Чехов назвал театр лазаретом больных самолюбий, но, слава Богу, случаются и счастливые исключения. Анатолий Хостикоев - едва ли не единственный украинский актер, которому с избытком даны не только мужественная красота и доставшийся от осетино-украинских предков мощный темперамент, но и огромная работоспособность, адекватная самооценка, душевная чистота и доброта.

51-летний Хостикоев почти вызывающе благороден. Самое ужасное, в чем его обвиняли несколько лет назад: мол, живет сразу с двумя женщинами - с бывшей женой Любовью Кубюк и нынешней Натальей Сумской. А он, смеясь над сплетнями, позвал обеих актрис в свой спектакль "Моя профессия - синьор из высшего общества" да еще и вывел на сцену чуть ли не всех своих родственников (кроме разве что первой жены Надежды Кондратовской).

24 года - почти половину жизни - Хостикоев играет в Национальном академическом драматическом театре имени Ивана Франко. Воланд в "Мастере и Маргарите", Хиггинс в "Пигмалионе", Эдмунд Кин в "Кине IV", Султан Сулейман в телесериале "Роксолана"...

Анатолий Хостикоев: «Наташа – моё естество, я ощущаю её постоянно»

Сыгравший множество ролей в театре и кино, украинский актер - один из немногих, кого знают за пределами нашей страны. Может, не разорви Хостикоев связки в коленном суставе, играя когда-то в "Белой вороне", мы бы его только и видели. В Лондоне уже был подписан контракт - Анатолий должен был играть в дуэте со знаменитой балериной Натальей Макаровой в спектакле Виктюка "Двое на качелях". Не сложилось...

Народный артист Украины, лауреат Национальной премии имени Тараса Шевченко, кавалер ордена "За заслуги"... Кажется, у него не было выбора - в детском саду участвовал во всех утренниках, изображая толстого коричневого мишку, в школе организовал музыкальный театр миниатюр, а роль Отелло всерьез примерил на втором курсе театрального института...

Его называют украинским Антонио Бандерасом и сравнивают с Арнольдом Шварценеггером, а он блестящий трагик и последний романтик. Кроме того, при всей могучей трагедийности Хостикоев - классическое полудитя: именно этим словом Фаина Раневская определяла самую суть актерства...

Капитан поднимает на меня глаза: "Тебе, сука, нужно быть секретарем комсомольской организации. Ну как же так можно - приезжает к нему мама, а он, сука, ругается, б..!"

- Толя, я видел, наверное, все ваши наиболее значительные сценические работы, читал многочисленные интервью, но сперва хочу расспросить не о театре, а об армейской службе: мне почему-то особенно запомнились ваши рассказы о драках с дедами...

- Честно говоря, служба была в моей жизни неожиданным эпизодом. В армию я попал, когда уже вполне мог быть освобожденным от призыва по возрасту. Мне было 24 года, после окончания Киевского театрального института имени Карпенко-Карого я уже пару лет проработал во Львовском драмтеатре имени Заньковецкой...

Но поскольку меня воспитывали родители-фронтовики (и папа, и мама воевали), мне было сказано, что мужчина должен служить в армии. Я, в общем-то, тоже так считал, правда, был абсолютно уверен, что останусь во Львове, в ансамбле Прикарпатского военного округа. К тому времени у меня уже была эстрадная программа: я играл на гитаре и вел концерты. Даже сначала не сообразил, в чем дело, когда мне приказали прийти с вещами на вокзал и сесть в эшелон.

Я долго думал о том, что произошло (подробностей до сих пор не знаю), но пришел в себя только в Сочи и понял, как это далеко от Украины...

Первый же армейский эпизод стал свидетельством того, что мир, в который я попал, жесток. Эшелон сопровождал капитан - абсолютно черный с лица, потому что все время был пьян. Мы, трое ребят из Львова, призвавшиеся с высшим образованием, сидели не вместе с другими, а немного в сторонке, пили только появившуюся тогда кока-колу и по чуть-чуть водочки, а капитан смотрел на нас и медленно наливался злобой. Потом вдруг позвал: "Темиргалиев!". Подбегает к нему солдатик: "Рядовой Темиргалиев по вашему приказанию прибыл". Капитан, ни слова не говоря, разворачивается всем корпусом и с размаху бьет его кулаком в лицо. Парнишка упал, не вскрикнув. Для меня это был шок. А командир посмотрел на нас, львовян, и ухмыльнулся: мол, продолжайте ребята, гуляйте, пока гуляется...

Потом таких эпизодов было множество. Ну, скажем, в армию я взял часы с выгравированной надписью: "Георгию Хостикоеву в день 50-летия. Юго-Западная железная дорога" - их подарили моему отцу на юбилей. В первый же день службы на пункте в Караязах ко мне подошел дембель и приказал: "Снимай часы!". - "Зачем?" - спрашиваю. "Тебе еще служить и служить. Это еще неизвестно, вернешься ли, а я домой...". Я вскипел: "Ты со мной так не разговаривай - я к такому отношению не привык". Тут же пришлось подраться...

- Отцовские часы отстояли?

- А как же, они до сих пор со мной - я бы их не отдал никогда в жизни! Короче говоря, с армией связаны ужасные, нестираемые временем воспоминания. Иногда я думал: "Если человек, не дай Бог, попадает в тюрьму, наверное, он это заслужил, но в армию-то за что?".

Правда, было много и положительных моментов - я встретил там настоящих друзей, например, Алика Ткебучаву, который недавно приезжал ко мне в гости.

Думаю, армия должна быть профессиональной: пускай служат люди, которые сами выбрали это мужское занятие. А когда забирают и бросают в экстремальные ситуации 18-летних, парни просто не знают, как выжить, как защитить собственное достоинство...

- Когда вы служили, была в Советской Армии справедливость?

- Конечно же, нет - всегда побеждал сильнейший.

- А вы?

- И я, потому что был сильнее других духом. Разумеется, не мог победить физически, когда дембеля делали мне темную, но дрался один против восьмерых, кричал: "Весенний призыв! Подъем!". Увы, никто из салаг тогда не помог, не вмешался - армия зиждется на человеческом страхе, все хотят вернуться домой...

