Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

(Продолжение. Начало в Частях І - ІІ)

«САМАЯ ДЕЛИКАТНАЯ МИССИЯ - ОТСЛЕЖИВАТЬ СОБСТВЕННЫХ СОТРУДНИКОВ РАЗВЕДКИ НА ПРЕДМЕТ ВЫЯВЛЕНИЯ ИХ СВЯЗЕЙ С ИНОСТРАННЫМИ СПЕЦСЛУЖБАМИ»

- Не знаю, правда это или легенда, но, говорят, в 40 лет вы стали самым молодым в истории КГБ генералом...

- Даже в 39 формально (смеется).

- Вы же внешней разведкой КГБ СССР руководили...

- Контрразведкой. Скажу так: разведка - понятие широкое, там собирают все, что может быть полезным для государства, для партии, для руководства страны, а внешняя контрразведка имела четыре основные функции. Первая - проникновение во все иностранные разведывательные и контрразведывательные, полицейские органы и получение оттуда информации (ну конечно, Соединенные Штаты - цель номер один, страны НАТО - номер два, а там как уж пойдет).

Вторая миссия - проникновение во все антисоветские эмигрантские организации: русские, армянские, украинские - какие угодно. «Радио Свобода», между прочим, было одним из главных центров нашего про­никновения и очень удачным - я лично руководил человеком, который один из отделов там возглавлял.

Третьей задачей было обеспечение безопасности - не столько в физическом, сколько в другом плане - советских граждан за границей: дипломатов, журналистов, моряков дальнего плавания, экипажей «Аэрофлота». Мы должны были отслеживать, нет ли у них связей с зарубежными  спецслужбами, не передают ли они информацию, не клевещут ли на нашу действительность, то есть были такие...

- ...что клеветали...

- Да, и четвертая, самая деликатная миссия была - отслеживать собственных сотрудников разведки на предмет выявления их связей с иностранными спецслужбами, то есть это контрразведка внутри разведки, направленная на свой состав и особенно технический персонал: девочек молодых и одиноких, мужчин (не обязательно одиноких), которые тоже могут интерес к противоположному проявлять полу.

Из книги Олега Калугина «Прощай, Лубянка!».

«Одной из функций Управления «К» являлось обеспечение внутренней безопасности разведки, ее помещений и сооружений - по заведенному порядку все сигналы негативного свойства в отношении офицерского и технического персонала подлежали проверке силами отдела безопасности Управления. В этом подразделении имелась небольшая группа офицеров, в обязанности которых входило выявление нелояльных или сомнительных сотрудников, а сигналов поступало немало: в здании ПГУ в Ясенево, например, крали меховые шапки в гардеробе, импортные часы в спорткомплексе, колеса с машин на автостоянке.

Многие считали, что орудует кто-то из обслуживающего персонала или шоферов, и когда в бассейне пропали 12-е по счету часы, Крючков возмутился: куда смотрит отдел безопасности?

Первый, а затем Генеральный секретарь ЦК Коммунистической партии Болгарии с 1954 по 1989 год Тодор Живков. В 1990-м привлекался к уголовной ответственности, отбывал наказание под домашним арестом, в 1996-м решением Верховного суда освобожден Фото «РИА Новости»

Пришлось нанести на специально закупленные в Японии часы радиоактивную метку, чтобы по излучению найти злоумышленника, - им оказался капитан из Управления научно-технической разведки. Его сразу же уволили из КГБ без огласки и передачи дела в суд, но если бы все мелкими кражами ограничивалось! - в Управление систематически поступали сведения об утечке секретной информации к противнику, и квалифицировать ряд крупных провалов иначе, как предательство со стороны кого-то из офицеров, было нельзя.

Многие, вызвавшие по тем или иным причинам подозрения люди, проверялись с использованием слежки, подслушивания и других специальных средств - в ходе этих мероприятий нередко выявлялись неблаговидные поступки отдельных лиц, и их без шума и объяснений из органов выпроваживали. Политическую неблагонадежность относили к самым опасным преступлениям - за «нездоровые» разговоры под микрофоном или в кругу друзей поплатились карьерой весьма толковые офицеры ПГУ, в том числе ставший впоследствии министром торговли РСФСР Хлыстов, с которым в школе № 101 я учился».

Подчеркну: внутренних дел, диссидентов я не касался - это была не моя проблема за исключением периода, когда оказался в Ленинграде: вот тогда в качестве первого заместителя руководителя об­ласт­­ного управления КГБ впервые пришлось советской публикой заниматься. Это, кстати, и привело меня к осознанию, что нашу организацию надо расформировать и полностью перестроить...

«АНДРОПОВ МОГ СПРОСИТЬ: «ТЫ, ПО-МОЕМУ, ВИСКИ СО ЛЬДОМ ЛЮБИШЬ? СЕЙЧАС, ПОДОЖДИ». ШЕЛ В ЗАДНЮЮ КОМНАТУ СВОЕГО ОГРОМНОГО КАБИНЕТА, ПРИНОСИЛ МНЕ СПИРТНОЕ, СТАВИЛ НА СТОЛ И ГОВОРИЛ: «ТЫ ПЕЙ - ПЕЙ И РАССКАЗЫВАЙ...»

- Занимать такой высокий в иерархии КГБ СССР пост, быть самым молодым генералом - это, я вам скажу, вершина, мало кем достижимая, а с Андроповым вы общались?

- И очень часто, причем, как правило, по его инициативе. Дело в том, что непосредственно замкнутым на Андропова я не был - начальником разведки был у нас всем известный Крючков...

- ...Владимир Александрович...

- ...который по разным соображениям меня недолюбливал.

Дочь Тодора Живкова Людмила, принимавшая активное участие в болгарской политике, некоторое время состояла в интимных отношениях с Георгием Марковым. Разрыв Маркова с Людмилой сыграл не последнюю роль в его трагической судьбе

- Сложный он был человек?

- Да, но с Андроповым у него были давние отношения, установившиеся еще в 56-м году в Будапеште...

- ...во время венгерского восстания, советскими войсками жестоко подавленного - Андропов же был там пос­лом...

- Совершенно верно: оба они тогда работали в Венгрии и связь сохранили, а когда Андропова председателем КГБ назначили, Крючкова он вытащил и сделал начальником разведки. Лично ко мне Юрий Владимирович с симпатией относился и иногда звонил по прямой линии (то есть номер набирать не надо - достаточно было снять трубку): «Слушай, зайди-ка, расскажи, что там у вас делается».

- Вы на Лубянке сидели, в основном здании?

