Ну наконец-то: после 13-летнего перерыва эпатажный писатель, вечный бунтарь и отчаянный провокатор Эдуард Лимонов смог побывать в Харькове, где живет его 85-летняя мать и находится могила отца. Слава Богу, разум восторжествовал: украинские власти вычеркнули лидера запрещенной в России Национал-большевистской партии из черного списка невъездных.

Возвращение блудного сына было обставлено очень эффектно: Лимонов подарил маме большущий букет цветов и пару мешков картошки, обошел в сопровождении репортеров и телекамер памятные места, после чего провел пресс-конференцию. «Сейчас, — заявил он, — в таком виде, как в советские годы, писатель существовать не может. Людей совершенно не увлекают ленивые мысли на прогулке между березами — интерес представляют лишь проявления экстремальной жизни. Писатель должен быть и на войне, и в тюрьме, и в эмиграции — этот тяжелый опыт воспринимается читателями в первую очередь». В полном соответствии с озвученным принципом Лимонов и строил свою творческую биографию.

Так или иначе, все, к чему он прикасался, немедленно превращалось в скандал. Его называют литературным и политическим хулиганом, русским самураем, вечным подростком и даже старым цитрусом, падким на запах крови, дерьма и извращений, но в городе детства Эдуарда, которому отец дал имя в честь пламенного революционного поэта Багрицкого, помнят щуплым романтичным юношей в очках с толстенными линзами. Что интересно, близорукость в 11 диоптрий начинающий поэт получил не от неумеренного чтения, а в результате перенесенной в нежном возрасте кори. Потом зрение малость улучшилось — до восьми диоптрий, но все равно было настолько плохим, что в армию юного Эдика не взяли.

Похоже, именно с тех пор слово «интеллигент» в его устах звучит бранно, а жизнь по правилам кажется скучной и пресной. В свое время Лимонов поступал на исторический факультет университета, но, написав сочинение, идти на экзамен по русскому языку передумал и в 18 лет ушел из коммуналки, где ютились родители, к женщине на восемь лет старше — как утверждал позднее, «толстой и седой шизофреничке». В 23 господин Савенко отбыл в Москву (которую ныне называет «уродиной»): писал там стихи, посещал семинар Арсения Тарковского, но в Литинститут — отстойник, по его словам, графоманов, отнюдь не стремился... Наивный и тщеславный, Эдуард грезил не о членском билете Союза писателей и прилагаемых благах, а о мировой славе — уже тогда мысленно примерял на себя героическую позу, мечтал умереть за революционную идею...

Думаю, в глазах обывателя Лимонов, скорее всего, остался бы исключительно автором эксгибиционистского романа «Это я — Эдичка», если бы не постарались российские — и не только! — власти. Чем же он так напугал Кремль? Газетой «Лимонка», выходившей тиражом в пять-десять тысяч экземпляров? Брутальными листовками: «Не ссы — вступай в НБП!»? Пением «Походного марша», специально сочиненного для нацболов Дмитрием Шостаковичем-внуком? А может, тухлыми помидорами и яйцами, которыми партийцы забрасывали кремлевских фаворитов? Гадать не хочу, но пока писатель обещал въехать в Эстонию на русском танке и устроить там свой литературный вечер, его не трогали — смотрели на эти шалости снисходительно, а вот когда активисты НБП стали выбрасывать в окна портреты Путина, их вождя немедленно арестовали и упекли в Лефортово, обвинив в посягательстве на государственные устои.

«Ты остался позади, Иосиф, — торжествовал Лимонов, заочно обращаясь к Бродскому, — в нашем соревновании я тебя сделал. Тюрьма меня возвеличивает и отсидка только прибавит мне звезд на погонах, а если еще и умру здесь, обеспечит бессмертие. Я уже культовая фигура, мой статус теперь недосягаем»... Что ж, писатель оказался куда прозорливее своих недалеких гонителей.

Кого теперь интересует, что после оглашения приговора несгибаемый политзаключенный провел в зоне всего полтора месяца (Лимонов был условно-досрочно освобожден за хорошее поведение и по ходатайству депутатов Госдумы: Жириновского, Митрофанова, Шандыбина и Алксниса)? Куда важнее, что он страдалец, непримиримый борец с режимом, этакий Че Гевара российского разлива, а таких на постсоветском пространстве любят. И хотя официальная российская пресса избегает упоминать о Лимонове всуе, без его имени не обходится ни одна литературная и философская дискуссия в интернете, а тиражи его книг зашкаливают...