Ой, была у меня потрясающая история. Не знаю, могу ли ее сейчас рассказать, - уж больно она специфическая, - но попробую...

Никогда в жизни матом я не ругался, во всяком случае, до армии, а там же все время звучит брань - так люди привыкли. В общем, я вдруг почувствовал необходимость обсудить это на комсомольском собрании. Дождался, пока разобрались с текущими вопросами, поднял руку и говорю: "Разрешите...". Начальник штаба капитан Селянинов кивнул: давай, мол, рядовой Хостиков (кем я только в армии не был - и Хостиковым, и Хвостиковым). Встаю и обращаюсь к ребятам: "Дорогие друзья! Мы приходим служить на год-два, а кто-то избрал армию смыслом жизни. Хочу призвать всех вас: давайте следить за своей речью! К нам ведь приезжают родные и близкие - мамы, жены, сестры, - а мы разучились общаться на человеческом языке, без мата-перемата не можем...". В ответ полная тишина...

Заканчивается собрание, капитан Селянинов приказывает: "Рядовой Хостиков, зайдите ко мне в кабинет!". Стучусь, приоткрываю дверь - он сидит за столом. Поднимает на меня глаза и говорит: "Ну ты молодец, сука! Они ж, суки, не понимают, а ты вот почувствовал и сказал. Да, б... молодец! Тебе, сука, нужно быть секретарем комсомольской организации. Ну как же так можно - приезжает к нему мама, а он, сука, ругается, б..!".

- Были ли в армии ситуации настолько опасные, что вы могли погибнуть?

- Безусловно - прежде всего во время многочисленных драк, но это могло случиться и на военных учениях в Караязах. Место там гористое, по ночам холодно, а мы ночевали в палатках, которые топились коксом и плохо проветривались. Вполне могли надышаться угарным газом - никто бы не спас.

Трагедии происходили и во время военных маневров. Ну, скажем, шло массовое передвижение техники, а уставшие солдаты по неосторожности засыпали прямо под гусеницами боемашин...

- Чтобы закрыть невеселую армейскую тему, скажите откровенно: считаете ли вы сейчас эти два года вычеркнутыми из жизни?

- Если говорить о друзьях, которых нашел в армии, годы прошли не зря, а что касается меня лично, то, конечно, это напрасная трата времени...

Одно дело, если ты служишь, как полагается мужчине, - с автоматом, стрельбой - и выбрал это сознательно. И уж совсем другое - когда испытываешь постоянные унижения и целыми днями убираешь территорию...

Правда, случались со мной в армии и светлые истории. При штабе Закавказского военного округа был клуб и самодеятельный театр, где играли военные и вольнонаемные. И вот однажды с горной "точки" (а я служил в ПВО) меня вызывают в Тбилиси, и командир штаба говорит: "Рядовой Хостикоев, в нашем самодеятельном театре через неделю премьера, но артист, исполняющий главную роль, заболел. Надо срочно его подменить". Я опешил: "Товарищ полковник, за семь дней выучить роль сложно". - "Это приказ!".

Сперва я расстроился, а потом даже обрадовался - все-таки не на "точке" буду, а в городе... Роль, разумеется, выучил и сыграл с удовольствием. После премьеры меня опять отправили в горы, а в газете "Ленинское знамя" опубликовали мою фотографию и заметку: такого-то, дескать, числа в окружном Доме офицеров состоялся спектакль "Твой милый образ". В главной роли выступил рядовой Хостикоев - в прошлом артист...

"Отец взорвался: "Почему мне нужно терпеть оскорбления?! Я должен его убить!"

- По национальности вы - полуосетин-полуукраинец. Чувствуется горячая осетинская кровь?

- И горячая украинская тоже... Я родился и вырос в Киеве в то время, когда все здесь говорили по-русски, а тех, кто спiлкувався українською мовою, дразнили жлобами или кугутами. Но мне посчастливилось: моя бабушка Доминика Акимовна Хоменко говорила по-украински. Она была очень высокой - два метра и пять сантиметров, и у нас во дворе ее прозвали Большой Медведицей. Бабуля ходила скрюченная от радикулита и ударов судьбы, но когда говорила: "Пiд тринадцять чортiв!" и разгибалась, это надо было видеть...

Моя мама Валентина Васильевна тоже говорила по-украински, но когда они с папой вернулись с фронта, перешла на русский сначала с ним, а потом и со мной. Родным языком я овладел в детском садике, кстати, довольно редком по тем временам - украинско-английском. Потом учился в средней школе N87 на улице Горького, тоже украинско-английской.

Так что семья у нас была двуязычная, а что касается национальности... Хостикоев - осетинская фамилия. Людям почему-то трудно дается ее окончание "-ев", и очень часто меня называют Хостиков, Хвостиков или Холостякоев (ко мне это не имеет абсолютно никакого отношения). Иногда, чтобы подчеркнуть мои украинские корни, произносят Хостикиев, а мой кум Богдан Бенюк шутит: тебе, дескать, нужно поменять фамилию на Хостюк.

Помню, в Киевском театре имени Леси Украинки Нелли Влад (под этим псевдонимом работал прекрасный режиссер и педагог Владимир Александрович Нелли, к сожалению, давно ушедший) посмотрел "Сказку о Монике" и сказал на худсовете: "Мне очень понравился спектакль, особенно эта троица - хорошие молодые ребята Люба Кубюк, Саша Игнатуша и Толя Хокусаев"...

А недавно в наш дачный двор зашел мальчонка и спрашивает: "Артист Хлестакоев здесь живет?". В школе он учил "Ревизора", вот и соединил фамилии - мою и гоголевского персонажа.