- Потом, когда разведка переехала в Ясенево - это огромный специальный комплекс на Кольцевой дороге, приезжал и оттуда, но гораздо реже, а пока мы размещались на Лубянке, просто мне говорил: «Заходи. Ну что слышно нового?». Я отвечал: «Да вроде бы все в порядке». - «Ну, расскажи, что там народ говорит». Он просто по-человечески интересовался у меня обстановкой в стране, причем ему действительно было это интересно. Мог спросить: «Ты, по-моему, виски со льдом любишь?». - «Да». - «Сейчас, подожди». Шел в заднюю комнату своего огромного кабинета...

- ...сам?

- Да.

- Это был кабинет Берии?

- Да, во многих отношениях исторический, приносил мне спиртное, ставил на стол. «Юрий Владимирович, а вы?». Он разводил руками: «Ну, ты же знаешь, у меня почки больные. Ты пей - пей и рассказывай», и я, попивая виски, потихонечку излагал ему свои соображения о том о сем - мы говорили о самых разных вещах, иногда никакого отношения ни к политике, ни к контрразведке не имевших.

Болгарский диссидент, писатель и журналист Георгий Марков, убитый в Лондоне агентом болгарского КГБ в сентябре 1978 года. Расследование показало, что смерть Маркова была спровоцирована уколом зонтика, после которого в икру ноги автоматически имплантировалась капсула с рицином, обнаруженная при вскрытии

Андропов, на мой взгляд, очень человечным был и порядочным - в этом его достоинство, и это же, по-моему, развалу КГБ в итоге способствовало, потому что там таких людей не очень-то жаловали, воспринимали, как инородное тело. О Юрии Владимировиче ведь многие отзываются очень плохо - в том смысле, что это он довел страну до того, что пришел Горбачев и все развалилось. Действительно, при Андропове не было ни одного...

- ...политического убийства: психушки - крайний вариант...

- Как я уже вспоминал, как-то в моем присутствии (был также Крючков и, по-моему, вице-адмирал Усатов, который курировал в КГБ контрразведку) речь о Георгии Маркове - диссиденте из Болгарии, зашла - о том, что болгарские руководители просят помочь его убрать. Андропов сказал: «Я против политических убийств. Это неверно, это неправильно». На что Крючков возразил: «Ну, вы знаете, болгарские товарищи могут нас не понять». А собственно, чем так насолил этот Марков, который, в конце концов, был убит в Лондоне отравленным зонтиком (причем яд и приставочку к зонтику советская спецла­бо­ра­то­рия  КГБ по секретным технологиям обеспечила)? Одно время он в интимных отношениях с дочерью болгарского руководителя находился...

- ...Тодора Живкова?..

- ...да, а потом, как это бывает, другую завел женщину. В общем, начал той изменять, и Живков разъярен был...

- Ах, вот оно в чем дело!

- Вот тогда ему и пришлось бежать - осел в конечном счете в Лондоне, но болгары его там достали.

- Как все банально...

- Абсолютно, и, используя советские спецсредства, убили.

«Андропов, на мой взгляд, очень человечным был и порядочным — в этом его достоинство, и это же, по-моему, развалу КГБ в итоге способствовало»

Из книги Олега Калугина «Прощай, Лубянка!».

«Впервые я увидел Андропова в марте 1970 года на заседании коллегии КГБ СССР, куда меня пригласили в связи с утверждением в должности заместителя начальника Второй службы. Он сидел на председательском месте - крупный, с семитскими чертами лица, слегка сутулый - и, не поднимая головы, слушал доклад Сахаровского с изложением моей биографии. Единственный вопрос, заданный мне в тот день Андроповым, не отличался от вопроса, который слышали из его уст сотни других номенклатурных работников КГБ: «С назначением на предлагаемую вам должность согласны?». Ответил я односложно, как рекомендовали в Управлении кадров: «Согласен». - «Есть ли у кого-нибудь из членов коллегии возражения или замечания по данной кандидатуре?» - спросил Андропов, обводя глазами зал. «Нет. Вы свободны - можете идти», - кивнул он мне и приготовился слушать очередного докладчика.

В последующие годы мне нередко приходилось присутствовать на заседаниях коллегии, обсуждавшей различные вопросы, и всякий раз я с удовольствием наблюдал за тем, как работает председательствующий. В зал коллегии Андропов входил точно в назначенное время (как правило, в 10 утра), без разминки и общих слов сразу же приступал к повестке дня. Вел заседание энергично, жестко, строго следя за регламентом, безжалостно прерывая докладчиков, если они отклонялись от темы или лили воду. Различные точки зрения выслушивал терпеливо и тут же высказывал свое мнение, в спорных случаях предлагал поглубже изучить вопрос и вновь вернуться к его рассмотрению в разумно установленные сроки.

Свои мысли и резюме по итогам дискуссии Андропов высказывал в конце заседания - они отличались четкостью изложения, критическим анализом событий и фактов, а также практическими выводами и рекомендациями, нередко оформлявшимися впоследствии в виде приказов КГБ.

Вообще, Андропова отличали от его предшественников внутренняя собранность, несомненный организаторский талант, игра мысли и разносторонние знания во всем, что касалось международной политики, - он легко оперировал именами, событиями и датами, особенно когда затрагивались проблемы Восточной Европы, Китая, коммунистического движения на Западе.

С Дмитрием Гордоном. «Разведка — понятие широкое, там собирают все, что может быть полезно для государства, для партии, для руководства страны» Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

Во всем его облике проглядывала суровость большевика, прошедшего выучку в сталинской аппаратной школе, сумевшего выжить в передрягах закулисных сражений, преодолеть барьеры, возведенные историческим безвременьем переходной эпохи - от «оттепели» Хрущева до захвата власти Брежневым, - и приспособиться к новому лидеру, сохранив свою индивидуальность и одновременно приверженность старым представлениям о мире. Несмотря на распространившиеся на Западе слухи о «либерале» Андропове, пьющем виски с содовой и читающем по вечерам романы Флеминга, общительностью он не отличался, от спиртного по причине застарелой болезни почек уклонялся, а к западным привычкам и традициям относился с большой подозрительностью и недоверием.

Внешняя сдержанность Андропова распространялась и на личные контакты. Лицо его редко озаряла улыбка, эмоции проявлялись лишь в компании своих, где можно было расслабиться и даже матюгнуться, но ему не была чужда патетика, когда речь заходила о личности Брежнева, «политического лидера ленинского типа, неразрывно связанного с народом и посвятившего ему всю свою жизнь...».