Лично я за своего собеседника рад, но еще больше удовольствия доставляет мне мысль, что, из человеколюбия простив бывшему соотечественнику выпады в своей адрес, украинские власти уже не подкладывают камни в сооружаемый ему пьедестал.

Фото Александра ЛАЗАРЕНКО

«Я ПРОЛЕТАРИЙ, ПРИЧЕМ НЕ ТАКОЙ, КАК ХРУЩЕВ, — НАСТОЯЩИЙ»

— Для многих — и это факт! — вы символ, кумир, человек, которому подражают и чьими произведениями зачитываются... Как там у Ивана Франко? «Вiчний революцiонер — дух, що тiло рве до бою», в общем, спасибо, что приняли у себя в Москве. Кстати, из фразы, произнесенной мною по-украински, вы что-то поняли?

— Безусловно: українською мовою свободно читаю, а когда-то еще и на ней говорил... К сожалению, практики нет, поэтому многое подзабыл, а так — без проблем... Ни единого непонятного мне слова нет, в словарь за переводом не лезу...

— Сегодня я впервые встретился с вами лицом к лицу, но задолго до этого, рассматривая фотографии и вглядываясь в телевизионные кадры, обратил внимание на ваше поразительное сходство с Троцким...

— Помилуйте — я похож на всех людей с определенным типом бороды, усов и в очках. Ансамбль — вот и все...

— Но вы увлекались Львом Троцким, разделяли его, по определению советской пропаганды, левацкие убеждения, попав в США?

— Нет, специального интереса именно к этому персонажу у меня никогда не было.

— Хотя писатель и политический деятель вы российский, корни у вас украинские. Что связывает вас с Харьковом, сохранились ли какие-то о нем воспоминания?

— В этом городе я жил, если не ошибаюсь, с 46-го по 67-й — там прошло мое детство, отрочество, начало юности. Полтора года трудился на заводе «Серп и молот» в литейном цехе.

— Так вы пролетарий?

— Ну не такой, как Никита Сергеевич Хрущев, который вкалывал якобы даже на шахте, — я настоящий! Моя первая книга вышла, когда мне было 37 лет, а свой трудовой стаж отсчитываю с 17-ти. Работал грузчиком, монтажником-высотником, сталеваром, завальщиком шихты, обрубщиком... Услышал вот, что сейчас на заводе «Серп и молот» сильное профсоюзное движение, и очень этому порадовался. Вспомнил, как в 63-м году сам участвовал там

в стихийной трехдневной забастовке, — тогда рабочие протестовали против повышения норм...

— Не знаю, насколько это правда, но говорят, по малолетству вы состояли на учете в милиции, неоднократно подвергались административным арестам и даже участвовали в ограблении магазина...

— Что ж, детство у меня, действительно, не совсем получилось спокойное, и в участок я попадал не раз, но это все заурядные для того времени вещи. Сейчас нашу Салтовку целиком накрыл город, и окраиной она уже не считается, а тогда это был обычный рабочий поселок, полукриминальная среда... Отцы приходили из тюрем, туда отправлялись сперва старшие братья, потом младшие — такая вот смена поколений была. В вузах учились очень немногие — это казалось для нашей пролетарской слободы чем-то экстраординарным.

С друзьями на стройке. 1961 г. Подросток Савенко в центре

— Вы писали, что на иной подъезд не было ни одного мужика — все сидели. Это не эффектная гипербола?

— Нет, конечно, — сроки отбывали домами. Когда я работал в литейном цехе, в нашей бригаде большинство было отсидевших, а остальные — доармейская молодежь...

— Вам часто приходилось драться?

— В массовых, коллективных побоищах участвовал постоянно, а вот индивидуально реже.

— Чем же вооружались — молотками, цепями?

— Чем придется. Помериться силами выходили целые кварталы: скажем, Плехановка бросала вызов Журавлевке, той приходили на помощь мы... Это были спланированные боевые кампании: назначали место и время, специально готовились... Собирались возле кожевенного завода: там был искусственный остров (не знаю, существует ли он еще), пляжи... Бились целые орды — как-то раз с обеих сторон участвовало 400 человек...