...Мой папа был настоящий кавказец, и если бывают люди - "белые вороны", то он был "черной вороной". Когда, вернувшись с фронта, где встретились и полюбили друг друга, мои родители приехали жить в мамин дом, бабушка зятю ничего не сказала. Отец с дороги заснул, бабушка разбудила маму, они сели у папиного изголовья (он храпит - черный, мохнатый), и Доминика Акимовна Хоменко покачала головой: "Ой, Валю-Валю, кого ж ти привезла?! Що ж ми будемо з ним робити? Подивися, який же вiн страшний!". На что моя мама ответила своей: "Ну, мамо, може вiн у нас в Українi вилюднiє...".

Слава Богу, отец - царствие ему небесное! - не изменил своей крови. Например, он мог залезть на памятник Богдану Хмельницкому и кричать на всю площадь: "Ва-а-аля! Я лублю-ю-ю тебя, Валя!!!". Приезжали милиция, пожарные и "скорая помощь", а он все не унимался: "Если бы ты знала, Валя, как я тебя лублю! Ты - моя краса-а-авица!". Мама просит: "Георгий, милый, спустись на землю, пожалуйста", а он в ответ только: "Лублю тебя!"...

К памятнику приставляли пожарную лестницу, отца снимали и забирали в милицию...

Или помню еще один характерный эпизод. Я учился в трех школах одновременно - средней, спортивной и музыкальной (так меня загружали, чтобы не оставалось свободного времени на глупости, хотя успевал и на улице похулиганить). И вот как-то с отцом мы поднимаемся по Владимирской в музыкальную школу (на этой улице я вырос, здесь, да еще в парке Шевченко, была моя среда обитания). Папа несет баян, потому что я еще маленький. Останавливаемся у автомата с газировкой (без сиропа - одна копейка, с сиропом - три). Отец спрашивает: "Будешь пить водичку?". Я отвечаю: "Конечно". Пузырьки щекочут небо...

Вдруг какой-то крепкий мужик подхватил лежавший на земле баян и пошел вверх по улице. Я дернул отца за рукав: "Папа!", а он невозмутимо: "Сынок, стой спокойно, я все вижу". И я понял, что он следит за вором...

Допили мы газировку и пошли за тем дядькой. Мужик поднимается быстро, но папа за ним не бежит, идет размеренно, а у самого порога музыкальной школы говорит ему: "Спасибо, дорогой! Слушай, поставь баян - дальше мы сами его поднесем"...

Он всегда был внутренне спокоен, уверен в себе, мог постоять за достоинство своей семьи.

- По слухам, он даже собирался кого-то застрелить?

- Это правда... Понимаете, нельзя смертельно обижать человека, да еще горячего. Кто-то из трусости может смолчать или простить, но папа был не из таких.

Вернувшись с фронта, он много лет проработал в больнице завхозом (как сейчас бы сказали - заместителем начальника по материальному обеспечению), знал каждую проложенную трубу, каждую разводку электричества. Но пришел новый руководитель, которому нужно было устроить на работу своего человека, и сказал что-то вроде: "Эй, нацмен, собрал вещи и свободен". Папа ему: "Как ты можешь так говорить? Ты - молодой человек, пришел сюда на готовое. Какой нацмен? Я же сделал здесь все своими руками, это моя больница, моя семья". Тот уперся: "Чтобы у тебя не было неприятностей, в последний раз прошу написать заявление об уходе по собственному желанию, иначе уволю по статье за несоответствие занимаемой должности".

В то время я уже был женат, родители жили в одной комнате, мы - в другой, и папа никогда нас не беспокоил, если дверь к нам была закрыта. А тут вернулся домой поздно вечером и постучал: "Толя! Выйди на секунду". Я вышел, вижу - с ним что-то творится. Он поставил на стол бутылку вина (хотя дома никогда не пил) и просит: "Посидим, сынок". - "Давай", - говорю. Отец налил понемножку мне и себе и вдруг обхватил голову руками: "Начальник сказал мне: "Нацмен, ты должен уйти! Почему-у-у?! Где Валя?".

Мама как раз уехала в Уссурийск к заболевшей сестре, а он без своей Вали не мог сделать ни шага, совсем в этой жизни не ориентировался. Он считал, что справедливость нужно отстаивать любой ценой, а Валя ему говорила: "Сыночка (так она его всегда называла. - А. Х.), успокойся, все будет хорошо. Сделай так и этак". Он маму всегда слушал, а тут ее нет. Пришлось просить совета у сына, а я предложил: "Давай напишем в газету". Отец посмотрел на меня с болью и только рукой махнул: "Иди спать"...

Я отправился к себе, заснул, а рано утром сквозь сон слышу, как что-то дважды щелкнуло: цок-цок. Папа был членом ДОСААФ и мог держать дома ружье. Оно хранилось в сейфе, который стоял в кладовке, а туда можно было пройти только через нашу комнату. Папа зашел, абсолютно спокойно взял свое ружье, разобрал, сложил в портфель и уже собирался идти с ним на работу. Я бросился к отцу, он резко ко мне развернулся, а в глазах слезы. Я его успокаиваю, а он взорвался: "Как быть? Где Валя? Почему мне нужно терпеть оскорбления?! Я должен его убить!".

Безусловно, он бы убил, потому что можно все, что угодно, стерпеть, кроме унижения... Думаю, каждый человек должен уметь за себя постоять. Не дай Бог с оружием в руках, но нужно отстаивать свои права, свое достоинство.

- А в вашей жизни что-нибудь подобное происходило?

- Бывает, но конфликты происходят на профессиональной, а не на национальной почве...

"Со всей дури бью в кулису - ба-ба-а-ах! И вдруг оттуда на сцену выпадает народная артистка Советского Союза Надежда Петровна Доценко"

- И как в критической ситуации поступаете вы?

- Прежде чем ответить на ваш вопрос, скажу, что для меня огромное значение имеет среда обитания. Как и у каждого человека, с детством и юностью

Толя с бабушкой Доминикой Акимовной Хоменко

у меня связано что-то святое. Скажем, четыре года в театральном институте - это такое неповторимое счастье... Ты уже не ребенок, но еще и не взрослый, перед тобой открывается целый мир, у тебя никаких комплексов и авторитетов, делаешь все, что хочешь...