Я не имею в виду такие официальные выступления Андропова, как речь на встрече с избирателями в 1979 году, где он говорил о «всенародном признании, государственной мудрости, прозорливости и большой человечности» Брежнева, или панегирик на Пленуме ЦК КПСС в 1982 году, сразу после смерти «крупнейшего политического деятеля современности», в котором Андропов восхвалял покойного, чья «беззаветная преданность делу, бескомпромиссная требовательность к себе и другим, мудрая осмотрительность в принятии ответственных решений, принципиальность и смелость на крутых поворотах истории, чуткость и внимание к людям» снискали любовь в партии и народе. Публичное славословие в адрес вождей пролетариата вошло в традицию большевиков с первых дней революции, и от своих коллег по партии в части награждения пышными эпитетами вышестоящих руководителей Андропов не особенно отличался, но, что для него характерно, даже в относительно узкой среде отклонений от привычной фразеологии не допускал, неизменно выставляя Брежнева как отца-благодетеля, единственного и неповторимого защитника интересов партии и отечества.

В 1980 году на торжественной юбилейной встрече при весьма ограниченном составе участников, при своих, Андропов предложил тост, в котором, в частности, подчеркнул: «Это великое счастье, товарищи, что нашу партию и государство возглавляет Леонид Ильич Брежнев», а весной следующего года, выступая перед чекистами - делегатами XXVI съезда КПСС, заявил: «...главное, что характеризовало обстановку на съезде, - это слова любви к партии и Леониду Ильичу... вся суть нашей работы вытекает из выступления Леонида Ильича...».

Думается, хвалить Брежнева Андропову было за что: при нем, с его благословения органы госбезопасности полностью отреставрировали частично демонтированный Хрущевым механизм подавления, при нем не только восстановили утраченные после XX съезда позиции, но и набрали огромную силу и влияние, выходившие за рамки их официального статуса. При нем, в конце концов, КГБ получил щедрые ассигнования, позволившие перевооружить и заново оснастить свои технические службы, возвести десятки новых административных зданий в Москве и на периферии. Как из рога изобилия на сотрудников КГБ посыпались ордена и медали, сотни полковников стали генералами, а четверо даже генералами армии - прецедент, в истории полицейских служб мира равных себе не имевший.

Андропов, несомненно, был мастером компромисса, лавировавшим между реальными потребностями общества и прихотями своих бесталанных руководителей, он остро чувствовал конъюнктуру и попеременно выступал в роли то либерала, то консерватора - в этом, очевидно, был секрет его живучести.

Георгий Товстоногов рассказывал мне, как его спектакль «Балалайкин и К°» едва не попал под запрет, но в последнюю минуту получил добро от Андропова, посетившего премьеру и оценившего глубину и актуальность пьесы, однако Андропов не стал защищать Юрия Любимова, когда тот не подчинился диктату надсмотрщиков от культуры, и поддержал предложение о лишении мятежного режиссера с Таганки советского гражданства.

В августе 1979 года Андропов был против военной интервенции в Афганистане, но уже в декабре выступил в качестве одного из главных организаторов афганской авантюры, поддавшись уговорам своего друга маршала Устинова. Как правило, предложения о физическом уничтожении политических оппонентов Андропов отвергал, но довел зато до совершенства аппарат политического сыска, сделавшего моральный террор нормой. Именно на годы его председательства в КГБ приходится разгул судебного произвола в отношении инакомыслящих, массовый исход и изгнание из страны интеллигенции, невиданные по масштабам и беспардонности злоупотребления психиатрией, грязная война против «сионизма», расцвет фашизоидной «молодогвардейщины».

При Андропове органы КГБ проникли практически во все поры нашего общественного организма, во все сферы жизни - без них ни одно крупное решение во внутренней и внешней политике не принималось, а судьбы миллионов людей зависели от информации, которой КГБ манипулировал по своему усмотрению.

По инициативе Андропова ЦК и Совмином были приняты постановления об ужесточении в стране режима секретности - под грифом «совершенно секретно» шли практически все документы партаппарата, начиная с проектов резолюций партийных пленумов и конференций и заканчивая решениями о местах и времени проведения субботников. Горы материалов ТАСС, иностранные газеты и журналы, книги «неблагонадежных авторов» хранились в специальных секретных помещениях - перечень Главлита, равно как и недоступность большинства архивов, желание исследователей заниматься серьезным научным трудом убивали.

«САМ АНДРОПОВ ИСПЫТЫВАЛ ОСТРОЕ НЕДОВЕРИЕ К ВНЕШНЕМУ МИРУ»

В ведомствах один за другим создавались режимные отделы и управления, причем покровом секретности прикрывались зачастую серьезные провалы в работе, разгильдяйство, некомпетентность, расточительство, создавались искусственные препятствия, пагубно отразившиеся на развитии экономики, затормозившие научно-технический прогресс. Для усиления режима безопасности на границе у колхозников были изъяты сотни тысяч гектаров сельскохозяйственных угодий, яхты и парусники перестали бороздить морские просторы, а пропускная система превратилась в абсурд, когда проход в гостиницу приравняли к посещению военного объекта.

Унизительная процедура ограничений и запретов господствовала во всем, что было связано с выездом советских граждан за рубеж, - в собственной стране советские служащие имели право встречаться с иностранцами только вдвоем, а побывшие у иностранцев в гостях ответить взаимностью у себя дома не могли.

Что бы ни говорили сегодня об Андропове его апологеты, демократом он никогда не был. При нем общество жило в атмосфере запуганности, шпиономании и подозрительности в отношении каждого, кто вел себя неординарно, выделялся суждениями и внешним видом. Маразм достиг апогея, когда истребители ПВО расстреляли южнокорейский пассажирский авиалайнер, а на улицах начали отлавливать граждан, выбежавших в рабочее время купить в магазине кусок колбасы.

Сам Андропов испытывал острое недоверие к внешнему миру, усматривая повсюду козни империалистических разведок и их агентуры, - в 70-х годах, когда в ряде западных компартий усилились настроения в пользу большей независимости от КПСС, Андропов во многом воспринимал происходящее как результат работы спецслужб.

Один эпизод характеризует умонастроение Андропова в конце 70-х достаточно ярко. Прибывший для отчета в Центр резидент КГБ во Франции был принят Андроповым вместе с курировавшими парижскую резидентуру руководителями подразделений, однако доклад шефа крупнейшей в разведке точки шел вяло. Хвастаться было нечем, вербовочные результаты приблизились к нулю, агентурный аппарат, приобретенный в основном в 40-50-х годах, старел, вымирал и с трудом мог выполнять ставившиеся перед ним задачи.

Андропов со скучающим видом слушал пространные объяснения резидента о причинах неудовлетворительной работы, его холодно-пронзительный взгляд свидетельствовал о низкой оценке способности докладчика преодолеть кризис - тот же, упиваясь собственным красноречием, скепсиса в глазах Председателя не замечал, и когда дошел до анализа положения в компартии Франции, Андропов не выдержал и резидента прервал. «То, что вы здесь рассказываете о еврокоммунизме и его влиянии на взгляды генсека Марше, - заметил Председатель, - с моим представлением об истинных корнях проблемы не вяжется. Неужели вам в голову не приходят более убедительные мотивы поведения Марше, объясняющие его приверженность еврокоммунизму и фактическую измену интересам рабочего класса, ведь то, что он делает, - идеологическая диверсия?».