— Кровь лилась?

— Случались и убитые — однажды какого-то парня зарезали.

— Вам доставалось сильно?

— В те годы не очень — это позднее я попадал во всякие переделки.

— В 66-м году вы отправились покорять Москву — что вас к этому подтолкнуло?

— Все-таки тогда она еще была столицей нашей огромной родины... Никаких материальных целей у меня не было — чисто духовные побуждения. Я ведь в то время вовсю писал стихи — занимался этим старательно и настойчиво.

— Как вы сейчас считаете, хорошие стихи были?

Эдичка (слева) со школьными друзьями. 1959 г.

— Те, что с 66-го года пошли, — да, их и сегодня не отвергаю, а до этого были, на мой взгляд, достаточно подражательные. Ехать в Москву надо было для того, чтобы общаться с равными себе по таланту, а поскольку считал, что в Харькове мне уже делать нечего, прибыл туда, так сказать, на разведку. Первую ночь провел в мастерской никому тогда не известного скульптора Вячеслава Клыкова (к сожалению, недавно он умер). Наверняка его работы вы видели: памятник маршалу Жукову на Манежной, другие достаточно интересные вещи...

Столица приняла неласково: было очень тяжело, голодно, я похудел на 11 килограммов.

— В Москве — и голодно?

— Ну конечно — в кармане-то ни гроша: откуда деньгам взяться? Вернулся домой, но уже 30 сентября 67-го (видите, прошло 40 лет) снова высадился на Курском вокзале с огромным черным чемоданом, склеенным из фанеры. В этом шедевре польских артельщиков у меня было все, потому что приехал в Москву всерьез и надолго. (Удивительно, но ровно через семь лет, 30 сентября 74-го, я надолго покинул пределы любимой родины).

«НЕНАВИСТИ К СОВЕТСКОМУ СТРОЮ Я НЕ ИСПЫТЫВАЛ — С ТОЙ ВЛАСТЬЮ У НАС БЫЛИ ЭСТЕТИЧЕСКИЕ РАСХОЖДЕНИЯ»

— Это правда, что в столице вы шили брюки Булату Окуджаве, Эрнсту Неизвестному и другим представителям московской богемы?

— Да — чтобы прокормиться и иметь свободное время, не ходить на работу ежедневно, а отдавать все силы писательству, я среди прочего занимался и этим.

— До сих пор можете брюки пошить?

— Могу, но уже не хочу — мне это неинтересно.

— В 74-м году вы, человек с безупречной русско-украинской родословной, уехали в... Соединенные Штаты Америки. Интересно, как, не будучи евреем, вам удалось эмигрировать?

— Учтите, что я уехал еще и с русской женой Еленой Козловой (она же Щапова. — Д. Г.). В то время страна и КГБ пытались избавиться от всякой накипи, от антисоциальных, как они считали, элементов. К ним отнесли и меня, хотя на самом деле я не был ни антисоветчиком...

Лимонову 21 год. Стоит у ресторана «Люкс» на Сумской улице в Харькове. 1964 г.

— ...ни тем более диссидентом...

— С диссидентами был только знаком, и очень близко. Дружил, между прочим, с Володей Гершуней, который сидел во многих тюрьмах и в психиатрических лечебницах. На самом деле, это был (он давно уже умер) достойнейший человек, внук знаменитого эсера Гершуни, первого руководителя боевой организации эсеров. Некоторое время мы с ним жили в одной квартире в Уланском переулке — там, где сейчас стоят здания «ЮКОСа». (Прежде там располагалась старая школа, при которой — в маленькой квартирке директора — мы, так сказать, и сосуществовали). Одна комната принадлежала Володе, а другая — мне и моей тогдашней жене.

Ночью с карманами, набитыми подпольной литературой, сосед пробирался по крыше угольного склада и влезал в окно, а потом с восторгом рассказывал, как ушел от КГБ. Именно у него я впервые прочитал Солженицына — третьи, а то и восьмые машинописные копии, отпечатанные на папиросной бумаге, и он же принес мне книгу Анатолия Марченко «Мои показания». Заслышав Володины шаги, я просыпался и выходил из своей комнаты, не в силах сдержать любопытство... Иногда мы спорили до хрипоты, до ругательств, но он все-таки внедрил в меня какую-то информацию...