Я приехал во Львов, когда мне был 21 год. Чувствовал себя здоровым, красивым, талантливым, ощущал величайшее наслаждение от работы с такими мастерами, как Богдан Ступка, Федор Стригун, Богдан Козак. Я уже не говорю о Борисе Васильевиче Романицком и Надежде Петровне Доценко - гордости Театра имени Марии Заньковецкой. Я всех их боготворил, никогда не позволял себе обратиться к Федору Николаевичу или Богдану Сильвестровичу на ты. Даже сейчас не могу себе позволить подобное, хотя и возраст, есть звание и я мог бы перейти к более неформальному общению с мэтрами. Нет, для меня существовала и существует дистанция. Во-первых, я так воспитан, а во-вторых, уже понимаю, что такое творческие взаимоотношения.

...В Театре Марии Заньковецкой молодым актерам создавали тепличные условия. Знаете, как я первый раз вышел там на сцену?

История уже превратилась в легенду, но это чистая правда. Представьте, я дебютирую в спектакле "Невольник" по мотивам поэмы Тараса Шевченко. Федор Николаевич Стригун играет главного атамана. Все казаки спят, я топчусь за кулисами, представляю, как сейчас выбегу на сцену и закричу: "Пане отамане! Пане отамане! Орда! Орда наступає!".

Волнуюсь ужасно, - первый раз все-таки! - бесконечно повторяю свою единственную реплику. На сцене между тем тишина. Ночь, горят бутафорские костры, над ними вьется дымок. Федор Николаевич - атаман - попыхивает трубкой...

Я, всю жизнь занимавшийся спортом, вдруг чувствую скованность, и, чтобы разрядиться, выплеснуть энергию, со всей дури бью в кулису с правой стороны - ба-ба-а-ах! Вдруг - о ужас! - оттуда на сцену выпадает народная артистка Советского Союза Надежда Петровна Доценко - жена Бориса Васильевича Романицкого, основателя театра. Она, как и другие мэтры, часто стояла в кулисах и смотрела, как работает молодежь.

В абсолютной прострации я выбегаю на сцену, кричу: "Пане отамане! Пане отамане!" и показываю на лежащую без чувств Надежду Петровну... Казаки загоготали, вскочили и за ноги оттянули немолодую женщину за кулисы...

Сцена ни на секунду не прервалась, а я не могу уйти и мучаюсь, представляя, что натворил: рука-то у меня тяжелая.

Отыграв, с замиранием сердца захожу в комнату Доценко. Надежда Петровна лежит на кушетке, перевернувшись на живот. Я становлюсь возле нее на колени и прошу: "Надежда Петровна, простите меня, пожалуйста! Я же не знал! Ради Бога, извините!". Она поворачивает голову и говорит: "Молодой человек! Удар у вас хороший, но над речью нужно поработать. Будете приходить ко мне в больницу...". Слава Богу, после этого случая она еще долго жила, а я действительно занимался с ней сценической речью.

Львов я вспоминаю с огромной теплотой,

"Отец всегда был внутренне спокоен, уверен в себе, мог постоять за достоинство своей семьи"

но я - киевлянин. Поэтому жить и работать хотел дома и очень обрадовался, когда меня пригласила Ирина Александровна Молостова - мой институтский педагог, в то время ставшая художественным руководителем Театра имени Леси Украинки.

Вообще, у нас был очень интересный курс. Перед выпуском мы сделали дипломный спектакль "Вестсайдская история", на который киевские театралы ходили как на профессиональный. Однажды (а это были времена расцвета Таганки) Ирина Александровна сказала: "Ребята! У меня совершенно гениальная идея, и я ее обязательно пробью - у нас будет свой театр. Уже готовы спектакли "Голубые олени" Коломийца и "Свадьба" по Чехову, а "Вестсайдскую историю" покажем государственным мужам, которые смогут нам помочь".

И действительно, Молостова пригласила чиновников из Министерства культуры, депутатов Верховного Совета УССР, представителей ЦК, обкома и горкома, уважаемого Виталия Коротича...

Настал день просмотра. Спектакль - потрясающий, мы уверены в своих силах, воодушевлены. Приходим на репетицию за два часа до начала, последний прогон, и вдруг - ба-бах! - погасла лампочка. Ирина Александровна просит: "Ребята, разберитесь со светом". Репетируем дальше. Опять - ба-бах! - отключается второй фонарь. Через минуту свет погас полностью...

Ирина Александровна приглашает электрика: "В чем дело?". - "Пока не знаю, сейчас проверю". А электричества во всем театральном институте нет. Молостова вызывает завпоста: "Объясните, что случилось?". Тот говорит: "Ирина Александровна, трансформатор перегорел, и его невозможно восстановить". - "Как невозможно?! Приезжают такие люди... Сделай же что-нибудь! Почему в доме напротив горит свет, а у нас нет?". Она еще ничего не поняла...

- Неужели была наивной?

- Просто она не верила, что можно так поступить - с выпускниками, с ней. К институту начали съезжаться черные "Волги", а Ирина Александровна стояла в дверях, перед каждым высоким визитером кланялась и повторяла: "Простите, пожалуйста"... Она понимала, что этим уважаемым людям второй раз на премьеру уже не вырваться, что ничего из ее затеи не получится и у нас не будет своего театра...

В такие минуты человек теряет много лет жизни. Думаю, что так с ней и произошло. Мы кричали: "Ирина Александровна, ничего, это еще не конец!..", а она только сидела, вся сжавшись, и молча на нас смотрела...

Через много лет я встретился с завпостом, который дежурил в тот злополучный вечер (кстати, прекрасным человеком). Мы с ним давно знакомы, но общались редко, а тут разговорились о "Вестсайдской истории". "Хороший был спектакль..." - говорю. Он спрашивает: "А ты помнишь, как во всем институте погас свет?". - "Ну конечно, и надо же было перегореть трансформатору в такой неподходящий момент". - "Перегореть?! Да мне дан был приказ обесточить помещение, потому что вашего театра не должно было быть".