Резидент в поисках ответа замешкался, и я решил подать голос с места: «Недавно директор ЦРУ Колби говорил о желательности развития нынешних процессов в европейских компартиях и готовности ЦРУ способствовать им - может быть, стоит посмотреть на эту сторону проблемы повнимательнее?».

Глаза Андропова вспыхнули, как будто сбросив охватившую его дремоту, он сразу оживился. «Ну конечно, - воскликнул, - разве не ясно товарищу резиденту, что Марше мог попасть в ловушку, ведь были же сведения о том, что он в годы войны как будто сотрудничал с немцами. Американцы наверняка эти материалы заполучили, могли его шантажировать и привлечь на свою сторону - вот где надо искать истоки, а вы о традициях французской социал-демократии мне толкуете!».

В условиях потепления политического климата в Европе внешняя контрразведка выступила с инициативой налаживания контактов между спецслужбами СССР и некоторых европейских государств - сначала через офицеров безопасности в посольствах, а затем путем неофициальных встреч руководителей соответствующих ведомств. Такие контакты получили развитие, в частности, с Бельгией и Финляндией - с последней в лице начальника финской контрразведки дело шло в направлении неформального согласия ограничить деятельность западных спецслужб на территории Финляндии, направленную против СССР.

Андропов благосклонно, хотя и настороженно относился к нашим шагам в этой области до тех пор, пока к идее сотрудничества с финнами не подключился Щелоков - министр внутренних дел, имевший огромное влияние на Брежнева, съездил в Хельсинки и по возвращении подготовил документ, рассчитанный на скорое подписание протокола о сотрудничестве с финской полицией.

Обращение Щелокова за поддержкой в ПГУ имело положительный резонанс - в разведке считали, что международные контакты МВД могут оказаться полезными и для КГБ, но не тут-то было - на документе ПГУ, рекомендовавшем пойти навстречу Щелокову, Андропов написал следующую резолюцию: «Считаю, что настоящее предложение ПГУ либо недоразумение, либо что-нибудь похуже (политическое недомыслие). Как же можно предлагать, чтобы советская милиция - орган пролетарского государства - подписывала документ о сотрудничестве с финской полицией, защищающей интересы финской буржуазии? - надо же посмотреть вперед. Не исключено, что, несмотря на наши усилия, финский нейтралитет «потускнеет». Представьте себе случай, когда финская полиция окажется в силе подавлять рабочее движение, а это в истории Финляндии получалось много раз - как тогда будет выглядеть наш «протокол о сотрудничестве»?».

Если отношение Андропова к лидеру Французской компартии и сотрудничеству с органами правопорядка Финляндии формировалось под воздействием «классового чутья», то в деле Энгера - Черняева - двух сотрудников нью-йоркской резидентуры КГБ, арестованных в 1978 году за попытку приобрести секретную информацию у американского военнослужащего, - Председатель руководствовался устойчивым представлением об администрации США как о потенциальных мошенниках, способных на любое надувательство.

Впервые в истории советско-американских отношений судебные власти Нью-Йорка заломили за свободу арестованных советских дипломатов цену в размере одного миллиона долларов, и на встрече с Андроповым я предложил немедленно внести требуемую сумму залога, чтобы вызволить коллег из тюрьмы. «Но ведь они могут взять деньги, а потом показать нам фигу», - заметил Председатель. «Да нет, это невозможно, - возразил я. - Они знают цену деньгам и слову, и можно не сомневаться, что условия сделки будут точно американской стороной выполнены». Неожиданно для меня Андропов побагровел и недоуменно, глядя мне прямо в глаза, с деланной расстановкой произнес: «Ну вот этого я от тебя не ожидал! От кого, от кого, но от начальника контрразведки такой сюрприз получить - это из рук вон. Ты что, всерьез им веришь или не соображаешь, что говоришь?». Я смутился, пытался объяснить, что специфика американского характера - деловая порядочность, тем более что мы имеем дело с правительством США, а не с частными лицами, но Андропов объяснений не принял. Он укоризненно покачал головой, окинул меня тяжелым взглядом и приказал готовиться к синхронной передаче денег и освобождению арестованных.

«ТРОГАТЕЛЬНОЕ ВНИМАНИЕ К ЗАСЛУЖЕННЫМ ВЕТЕРАНАМ РАЗВЕДКИ СОЧЕТАЛОСЬ У АНДРОПОВА С НЕПРЕКЛОННОЙ РЕШИМОСТЬЮ ДОБИВАТЬСЯ ИСПОЛНЕНИЯ СМЕРТНЫХ ПРИГОВОРОВ В ОТНОШЕНИИ ПРЕДАТЕЛЕЙ ИЗ ЧИСЛА СОТРУДНИКОВ КГБ»

Эрудиция Председателя в международных вопросах, хотя и окрашенная типичными изъянами тоталитарного мышления, как ни парадоксально, на экономические и научно-технические проблемы страны не распространялась. В конце 70-х, когда рост советской экономики все больше терял темп и все явственнее маячили впереди кризисные явления, Андропов считал, что главная причина надвигающегося спада - в ослаблении трудовой дисциплины и порядка на производстве: тогда у него родилась идея закрытого письма к рабочему классу и всем трудящимся с призывом мобилизовать для выполнения планов пятилетки все ресурсы.

В ходе одной из бесед, посвященной валютной задолженности Западу стран Варшавского Договора, я заметил, что польский долг (тогда он не достигал еще 20 миллиардов долларов) может отрицательно сказаться на наших внешнеторговых отношениях, тем более что и наши долги Западу приближаются к этой же цифре. Выслушав мои рассуждения, Андропов снисходительно улыбнулся и сказал: «То, что поляки залезли в долги, - нехорошо, но нам-то бояться нечего. Кстати, ты знаешь, сколько мы должны?». Я сослался на западные оценки: около 20 миллиардов. Андропов вновь усмехнулся: «А в два раза больше - не хочешь? Но это ерунда, мы - не Польша, наш гигантский промышленный потенциал, тысячи заводов и фабрик - это надежная гарантия от разорения и кабалы Запада».

Приблизительно в то же время состоялся примечательный разговор, приоткрывший степень осведомленности Андропова о состоянии и уровне развития нашей науки и техники.

В ходе оперативной игры с ЦРУ через внедренного в агентурную сеть американской разведки нашего человека мы получили образец миниатюрного радиоустройства, используемого для связи ЦРУ с агентурой - с маленькой, изящной «игрушкой» в руках я пришел к Андропову для доклада и заодно продемонстрировал наше очередное приобретение. Председатель с любопытством повертел его в руках и поинтересовался у находившегося в кабинете руководителя внутренней контрразведки, есть ли что-нибудь подобное у нас. Тот не замедлил ответить, что КГБ принцип работы аппарата известен и он в распоряжении контрразведки имеется, однако по моим данным, полученным из оперативно-технического управления, ничего подобного в КГБ до сих пор не видели.