— Вы к тому времени уже ненавидели советский строй?

— Если честно, ненависти я к нему никогда не испытывал — с той властью у нас были эстетические расхождения.

— Что вы называете «эстетическими расхождениями»?

— Это термин не мой, а Андрея Синявского, но то, чем я занимался, не воспринималось властью ни как профессия, ни как литература — достаточно авангардная и одновременно народная. Тогда в ходу была только советская и антисоветская, а написанное мной ни под одно из этих определений не подходило.

— Вы были патриотом?

— В достаточной степени, безусловно, — я всегда гордился победой СССР в Отечественной войне, знаменем, водруженным над рейхстагом в Берлине. У меня не было на этот счет никаких сомнений...

— Когда вы, 31-летний непризнанный литератор, с красивой, любимой женой уезжали в Америку, хоть отдаленно представляли себе, чем будете там заниматься?

— Представлял очень смутно, тем более что ни в какие Соединенные Штаты я не стремился — у нас была цель остаться в Европе. Мы, вообще-то, хотели в Англию — там у нас были знакомые, но, к сожалению, тогда эмигрантов из СССР принимали лишь две страны: Канада и США...

Портрет несостоявшегося молодого интеллектуала. Москва. Перед Западом

— Ну и Израиль, наверное...

— Не будучи евреями по национальности, мы туда попасть не могли, да и нечего нам было там делать...

Этот путь был абсолютно одинаков для всех: Вена, потом Италия и дальше Соединенные Штаты или Канада — во все остальные страны шлагбаум был закрыт. Попытались задержаться в Вене, но безуспешно, а потом прожили зиму в Италии и, в конце концов, 18 февраля 75-го года прилетели в Нью-Йорк.

— Это правда, что вы испробовали в Америке 13 профессий?

— Да, когда-то я подсчитал. Возможно, их было и больше, но теперь по инерции верю, что именно чертова дюжина.

— В свое время большим потрясением, даже шоком для советского общества стала ваша книга «Это я — Эдичка». Думаю, что бы вы еще ни написали и чего бы эдакого революционного ни совершили, она навсегда останется своеобразным памятником Эдуарду Лимонову...

— Честно говоря, сам я не очень на этом настаиваю — у меня есть вещи и много лучше, например, написанные в тюрьме. Взять хотя бы «Книгу воды» — она тоже сделана в лирическом жанре, но это работа куда более зрелого мастера, там есть такие страницы!.. (Задумчиво). Кто-то назвал их полугениальными, но иногда в приливе самомнения я считаю их гениальными. Иной раз перечитываю и думаю: «Как же я мог это написать?», а мой первый роман... Конечно, он шокировал публику тем, что разрушал все табу: и на ненормативную лексику, и на какие-то постельные подробности... Впервые в русской литературе появились сцены нетрадиционного секса — да чего там только не было! Политические взгляды автора были одновременно и антиамериканскими, и антисоветскими, скоре даже — правоанархистскими...

— ...вдобавок какой язык!

— Поэтому и говорю: конечно, этим романом наших людей долбануло по голове изрядно, они до сих пор никак его не переживут, но думаю, это полезно. Считаю, что написал очень революционную и очень талантливую вещь — такую многие писатели хотели бы в своем багаже иметь, но...

— ...ни духу, ни мастерства не хватило...

— Абсолютно согласен — не хватило. Скромно замечу: после этого я еще свыше 40 книг создал...

«ЖАЛЬ, ЧТО МОРДУ ШЕМЯКИНУ НЕ НАБИЛИ, — НАДО БЫЛО ЕГО КАК СЛЕДУЕТ ОТЛУПИТЬ»

— Скажу вам как на духу: когда в очередной раз перечитываешь «Это я — Эдичка», сердце сжимается от почти физического

Весна 1976 года. Роман про Эдичку еще не написан, но Елена, ради которой писалась книжка, уже ушла

ощущения вашего безысходного американского одиночества, становится вас просто жалко...

— А вот у меня давно уже ничего не сжимается... Больше я «Эдичку» не перечитываю, зато с удовольствием снова и снова открываю свои тюремные произведения: очень страшные и тяжелые... Например, у меня есть книга «По тюрьмам» — о судьбах людей, которые выходят из зала суда, получив пожизненное заключение. Я описываю их лица, походку, слова. Мороз по коже, когда понимаешь: они отправляются в какую-то бездну, в вечность...