Театр Ирины Александровны Молостовой тогда был не нужен, да и вообще театр... Я только и выдавил из себя: "Как вы могли?". - "А что было делать? В лучшем случае меня бы уволили с работы...".

"Критики писали, что в Польше нет актеров уровня Бенюка и Хвостикова"

- Тем не менее, Толя, вы застали расцвет украинского театрального искусства. В 70-80-е годы в Киеве были прекрасные театры - Леси Украинки, Ивана Франко, и вы замечательно играли в их труппах. Потом, с перестройкой, ситуация изменилась, причем, увы, не в лучшую сторону. Как вы думаете, когда театр был лучше - тогда или сегодня?

- Мне трудно ответить... Я проработал в Театре Леси Украинки два сезона, а потом в Театр Франко пришел Сергей Данченко и пригласил меня к себе. Безусловно, я согласился: в свое время Сергей Владимирович забрал меня в Театр имени Заньковецкой.

Сейчас мне странно вспоминать то время, потому что в спектаклях Данченко я занят не был, но это был прекрасный период, когда Владимир Николаевич Оглоблин сделал свои хиты - в первую очередь "Дикого ангела" Коломийца с фантастическим Валерой Ивченко и прекрасным Богданом Ступкой.

Потом Оглоблин поставил "Вассу Железнову" по Горькому, где играли блистательные Юлия Ткаченко и Аркадий Гашинский, а у меня была сногсшибательная роль Пятеркина.

В спектакле "Благочестивая Марта" нас впервые соединили с Богданом Бенюком, позже был "Трибунал" по пьесе белорусского драматурга Андрея Макаенка и, наконец, "Моя профессия - синьор из высшего общества"...

- Ну, это вообще хит хитов!

- Да, чудесный оглоблинский спектакль. Спасибо Владимиру Николаевичу, в постановках которого я очень много играл.

- Тогда на сцене еще был романтизм, а сейчас, по-моему, его совсем не осталось...

- Возможно, теперь это называется как-то иначе...

- Наверное, борьбой за выживание...

- (Вздыхает). У меня не поворачивается язык сказать о своем деле что-то плохое. Помню посвященную нашему профессиональному празднику передачу на "1+1", где украинский театр разорвали буквально в клочья. Все гости студии говорили о том, что это - позор, что театр как явление - просто клоака. Художественные руководители, дескать, такие-сякие, они раздирают актеров, не дают им возможности свободно вздохнуть...

Такая уверенность звучала в голосе людей, не имеющих никакого отношения к театру! Я смотрел на них и не мог понять, откуда взялась столь явная неприязнь. Потом участники передачи (в основном популярные ведущие телевизионных программ) заявили: мол, скоро мы сделаем свой театр и покажем, как нужно играть...

Нет, я не могу сказать, что теперь на сцене нет прежнего романтизма. Он остался, хотя, возможно, и в недостаточной степени. Сегодня театр переживает переходный период, затянувшийся на 10 лет, но есть законы, от которых никуда не деться: чтобы уцелеть, надо меняться...

- Раньше я много ходил в театр, в том числе на спектакли франковцев (иногда по нескольку раз), пересмотрел весь киевский репертуар и часто испытывал настоящее потрясение. Сейчас не только наши, но и московские театры позволяют себе откровенную халтуру, особенно это касается антрепризы. Какое там потрясение? Выходишь из зала и сожалеешь, что потратил вечер впустую...

- К сожалению, вы правы...

- Вы тоже, я знаю, смотрите спектакли других театров. Бывают ли сегодня у вас потрясения, да такие, чтобы аж сердце сжалось?

- Случаются. Может, не потрясение, но профессиональный восторг я испытал, придя на "Контрабас" с Константином Райкиным. Впрочем, чувствовал и настоящее потрясение - когда смотрел "Матросскую тишину", которую привозил Олег Табаков (из его "Табакерки" вышли Владимир Машков, Евгений Миронов, Сергей Безруков...). Вот это - гимн актерской профессии!

Если говорить о нашем театре, он для меня - родной дом, я понимаю все подводные течения и знаю, как сейчас тяжело, особенно художественному руководителю. Богдан Сильвестрович Ступка взял на себя огромную ответственность. Два года, в течение которых он руководит театром, - ключевые, и что будет дальше - неизвестно. Можем или завалить все, или вытянуть.

Нельзя отказываться от сделанного, от золотого запаса, от наших лучших спектаклей. Если с ними обойтись не по уму, можно потерять все, ничего не приобретя взамен.

- Вы застали многих мэтров сцены, со многими из корифеев вместе играли. Ответьте на провокационный вопрос: правда ли, что профессиональный уровень прежних театральных звезд был выше, чем у сегодняшних?

- На самом деле он не изменился, но люди относятся к своей профессии иначе. Сейчас в Украине, да и в нашем театре, есть высокопрофессиональные актеры европейского класса, другое дело, что нас никто не знает, мы никому не нужны, нами никто не интересуется...

В то же время достаточно выехать за границы Украины, скажем, в Польшу (а это театральная страна), чтобы правильно расставить акценты. Ну, например, "Швейка" и "Кармен" мы возили в Люблин - на ежегодный международный фестиваль "Театральная конфронтация", где показывают лучшие постановки сезона. Так вот, там наши спектакли были признаны самыми достойными внимания, и тамошние критики писали, что в Польше нет актеров уровня Бенюка и Хвостикова.

Я к подобным оценкам всегда отношусь скептически - сам был свидетелем, как варшавский театр привез в Киев очень хорошие спектакли, и один наш критик заявил: "С уверенностью говорю о том, что таких актеров, как в Польше, у нас нет". Вдруг те, кто видел на люблинском фестивале нашего "Швейка", возразили: "Минуточку, вон в зале сидят Хостикоев и Бенюк. Те же слова о них говорили в Польше...".

При всех неладах, существующих в театре, нельзя жаловаться, что у нас нет хороших актеров, хотя можно считать, что у нас нет школы. Я, между прочим, уверен в том, что актерской школы вовсе не существует. Наша профессия - дар Божий. Нельзя на-у-чить быть актером! Кто учил великих мастеров прошлого? Какая у них была школа?