Об этом я тут же во всеуслышание и заявил, и тогда Андропов вызвал своего заместителя по технике Емохонова и, вручив ему аппарат, попросил прокомментировать. Емохонов, выслушав мои пояснения, тут же дал заключение: принцип известен, у нас подобные изделия есть, но по габаритам и весу они в несколько раз крупнее - это существенно снижает эффективность и конспиративность в работе, и поэтому практически аппарат не используется.

Выслушав спокойный доклад Емохонова, Андропов возмутился: «Мы столько средств тратим на технику и до сих пор не можем создать современные образцы! - ну а в состоянии мы тиражировать этот аппарат своими силами?». - «Нет», - так же спокойно ответил зампред. «Но почему же? Чего вам не хватает?» - еще более раздражаясь, спросил Андропов. «Технологии - по этой причине наши ракеты в два раза тяжелее американских, а повторить «мерседес» мы сможем только в единственном экземпляре». Емохонов говорил веско, со знанием дела, эмоциональному давлению Председателя не поддаваясь, и реакция Андропова на его слова была столь же неожиданна, сколь и беспомощна: «Давайте подготовим записку в ЦК, в Совмин. Как же мы все запустили! - надо поправлять».

Широкими, далеко не всегда безошибочными жестами определяя свое отношение к тем или иным внешним и внутренним проблемам, Андропов проявлял смелость в решении конкретных оперативных вопросов, доверял специалистам и полагался на их опыт. Не раз я наблюдал, как Крючков не мог решить элементарную проблему, не заручившись поддержкой Председателя, особенно когда на горизонте появлялись доброжелатели - лица, добровольно предлагавшие свои услуги нашим резидентурам за границей.

В истории Энгера - Черняева имел как раз место провал в работе с доброжелателем, санкцию на встречи с которым дал Андропов. Скандал, разразившийся вокруг этого дела в США, и затребованная американской стороной крупная сумма залога, по-видимому, отбили у Андропова охоту легко соглашаться на подобные мероприятия в дальнейшем, по крайней мере, когда очередной перспективный источник уведомил нашего резидента в Вашингтоне, что готов передать ценную секретную документацию, Андропов квалифицировал это предложение как «новую провокацию» и дать разрешение на встречу с доброжелателем отказался.

Последний между тем, не зная настроений Председателя КГБ и не дождавшись ответа, проявил инициативу и забросил мешок с секретными документами через забор на территорию советского посольства, а небезызвестный Юрченко, вместо того чтобы с содержимым мешка разобраться, срочно связался с местной полицией и, напугав ее возможным наличием в мешке взрывчатки, пригласил приехать в посольство с саперами.

Мешок увезли в участок и там обнаружили сотни совершенно секретных документов ЦРУ, Пентагона и других ведомств - организованный ФБР поиск привел вскоре к аресту бывшего сотрудника ЦРУ и его последующему осуждению на 20 лет тюрьмы: «провокация» была предотвращена, но волну шпиономании в США эта история подхлестнула изрядно.

Видимо, Андропов имел неприятный разговор в Политбюро, ибо вслед за провалами последовало специальное совещание, на котором руководству ПГУ было рекомендовано проявлять в отношении доброжелателей больше осторожности.

Вообще проблема мотивации поведения добровольно идущих на контакт с разведкой и рискующих при этом свободой и даже жизнью немало Председателя КГБ занимала. На встречах с руководящим составом ПГУ он неоднократно подчеркивал необходимость поиска людей, готовых сотрудничать с разведкой ради высоких коммунистических идеалов, но не за деньги: он будто жил в другом, давно ушедшем мире - довоенном, коминтерновском, когда многие были готовы умереть за идею.

Побочным эффектом его заботы о «чистоте» агентурного аппарата стало повышенное внимание к бывшим ценным источникам советской разведки Киму Филби, Джорджу Блейку и Дональду Маклину, осевшим в СССР. Именно Андропов дал указание вывести их из изоляции, подключить к обучению кадров и подготовке документов, позволил существенно увеличить расходы на их содержание, интересовался их жилищными условиями.

В 1975 году он лично вручил Филби орден Дружбы народов - до этого в течение нескольких лет руководство КГБ ходатайствовало о награждении Филби орденом Ленина, но все усилия блокировались Сусловым, считавшим, что это поставит в неловкое положение английскую компартию (!). Согласившись на Дружбу народов, Суслов, видимо, полагал, что именно укреплением дружественных отношений между народами Великобритании и СССР и занимался всю жизнь человек, чуть не ставший главой английской разведки.

Так или иначе, во время ужина, устроенного на спецквартире КГБ по поводу вручения Филби ордена, Андропов поинтересовался численностью разведки Ее Величества. «Около 500 человек оперативного состава и почти столько же технического», - ответил Филби. Председатель КГБ удивленно вскинул брови и, обращаясь к сидевшему рядом Борису Иванову, раздраженно заметил: «А что же мы так раздулись?». Неловкую паузу пришлось разрядить мне: «Англичане нам не ровня - вот в ЦРУ почти 16 тысяч, и мы американцев обогнали пока только по стали, цементу и обуви». Андропов улыбнулся и предложил тост за то, чтобы у Филби было как можно больше учеников и последователей.

Трогательное внимание к заслуженным ветеранам разведки сочеталось у Андропова с непреклонной решимостью добиваться исполнения смертных приговоров в отношении предателей из числа сотрудников КГБ, оставшихся на Западе. После побега в 1971 году Лялина эта тема возникала в беседах с Андроповым не раз, но мы не могли сообщить ему ничего утешительного. Правда, в середине 70-х у нас появилась возможность физически устранить Хохлова и Петрова, но Андропов, выслушав мой доклад, махнул рукой: «Ты мне Лялина дай и Носенко - тогда разрешение получишь, а эти старички пускай свой век доживают». В те годы Андропову и в самом кошмарном сне не снилось, что с 1979 года измены со стороны офицеров разведки посыплются одна за другой и никто никакой ответственности за это не понесет.

При всей кажущейся жесткости Андропову случалось использовать свое влияние в гуманных целях - так, в 1978 году резидент КГБ в одной из африканских стран сообщил, что, по имеющимся у него достоверным документальным данным, советский посол государственные средства систематически прикарманивает - своего помощника заставляет брать у торговцев счета за приобретенные товары и продукты с припиской нуля или других подходящих цифр, существенно увеличивающих сумму расхода. Подделанные таким образом документы он направляет в Москву, а разницу между счетом и реальным расходом берет себе. Резидента особенно беспокоило то обстоятельство, что посол договорился с сооружавшей новое здание для совпосольства французской фирмой выплатить ей сумму в один миллион 950 тысяч франков, а счет получить на два миллиона.