— Вы жили в Советском Союзе, в Америке, во Франции, затем обосновались в России. Какая из опробованных вами государственных моделей более всего нормальному человеку подходит?

— Какому нормальному человеку? Русскому, украинскому? Поверьте, он окажется во всех западных странах чужим, и к этому надобно быть готовым. Только очень сильные люди могут подчинить себе чужую реальность и кем-то там стать. Скажем, в Америке мне это не удалось, а вот во Франции — получилось. В Париже я стал очень известным писателем (не писателем-эмигрантом!), у меня вышли 17 книг на французском — правда, большей частью они по-русски написаны и потом переведены. И журналистом я был вполне французским: писал в последние годы на языке, работал во множестве газет и журналов, ездил как военный корреспондент по горячим точкам Европы, когда они появились.

Нормальный, как вы говорите, гражданин редко умеет настолько в новом обществе утвердиться, чтобы чувствовать себя его полноправным членом. Кстати, когда я приехал в Россию, слышал всякие злобные инсинуации, дескать, Лимонов и Зиновьев (покойного тоже ругали) не смогли ничего добиться во Франции, поэтому и вернулись.

Ложь — Зиновьев тоже не сходил с экрана французского телевидения, считался крайне успешным, а я был известен настолько, что входил в десятку лучших французских писателей и постоянно мелькал на страницах журналов. Причина нашего возвращения в Россию ясна — здесь стало интереснее, чем там, возник новый центр притяжения, эдакий вулкан открылся. Да, происходящее я бы сравнил с извержением...

— Такое же непредсказуемое?

— Безусловно, но это все равно куда интереснее, чем французская размеренная жизнь.

— До тошноты размеренная?

— Ну, не совсем до тошноты... Париж — великолепный город, лучший в мире, в чем нет никакого сомнения. Он поэтичный, театральный, какой угодно. Идешь по улице — видишь дом, где когда-то жил Моцарт, повернул на набережную Анжу — там мансарда Бодлера. Все это, безусловно, волнует кровь, будоражит литературные воспоминания, но я всегда себе говорил, что хотел бы там жить только на пенсии...

— Причем на хорошей пенсии...

Эдуард с мамой и Ниной — дочкой секретаря Сумского обкома партии. Харьков, Зеркальная студия — 1952 или 1953 год

— Ну да, а так стало неинтересно. Я уже достаточно неплохо зарабатывал в последние годы литературным трудом — например, за маленькую 135-страничную книжечку «У нас была великая эпоха» издательство «Flammarion» заплатило мне 125 тысяч франков.

— Можно жить!

— Еще бы! Практически мне авансом подкинули 30 тысяч долларов (для сравнения — Уильям Берроуз никогда за свою жизнь не получал аванса более 10 тысяч). В общем, ощутив себя известным французским писателем, можно было на этом и остановиться. Я понимал: писать по-французски не составит труда — достаточно на первых порах обзавестись хорошим редактором, который будет твой текст причесывать, и все бы хорошо, но как представил унылую пенсионную старость, которая меня ожидает... В лучшем случае я мог стать членом Французской академии — а что это вы улыбаетесь? Вошел же в состав бессмертных Анри Труайя, русский человек, а талант у меня есть...

Многого я достиг, но меня такая жизнь не прельщала, и как только начались на теле Европы всякие войны, я устремился туда. Меня как магнитом тянуло в горячие точки, было интересно посмотреть на людей в экстремальной ситуации.

— Вы же обзавелись гражданством Франции — не сожалеете, что отказались от него, вернувшись в Россию?

— Французское гражданство я получил в середине 80-х — задолго до того, как в России начались перемены. Пришлось на это пойти, потому что на руках уже не было никаких документов. Я оказался в ситуации, когда могли запросто депортировать, а поскольку какие-то люди этого явно хотели, ничего другого не оставалось, как подать заявление. Французский паспорт в итоге мне дали, но с большой неохотой — против этого возражала аналог вашей Служби безпеки и нашего ФСБ местная контрразведка DST. Вступилась общественность... Сейчас, может, она и не стала бы вмешиваться, а тогда сочла своим долгом.