"В 86-м году у меня остановилось сердце. Я играл с двусторонним воспалением легких... Очнулся в реанимации, кровища хлещет, а я хочу на сцену"

- Много уважаемых людей - и Виталий Коротич, и Роман Виктюк - говорили мне, что если бы Анатолий Хостикоев вырвался из Киева в Москву, он стал бы прославленным и хорошо раскрученным актером,

Воланд

получил бы заслуженное признание. Роман Григорьевич с болью рассказывал, как вы должны были в Лондоне сыграть в его постановке вместе со знаменитой балериной Натальей Макаровой, но вам пришлось срочно вернуться в Киев - заменить заболевшего актера-франковца. Здесь прямо на сцене вы сломали ногу, спектакль в столице Великобритании прошел без вашего участия, и вы не использовали свой шанс - может, единственный...

Скажите, Толя, Киев - театральная провинция? И вообще, провинция ли?

- Безусловно, но, помните, как поется в революционной песне: "Вышли мы все из народа..."? Думаю, если бы театральная ситуация сложилась иначе, мы тоже могли бы стать столицей. Например, географически литовский Паневежис - глухая провинция, но в этот маленький город приезжали со всего мира, чтобы посмотреть на работы Юозаса Мильтиниса, главного режиссера Паневежисского театра.

Украина огромна, но она так или иначе провинциальна...

- Если бы отсюда удалось вырваться, вы бы стали другим Хостикоевым?

- Дима, я мог уехать, и не только с Романом Григорьевичем. Да, когда я смотрел вашу передачу с Виктюком, в глазах у меня стояли слезы - из-за упущенной прекрасной возможности пребывать в другом качестве. Но я благодарен судьбе, что такая попытка была, что Роман Григорьевич дал мне шанс состояться в Лондоне, Париже, Нью-Йорке, Петербурге, Москве... Не произошло, не случилось... Очевидно, так было запланировано свыше, и что уж теперь жалеть?..

(Пауза). Ну хорошо. Хотите начистоту? Я ощущаю огромную боль из-за того, что пока не могу в полной мере реализоваться здесь, у себя дома...

В Москву ведь меня и Алексей Петренко зазывал - в свое время сватал к Эфросу на Таганку. Мне предложили ввестись в "Вишневый сад" на роль Лопахина,

Эней

которую играл Высоцкий, но я понял, что это невозможно...

- Рановато было?

- Не в этом дело, просто ту роль после Высоцкого играть было нельзя... А недавно у меня были переговоры с Галиной Борисовной Волчек, предложившей попробовать в ее театр...
- Толя, сейчас я задам болезненный вопрос. Не хотите - не отвечайте... Я пытаюсь мысленно поставить себя на ваше место: такой блестящий старт - молодой, красивый, очень талантливый, заняты во многих спектаклях, снимаетесь в кино, играете и мафиози, и героев-любовников, вас весь Союз знает. Почему же столь яркого финиша нет?

- Потому, что его нет! Потому, что еще не время, не вечер. У актера не может быть потолка - нужно бесконечно идти вверх. Если же наметить себе барьер, выше которого и не мечтаешь подняться, - все, на творчестве можно ставить крест.

- Как вы думаете, когда у актера лучшие годы? В 30, 40, 50 лет?

- Сейчас! К сожалению, у меня случались творческие простои... Почему - долго рассказывать, но когда в театре было так называемое "безвластие", я сыграл свои лучшие роли. Парадокс - в это безвременье я успел сделать спектакли "Отелло", "Кин IV", "Пигмалион". Потом - раз, и как отрезало...

Я всегда был в оппозиции к художественному руководству, потому что это власть. Художественный руководитель берет на себя огромную ответственность за людей, а владеть ситуацией в театре - значит владеть душами, сердцами и судьбами. Театр ведь совершенно другое государство. Все актеры - эгоисты, от этого никуда не деться, наверное, так у нас написано на роду, но вместе с тем театр - это коллектив. Когда кто-то приходит руководить и делает это, как ему кажется правильным, часто ущемляются интересы многих людей. Конечно, нельзя всем дать роли, но нельзя и унижать. Есть такая известная фраза: "Актера обидеть легко"...

15 лет я был занят в спектакле "Энеида",

Антонио

причем начал этот длинный путь с койки в палате интенсивной терапии. Представляете, что такое сыграть спектакль, который готовился полгода, и оказаться в реанимации? Восемь месяцев больницы, клиническая смерть...

В 86-м году у меня остановилось сердце. Я играл с двусторонним воспалением легких, рассчитывал, что организм у меня креп

кий, повторял про себя: "Еней був парубок моторний"...

Очнулся в реанимации, кровища хлещет, а я хочу на сцену и еще не понимаю, что побывал на том свете.

Да, из-за болезни я пропустил 12 спектаклей, но ведь сыграл более 300!

...Помню, прошел слушок: сегодня, мол, последний спектакль. Никто ни о чем не предупреждает, ничего не говорит. Отыграли, закрывается занавес, и Богдан Сильвестрович, еще не разгримированный после роли Ивана Котляревского, объявляет: "Сегодня было последнее представление "Энеиды". Мы хотим поблагодарить Анатолия Георгиевича и будем искать другого актера на роль Энея".

Я опешил: как поблагодарить Анатолия Георгиевича? За закрытым занавесом, втихаря - после 15 лет работы в этом спектакле! Какое право имеет кто бы то ни было, пусть даже художественный руководитель, меня так макать?!

Когда Николай Караченцов уходил из спектакля "Звезда и смерть Хоакина Мурьеты", в "Ленкоме" сделали целое шоу. Коля сыграл финальную сцену и как бы передал эстафету молодому актеру. Это было красиво - Караченцов поет, юноша подхватывает мелодию...

Мне же сказали за кулисами: мол, вы свободны... Кто знает, чего мне стоили эти полтора десятилетия, на чем все строилось, откуда бралась сила на каждый поворот сабли?!