На основании этого сообщения Андропов подписал записку в ЦК КПСС, рассчитанную на принятие необходимых мер, однако прошел месяц-другой, а посол продолжал спокойно заниматься воровством. Один из заместителей Крючкова, курировавший Африканский континент, в беседе со мной заметил: «С кем ты связался, ведь он напрямую выходит на Политбюро и часть ворованного использует на покупки дорогих подарков для некоторых наших руководителей? - смотри, шею сломаешь».

Прошло еще несколько месяцев, и от резидента поступило новое сообщение, из которого следовало, что, несмотря на старческий возраст, посол пытается склонить к сожительству молоденькую только что прибывшую из Москвы секретаршу - прилагалась и копия письма этой девушки своей матери.

Я его прочитал - это был отчаянный крик души, истерзанной ежедневными угрозами, попытками принудить к интимной близости прямо в кабинете: девушка писала, что, возможно, она уже больше никогда не увидит мать, что так она жить не будет.

Было около восьми вечера, я снял трубку прямой связи с Крючковым и сообщил ему о письме. «Езжайте сами к Андропову и докладывайте», - предложил он.

Андропов принял меня сразу - я напомнил ему о после, чьи финансовые махинации известны в ЦК, но никто на них не реагирует. «Я понимаю, что посол - фигура номенклатурная и наших рекомендаций для ЦК недостаточно, но в данном случае речь о жизни человека идет, и мы не можем медлить».

Андропов взял письмо, внимательно прочитал и тут же связался с Громыко: «Андрей Андреевич, мы с тобой как-то об африканском после говорили. Я знаю, что есть проблемы, но ты послушай, что пишет его секретарша». Затем процитировал не­ско­лько фрагментов из письма и сказал в за­ключение: «Настала пора принимать решение».

Я не слышал, что говорил Громыко, но через две недели посла отозвали «для консультаций» в МИД, а еще через два месяца отправили на пенсию. Пытаясь опротестовать свой отзыв из страны и уход от дел, он писал письма на имя Брежнева, но не помогло, правда, пенсию получил генеральскую (по мидовским стандартам), и никто его больше не беспокоил.

Ну и еще один эпизод характеристику Андропова как человека и руководителя дополняет. В конце 70-х годов органы внутренней контрразведки получили сигнал о валютных махинациях некоторых работников Министерства морского флота - проверка показала, что нити незаконных сделок ведут в Швейцарию и Францию. Среди подозреваемых был назван Сергей Каузов, представлявший интересы Морфлота в Париже, а когда его отозвали под благовидным предлогом в Москву, выяснилось, что ко всему прочему он глубоко завяз в любовных отношениях с дочерью знаменитого греческого магната Онассиса Кристиной. К тому времени их роман стал гвоздем светской газетной хроники, и сама Кристина бросилась очертя голову в Москву спасать своего любовника.

«ЧТО ЖЕ ЭТО ТАКОЕ? ПОДОБНОГО Я НИКОГДА В ЖИЗНИ НЕ ВИДЕЛ!» - ПРИГОВАРИВАЛ ПРЕДСЕДАТЕЛЬ, ПЕРЕБИРАЯ СЛИТКИ ЗОЛОТА, ПЛАТИНЫ, БРИЛЛИАНТЫ»

Сотрудники внешней контрразведки в Париже о деловых качествах Каузова довольно высоко отзывались, но выставить в его защиту какие-либо аргументы не могли, тем не менее я решил через посредника встретиться с Каузовым в Москве и посмотреть, что полезного из складывающейся ситуации можно извлечь. Одноглазый специалист из морского ведомства (другой глаз из-за травмы в детстве был заменен искусственным), небольшого роста, живой, энергичный, произвел на меня благоприятное впечатление - зачем же прятать человека за решетку, тем более что вина не доказана, если есть возможность приобщить его к хорошему делу? Так думал я, готовя предложение Андропову в пользу Каузова.

При обсуждении вопроса у Председателя столкнулись две прямо противоположные точки зрения. Одну докладывало руководство Второго главка - оно считало, что Каузов будет если не обвиняемым, то важным свидетелем в готовящемся судебном процессе (его характеризовали как разгильдяя, барахольщика и выжигу, выпускать которого за границу просто нельзя).

В своем выступлении, соглашаясь в принципе с доводами контрразведчиков, я высказал следующие соображения: «Что мы будем иметь, если посадим Каузова за решетку или используем в процессе? - скандал международного масштаба. Нас обвинят в нарушении хельсинкских соглашений по правам человека, и уголовная сторона дела никого интересовать не будет - все расценят это как попытку помешать двум любящим сердцам соединиться в законном браке. Нас и так постоянно порочат в западной прессе за искусственные барьеры, возведенные между советскими людьми и иностранцами, а теперь к этой антисоветской пропаганде подключит свои миллиарды семья Онассис. По ходу выступления я внимательно следил за выражением лица Андропова - оно никаких эмоций не выдавало. Озадаченный его отрешенностью, на секунду я замолчал и спросил: «Разве не так?». - «Продолжай, - кивнул Андропов, - я тебя внимательно слушаю».

«Так вот, - вдохновенно сказал я, - не лучше ли будет дать Каузову полную свободу действий, помочь им сочетаться браком, создать обстановку благожелательности, побудить их остаться в Москве, может быть, даже выделить им квартиру? В лице Онассис мы приобретем если не друга, то по меньшей мере благодарного человека, который, когда нам от нее что-нибудь будет нужно, ответит добром, а Каузов окажется у нас в кармане, ибо тоже прекрасно понимает, что за оказанную ему услугу придется когда-то расплачиваться. Не нужно только нажимать - не забудьте про миллиарды Онассис и то, что она может родить ребенка. Он будет советским гражданином и наследником, если дело раньше времени не испортим».

После моих слов в кабинете на несколько секунд воцарилась напряженная тишина. Я видел, как мои оппоненты лихорадочно продумывают очередной ход, но их упредил Председатель: «Согласен с мнением ПГУ - хватит нам каждого хватать за шиворот, не думая о возможных международных последствиях. Руководство страны так много делает для разрядки напряженности, а мы ему очередную бяку подкинуть готовы. Обеспечьте Онассис режим наибольшего благоприятствования, я попрошу Промыслова приличную квартиру молодым выделить, а ПГУ пусть ищет из всей этой ситуации выгоды».

В тот же день я встретил Каузова и сообщил ему приятную новость - такого развития он явно не ожидал, радовался открывшейся перспективе закрытия своего дела, как мальчик, и тут же на свадьбу меня пригласил.

После свадебных торжеств молодожены укатили на Запад, а по возвращении их ждала четырехкомнатная квартира в доме Управления делами Совмина СССР. Позже, когда с Сергеем Кристина развелась, он, получив от нее при расставании несколько десятков миллионов долларов, открыл в этой квартире филиал своей мореходной фирмы.

Я видел Каузова незадолго до своего отъезда в Ленинград - он сказал, что сделанного для него никогда не забудет, но так случилось, что после моего ухода из ПГУ в Москве возобладали недоброжелатели новоиспеченного советского миллионера, и Каузов приезжать в СССР стал бояться - друзьям он сказал, что появится в Москве только после принятия закона о свободном въезде и выезде граждан.

Не знаю, какой довод в пользу Каузова при обсуждении его судьбы произвел на Андропова наибольшее впечатление, но упомянутая в моих аргументах возможная финансовая выгода для страны, несомненно, свою роль сыграла. Андропов весьма щепетильно к денежным делам относился, и есть все основания полагать, что в отличие от некоторых своих коллег по Политбюро государственный карман как собственный не рассматривал. Он вообще отрицательно отзывался о партийцах, занимающихся «хозяйственным обрастанием», и выступал против наделения населения дачными участками, считая, что это будет отвлекать их от примерного производственного труда в коллективе. Вместе с тем он видел, что из огромных сумм, проходящих через КГБ в результате конфискаций, а также из средств, извлекаемых путем внедрения высокотехнологического оборудования по полученным КГБ образцам и другими путями, ничего этому ведомству не перепадает, в то время как комитет под его руководством продолжал расти и расширяться и требовал дополнительных затрат.

Первыми с инициативой облагать в пользу КГБ проходящие через его руки средства выступили руководители внутренних органов, и Андропов пошел им навстречу. В ПГУ тоже немалые имелись возможности, но все деньги исправно перечислялись в Госбанк, и никаких процентов за проделанную работу в разведку не отчислялось, а случай наглядно продемонстрировать Андропову такие возможности однажды представился. Агент внешней контрразведки в Европе, международный вор, переправил в КГБ накопленные им драгоценности и бульонное золото как личный вклад в борьбу Советского Союза за мир, - это был целый мешок всякой всячины, оцененный тогда государством в миллион рублей.

Андропов в те дни лежал в больнице в Кунцеве, и доклады ему были ограничены, тем не менее Крючков получил согласие врачей навестить занемогшего Председателя, чтобы поднять его дух и настроение. Помимо сверкающих богатств, переложенных в объемистый чемодан, я прихватил с собой только что отпечатанный «Справочник личного состава ЦРУ», содержавший более 10 тысяч фамилий и подготовленный Управлением «К» как некий ответ на книгу Бэррона «КГБ».

Андропов принял нас в больничной палате в пижаме - его нездоровый вид произвел удручающее впечатление, и чувствовалось, что его внешне мощный организм болезнь поразила всерьез. Равнодушно, без всякого интереса выслушав сообщение Крючкова по текущим делам, он оживился, когда я открыл чемодан. «Что же это такое? Подобного я никогда в жизни не видел!» - приговаривал Председатель, перебирая слитки золота, платины, бриллианты. Я и сам впервые держал в руках такие ценности и искренне радовался почти детскому изумлению Андропова и появившемуся блеску в его глазах. «Надо все это, до единого камешка, сдать в Госбанк», - сказал Андропов, когда я закрыл чемодан. «Но, может, нам какую-то компенсацию получить, - заметил Крючков, - ведь дают же за клад четверть стоимости найденного».

Андропов задумался. «Все вы меня на какие-то побочные тянете заработки, - тяжело вздохнув, сказал он. - Не могу я, поймите, ну не могу. Выбили из меня уже одно такое решение в пользу внутренней контрразведки, но до сих пор не уверен, что правильно поступил. Давайте отложим пока, а ценности сдайте все».

Затем он взял в руки увесистый, в твердом красном переплете «Справочник», с интересом полистал, спросил, как долго собирали материал. «Держите до лучших времен, может, когда-нибудь опубликуем, а пока не надо, используйте в практической работе» - с тех пор ежегодно пополняемый «Справочник» стал настольной книгой для всего КГБ.

Реакция Председателя КГБ на неожиданно попавшее в руки его ведомства богатство вполне вписывается в распространенное в нашем обществе мнение о нем как о человеке, не запятнавшем свое имя участием в сомнительных делах клана Брежнева и ему подобных. Да, Андропов ненавидел укрывшихся под высокими партийными и государственными должностями взяточников и махинаторов, но, вопреки расхожим легендам, и пальцем не шевельнул для того, чтобы повести против них беспощадную и систематическую борьбу. Он не желал раскачивать лодку, в которой удобно устроился вместе с кормчим и его свитой, при нем от вмешательства в специфическую область, таившую непредсказуемые осложнения и опасности, органы госбезопасности, как правило, уклонялись - только политическая целесообразность, определявшаяся высшими инстанциями или личными указаниями партийных лидеров, служила сигналом для инициирования оперативных и следственных действий против коррумпированных групп и особо «отличившихся» лихоимцев.

Андропов в такое жил время, когда никто в стране о гласности не помышлял, пресса считалась подспорьем партии, а журналисты - ее верными слугами. Как руководителю крупного управления, мне приходилось прибегать к помощи печатных органов для продвижения различных материалов, и всякий раз, обсуждая проект той или иной статьи, Андропов цинично говорил о журналистах как о подмастерьях, готовых к любой стряпне, изготовленной по заказу КГБ.

Он отмахивался от навязчивых услуг видного автора детективного жанра, называл «болтуном» редактора популярной еженедельной газеты, придирчиво изучал деловые характеристики модного публициста, примеряя его способности к выполнению очередного ответственного задания КГБ...

Он выбирал лучших для исполнения воли партии и своей собственной, но, пожалуй, самый важный выбор он сделал из среды партийных аппаратчиков. Одного из них - Егора Лигачева - Андропов назвал «находкой для партии», а другого - Михаила Горбачева - обозначил своим преемником. Как две стороны одной медали, эти политические деятели послеандроповской эпохи попеременно бросали свой отсвет на бурные процессы, охватившие общество в 80-е годы, - с их именами было связано в моей жизни немало».

«ЕВРЕЙСКАЯ КРОВЬ В АНДРОПОВЕ ТОЧНО БЫЛА, И, КСТАТИ, Я БЫЛ ОДНИМ ИЗ ИНИЦИАТОРОВ ВЫЕЗДА ИЗ СОВЕТСКОГО СОЮЗА ЕВРЕЕВ»

- Мне приходилось слышать, что Андропов был на самом деле евреем, - это правда?

- Да, еврейская кровь в нем была точно.

- Вы с ним на эту тему когда-нибудь говорили?