Конечно, я сделал банкет, мы с коллективом посидели за чаркой, отметили последнее представление "Энеиды". Все смотрели на меня с сожалением: спектакль, где я исполнял главную роль, - уже легенда, он больше не будет играться... Возможно, будет другой. Но легендой ему не суждено стать.

Через некоторое время прихожу к нашему

Хосе

заместителю директора и прошу: "Покажи мне, пожалуйста, репертуар на май". Вижу: на 11 число стоит "Энеида". "Что это?" - спрашиваю. "Богдан Сильвестрович предложил: раз спектакль прошел хорошо, давайте его еще поиграем". Эх, сказал бы я сейчас, что по этому поводу думаю, не подбирая слов!

- Так скажите...

- (Показывает общенародный мужской жест, в словесном описании не нуждающийся). Как можно было сказать мне: "Пошел...", а потом поманить: "Вернись и поиграй еще..."?

Или убрать Володю Абазопуло, 15 лет игравшего в этом спектакле и поставившего сценические бои, когда он потерял голос?! Это же трагедия, актерская боль. А ему тоже сказали: "Пошел!"...

- Толя, жизнь у человека, у актера одна, молодые, а теперь и лучшие, как вы сказали, годы проходят. В Москве вас ждут и любят, вы популярный, талантливый. Может, бросайте все к чертовой бабушке и уезжайте в Белокаменную! Будьте звездой эсэнговского масштаба, вы это заслужили...

- Дима, я не фанат. Это только моя про-фес-сия, но не мой образ жизни. Я прихожу в театр и получаю огромное наслаждение, три часа на сцене - мои, у меня их никто не отберет, но, повторяю, фанатизм мне чужд. Я видел таких несчастных людей в Доме ветеранов сцены...

- А счастливых приходилось наблюдать?

- В нашей профессии? Конечно. Зачем далеко ходить? Я, например. Клянусь! Актерство необъяснимо, его нельзя разложить по полочкам, представить, где бы мне было лучше: в тех или иных краях? здесь? Поверьте, я никогда не стремился вырваться из Киева. Если бы поставил такую цель, может, и уехал бы, но я не кривлю душой, говоря: это мой театр, я за него переживаю, я за него боюсь.

- Тогда передам вам слова Виктюка (да простит меня Роман Григорьевич): "Толина главная беда в том, что он не хочет отсюда уехать"...

- (Молчит).

"Почему говорят, что мы - клан? Мы - актерская династия"

- Недавно в вашу умную голову пришла гениальная, на мой взгляд, идея - объединить всех бывших и нынешних родственников под крышей одной пьесы, возродив потрясающий спектакль "Моя профессия - синьор из высшего общества". Я помню его успех - еще с Валерием Ивченко, а потом - со Степаном Олексенко в главной роли, - помню, как вы играли Антонио. Как же вы решились собрать мужей, жен и детей от разных браков в общее "родовое гнездо"? Можно ли ездить на гастроли и жить бок о бок тем, у кого были друг с другом не очень, так скажем, простые отношения?

- Вы правильно сказали - гениальная идея! Теперь я это знаю, но сначала совершенно ничего подобного не планировал.

- История спектакля обрастает всякими слухами, что вполне объяснимо - театралы помнят эту талантливую постановку Оглоблина.

- Я понимал, что сейчас в театре не хватает искрометной комедии. Меня пытались упрекать, что Хостикоев, мол, украл спектакль Оглоблина, но я чист: прежде всего обратился к Владимиру Николаевичу (не лично, а через Алексея Петухова - нашего актера и ассистента режиссера, который с ним дружен) и предложил восстановить спектакль в Театре имени Ивана Франко.

- Мне очень хотелось сыграть Леониду Папагатто, тем более уже подхожу на эту роль по возрасту, но Владимир Николаевич отказался по каким-то своим причинам. Тогда я обратился к театральному художнику Ярославу Нироду, в свое время оформлявшему эту постановку: "Слава, можно восстановить твои декорации?". Он согласился.

- Я решил добиться задуманного. Да, я актер Театра Ивана Франко, преданный ему душой и телом, и буду за него бороться, но "Театральная компания Бенюк и Хостикоев" дает возможность ни от кого не зависеть. Мы нашли людей, которые сказали: "Ребята, мы в вас верим".

- Нашими меценатами стали друзья из киевского фармацевтического объединения "Дарница" (подчеркну, не спонсорами, а меценатами). Они предложили: "Вот вам деньги на декорации, костюмы, а зарплату зарабатывайте сами".

- А как вы уговорили участвовать в своей затее всех родственников?

- Сперва я, конечно, пригласил актеров-франковцев. Мы начали репетировать - Володя Нечипоренко, Поля Лазова, Вася Баша, - а актрисы на роль графини у нас еще не было. Как-то мы с женой едем в машине, и Наташа вдруг говорит: "Толя, возьми, пожалуйста, на эту роль мою маму".

- "Нет, Наташенька, - отвечаю, - никаких мам и пап у меня не будет. Слава Богу, что, кроме тебя и меня, в спектакле заняты мой сын Георгий и Люба Кубюк. Достаточно - и так уже есть повод для обсуждения в прессе".

Наташа не успокаивается: "Я тебя очень прошу, мама - прекрасная актриса!". - "Я знаю, но ее в этом спектакле не будет". Тут моя жена вспылила: "Останови машину, я выйду". - "Пожалуйста, - говорю, - выходи!". "Все выходите, - думаю, - все равно сделаю спектакль таким, как хочу".

Веду машину и рассуждаю про себя: "Ну да, возьми маму, папу, Олю Сумскую, Виталика Борисюка... Стоп, а ведь это идея! Почему бы и нет? Тем более все они - актеры. Это вам не хухры-мухры".

Приехал домой и продолжаю размышлять: "А Женя Паперный? Он же прямой родственник, у них с Олей общая дочь. А Игорь Мамай, первый муж Натальи Сумской? Он же и теперь еще иногда звонит, изливает свои чувства: мол, Наташа, я тебя люблю, Хостикоеву - привет и возвращайся ко мне. Значит, что-то у него в душе осталось...".

Я вообще считаю, что люди встречаются и расходятся не потому, что они плохие или хорошие, а потому, что так складывается жизнь. Но если человек был тебе близким, значит, вы что-то друг в друга вложили, а душевные и духовные связи остаются. Поэтому я и решил собрать членов нашей большой семьи, посмотреть им в глаза и сказать: "Ребята, на каждом этапе мы делали какие-то шаги - друг к другу или в сторону. Но ведь мы любили друг друга - год, пять, семь лет. Давайте же сделаем общее дело".

Так и получилось. Набрал Игоря Мамая и говорю: "Ты к нам домой звонил?". - "Да". - "В любви Наташе признавался?". - "Ну, понимаешь...". - "Понимаю, правильно делал, значит, ты живой человек. Даю тебе потрясающую возможность - объяснишься Наташе в любви, но на сцене. А зрители будут смотреть на тебя и знать, что ты - ее первый муж...".

- Так вы и написали в программке...

- Дима, я же говорю: это был блестящий ход! После того как я собрал всех родственников и уговорил их участвовать в проекте, настал черед афиши. И я поду мал: зачем писать: "Ольга Сумская, народная артистка Украины, лауреат Государственной премии, исполнительница роли Роксоланы..."? Мы отпечатали другой текст: "Валерия Папагатто - Ольга Сумская, сестра Натальи Сумской, жена Вита лия Борисюка, бывшая жена Евгения Паперного". Интересно ведь... В этом же стиле я написал о себе: "Леонида Папагатто - Анатолий Хостикоев, муж Натальи Сумской, бывший муж Любови Кубюк, кум Богдана Бенюка, отец Георгия Хостикоева"...

Самая большая благодарность, конечно, нашим родителям - Анне Ивановне Опанасенко-Сумской и Вячеславу Игнатьевичу Сумскому. В их почтенном возрасте нелегко ездить на гастроли в автобусах, но они понимают, что это необходимо.

Кстати, почему говорят, что мы - клан Хостикоева и примкнувший к ним Бенюк? Мы - актерская династия.

- Интересно, не возникают ли коллизии и недоразумения, когда бывшие мужья и жены вынуждены общаться не только на сцене, но и во время гастрольных переездов?

- Нет, все спокойно. Наташа подкармливает Игоря Мамая, Оля и Виталий нормально общаются с Женей...

- Борисюк и Паперный даже дерутся на сцене, что вполне могло бы произойти в жизни...

- Ну и прекрасно! Если бы спектакль не состоялся, люди посмотрели бы и сказали: "Нет, все это - понты". Но мы уже столько городов объехали с аншлагами! И будем гастролировать, пока "Синьор" вызывает интерес. Причем благодаря меценатам мы ездим не с двумя стульями, а с двухъярусными декорациями...

Помню, после одного из представлений две эмоционально возбужденные женщины стояли у сцены: одна плакала, а другая смеялась взахлеб... Говорю Наташе: "Посмотри, я такого никогда в жизни не видел...".

Так что были у нас и запоминающиеся встречи, и коллизии внутри коллектива...

- И ссоры?

-А как же без них? Не было только подлости, цинизма, от которых в нашей профессии погибает все. Собираемся и дальше работать - может, не таким же составом, но вместе...

"Режиссер сериала "Роксолана" тоже слышал, что Хостикоев - многоженец, и решил, что я идеально подхожу на роль султана Сулеймана"

- Одно время по Киеву ходили слухи, что актер Хостикоев - многоженец и живет с двумя, а то и с тремя супругами одновременно...

-В целях рекламы я мог бы сказать, что это правда, запустить такую о себе сплетню, но... Нет, я не человек имиджа, хотя писали, что мое амплуа - герой-любовник, а на международном театральном фестивале в Эдинбурге меня признали его секс-символом. Не скрою, было приятно, когда на первых страницах газет меня сравнивали со Шварценеггером...

Наверное, режиссер сериала "Роксолана" Борис Небиеридзе тоже слышал, что Хостикоев - многоженец, и решил, что я идеально подхожу на роль султана Сулеймана (улыбается), но я очень домашний, преданный человек и не могу жить одновременно с двумя-тремя женщинами. Для меня семейный очаг - не просто слова, а святое понятие.

Да, я поддерживаю взаимоотношения со своими бывшими женами. Надя, правда, на другой орбите, а Люба Кубюк и Наташа Сумская общаются - в спектаклях, на репетициях (было бы странно, если бы они дружили)...

Люба - родной мне человек, нашему сыну Георгию 22 года. Я переживаю за нее, и всегда буду приглашать в свои спектакли, ведь, кроме всего прочего, она - блестящая актриса. А Наташа - мое естество, я ощущаю ее постоянно, знаю, что она всегда рядом: если не в реальности, то душой и сердцем.

Это мои близкие люди, без которых очень трудно жить... Вообще, страшно существовать, если ты чувствуешь за собой и впереди себя пустоту, если рядом никого нет... -

Что же касается театра... Складывается впечатление, что государственный театр имени Ивана Франко превращается в частный театр с ограниченной ответственностью. Внешнее благополучие не соответствует действительности. Есть много проблем, и о них я готов заявить на любом уровне. Главная из них - потеря зрителя, который завоевывался десятилетиями.

В свое время в "Бульваре" была рубрика, в которой звездам задавали разные вопросы, часто - провокационные...

- Помню, вы очень остроумно заполнили нашу анкету...

- Честное слово, я отвечал искренне. На вопрос: "С кем бы вы хотели оказаться в одной постели?" - написал: "С кем хотел, с той и оказался" (я ведь мечтал быть с Наташей именно в таких отношениях)...

Спросили: "Кого бы вы взяли на необитаемый остров?", и я сказал: "Весь коллектив Театра Франко" (действительно так считаю, хотя есть в этом и какая-то доля иронии)...

- Весь коллектив во главе с художественным руководителем?

- Да! Но никогда не допущу, чтобы унижали моих братьев-актеров, и буду бороться с любым проявлением неуважения и унижения.