- Говорил, причем, может, это прозвучит бахвальством, но я был одним из инициаторов выезда из Советского Союза евреев - обосновал, почему надо их выпустить, тремя причинами. Во-первых, сказал, отправив наиболее злобных и ненавидящих советскую власть диссидентов, мы разрядим обстановку внутри страны - пускай уезжают куда угодно. Во-вторых, создадим прекрасное поле для нашей советской пропаганды, сказав: «Ф-ф-ф, мы никого не держим - пожалуйста!», но выпускать в первую очередь надо евреев, а в-третьих, что очень важно, в эту еврейскую среду...

- ...внедрим потихоньку своих людей...

- ...которые, оказавшись в Америке или в Израиле - да где угодно, продолжат работать на советские органы, на советскую разведку, в частности. Вот такая была задумана трехфазная миссия, и, повторяю, ее инициатором был я.

- Не сомневаюсь, что, имея свободный доступ к важнейшим документам КГБ СССР, размах и масштаб сталинских репрессий вы себе представляли - скажите, пожалуйста, действительно речь о миллионах убитых идет?

- Дело в том, что, когда в 52-м году я решил стать сотрудником КГБ и соответствующее подал заявление (шесть лет я в закрытых учебных заведениях учился), вопрос о Сталине как мудром, великом вожде не стоял - для моего поколения это был непререкаемый...

- ...и неприкасаемый...

- ...авторитет и абсолютно однозначная фигура - мудрый продолжатель дела Ленина, величайший руководитель страны и вдохновитель нашей победы над нацистской Германией, сумевший наладить после войны процесс восстановления, который идет все лучше и лучше. Когда 5 марта

53-го года Сталин скончался, я уже в системе КГБ учился, изучал тогда еще два языка - английский и немецкий (позже уже арабский). Мобильных телефонов, этих айфонов тогда не было, и вот вызывает меня преподаватель к общественному телефону, который у нас там стоял: «Мать тебя просит». Она знала, как связаться со мной, если что, и слышу, плачет в трубку. «Что с тобой?» - спрашиваю, а она: «Да, да...» - и сотрясается в рыданиях. «Что случилось?» - не выдержал я. «Да наш отец умер». Я сначала не понял: «Как?» - отцу моему тогда еще даже 50-ти не было, 48 лет. «Сталин». Впервые я узнал об этом от мамы, а она услышала, очевидно, по радио. Пришел, помню, обратно, и сказал всем, что умер Иосиф Виссарионович...

- Вы плакали?

- Да, плакал, и абсолютно все были в ужасе: что же делать, как же теперь дальше жить будем? Ну а потом была еще более страшная ситуация, когда в 56-м году в своем секретном докладе на ХХ съезде Никита Сергеевич Хрущев рассказал о преступлениях Сталина против собственного и других народов, в том числе за пределами нашей страны - это вызвало, может, еще больший шок, потому что фактически Хрущев разрушил основание и устои, на которых миллионы людей свои ожидания, мечты о будущем строили. Вдруг выяснилось, что Сталин был просто страшным убийцей, злодеем, сравнимым с Гитлером, только фюрер был параноиком, зацикленным на антисемитизме, а Сталин в этом смысле интернационалист: убивал всех, кто отклонялся от его линии, - ужасное открытие!

Это, кстати, и заложило фундамент моего осознания того, что советская система...

- ...порочна?..

- ...должна быть перестроена.

«ПРОСЛУШИВАТЬ ТЕЛЕФОНОВ МОГЛИ БЫ И БОЛЬШЕ - МЕШАЛО НЕ ОТСУТСТВИЕ ЖЕЛАНИЯ ИЛИ ПОВОДОВ ДЛЯ ЭТОГО: НЕ ХВАТАЛО ТЕХНИЧЕСКОГО ПЕРСОНАЛА И ПОДСЛУШИВАЮЩИХ УСТРОЙСТВ»

- Когда вы заняли в системе КГБ СССР руководящие посты, какие-то материалы, позволяющие понять, сколько именно людей уничтожил Сталин, у вас были?

- Я много на эту тему читал, имел доступ к архивам и знаю: речь о миллионах идет (число колеблется от двух до 10-ти), но некоторые историки жертвы, понесенные советским народом в войне с Германией, на Сталина списывают, тем самым умышленно занижая число погибших по вине фашизма. Между прочим, это миф, что война якобы началась внезапно, - на самом деле о готовящемся вторжении советской разведке было известно заранее.

Скажу, опираясь на собственный опыт. Прежде чем отправляться в качестве журналиста в Америку, предварительно я читал в Москве некоторые архивные материалы и наткнулся на одну американскую фамилию. Я знал, что ее обладатель к тому времени уже занимал в США довольно интересную должность, так вот, за неделю до 22 июня 41-го года, когда Германия на территорию СССР вторглась, этот журналист, работавший тогда в Москве, сообщил нашим органам безопасности, что немцы вот-вот нападут, причем уточнил: где-то в четыре-пять часов утра 22 июня. Информация эта была немедленно доложена Берии и Сталину, значит, кто-то еще, минимум пару человек, об этом знали, но реакция Сталина была совсем не той, на которую рассчитывал информатор: «Они хотят пакт о ненападении развалить, это провокатор - выгнать его!».

Корреспондента выставили из Советского Союза за распространение лживых домыслов и слухов, что тогда редкостью было, и вот он вернулся домой, дорос до каких-то позиций... Приехав в Америку, я нашел его - здесь это не сложно, позвонил: «Вам привет от...» - и назвал его бывшего знакомого - одного из наших сотрудников. Его реакция молниеносной была...

- ...инфаркт?

- «Еще раз позвонишь, ФБР тебя тут же выгонит». Все, вопрос отпал сам собой...

- В советское время телефоны многих прослушивали?

- Многих, но могли бы и больше. Мешало не отсутствие желания или поводов для этого - все упиралось в чисто технические проблемы: не хватало персонала и подслушивающих устройств, поэтому ограничились по всей стране тысячами...

- А следили за многими?

- В зависимости от обстановки, но опять-таки аналогичные ограничения сказывались.

- То есть «пасли» тоже тысячи, не бо­ль­ше...

- Ну, тысячи - это если по всей стране, но вот мой отец, например (в конце карьеры своей в так называемом Седьмом управлении он работал, которое как раз наружным наблюдением занималось), ходил за людьми. Правда, в Ленинграде, не в Москве, а потом, уже на последнем этапе, можно сказать, перед пенсией, его поставили в гостиницу «Астория». Он стоял там, как, знаете...

- ...швейцар...

- ...на входе. Это все были мелкие должности - для других у отца образования не хватало, и, собственно, на что-то большее он не претендовал никогда.

Киев - Нью-Йорк - Киев

(Окончание следует)