— Известный русский художник и одновременно гражданин Соединенных Штатов Михаил Шемякин в одном из своих интервью сказал: «Мне кажется, Лимонову все до фени, кроме себя. Он очень талантлив, но внутри одинок, он проник в гущу интереснейших событий и выводит в своих романах всю подноготную. То, что он пишет, пользуется на Западе бешеным успехом, но я мало верю в то, что Лимонов приверженец какой-то политической идеи. Разумный, саркастичный человек...». Эти слова прозвучали после того, как в ночь с 3 на 4 октября 93-го года в разгар противостояния между Ельциным и российским парламентом два защитника демократии, спутавшие Шемякина с Эдуардом Лимоновым, пытались набить ему морду у Моссовета...

— Жаль, что не набили, — надо было отлупить как следует, чтобы не распространял всякие домыслы. Я, между прочим, далеко не циничный — напротив, страстный и порой увлекающийся. Многие думают, что со мной легко, считают меня вежливым, но на самом деле я очень упрямый и последовательный. Когда-то один из ведущих французских критиков, ныне покойный, написал обо мне статью, которая называлась «La Revolt organiseе», то есть «Организованный бунт». Что ж, я за бунт именно организованный, потому что неорганизованный шансов на успех не имеет.

Отец Лимонова Вениамин Савенко 30 лет прослужил в войсках МГБ

Мой бунт всегда был, как правило, успешным, потому что планировал его и осуществлял по лучшим бизнес-правилам. Шемякин, конечно, совершенно не прав, тем более что романов с 90-го года я не пишу и в то время, когда это высказывание прозвучало, работал исключительно в жанре эссе. Он по себе судит, а у него другие задачи и устремления.

«ОКОЛО 30 ЛЕТ МОЙ ОТЕЦ СЛУЖИЛ В НКВД»

— Ну а теперь я процитирую вас. В книге «Это я — Эдичка» вы писали: «Я подонок, отброс общества, во мне нет стыда и совести, поэтому она меня и не мучит»...

— Дмитрий, помилуйте, это не относится к сидящему перед вами седовласому почтенному писателю. Я — не такой, это мой герой говорит, хотя, конечно, его слова — бравада, и никакой он, естественно, не подонок, а вполне вменяемый. Просто возмущенный, бунтующий, причем взбунтовался он как раз неорганизованно...

— Не могу не спросить: а все остальное, что написано от имени Эдички, имеет к вам отношение?

— (Загадочно). Ну, вы же читали роман — там все предельно понятно.

— Скажите, а это правда, что больше всего вы любите запах казармы, сапог и машинного масла?

— Ну, знаете, можно столько всего то тут, то там повыдергивать... У меня, как и у Карла Маркса, написавшего десятки томов, можно найти совершенно различные высказывания на все случаи жизни. Напомню на всякий случай, что перед вами человек, сочинивший 12 романов, издавший несчетное количество различных воспоминаний, эссе и прочего, прочего! Действительно, когда-то я ночевал в казарме Книнской краины. Это было старое, еще австро-венгерское здание, и казалось, его стены впитали густой дух солдатских гимнастерок, оружия и сапожной ваксы. Там я вспомнил детство — мой отец был военным и именно так пах.

— Представляю эту ядреную смесь: сапоги, портянки, кожаные ремни, смазка и, наверное, пот...

— Ну, насчет пота... Хороший солдат старается, чтобы его не было, но, конечно, не без того. В той казарме проснулся я рано-рано, где-то в половине шестого. Слышу, часовые за стеной переговариваются, и так хорошо мне, уютно. «С чего бы это?» — подумал. Потянул носом и понял — запах из детства. Для пацана он, естественно, ассоциировался со спокойствием.

— Ваш отец ведь служил в НКВД?

— Он, по-моему, призыва 1940 года. Нет, все-таки 37-го, потому что родился в 18-м. Отец был необычайным техническим самородком — занимался радио, электроникой. По тем временам это был ценный кадр, поэтому его, действительно, призвали в войска НКВД, которые потом переименовали в войска МГБ. Он около 30 лет там прослужил, а затем работал во всяких закрытых конторах, почтовых ящиках — как большинство бывших военных...

С сербским патриотом Радованом Караджичем, объявленным военным преступником. Босния, Пале (офицерская столовая),1992 г.

— Наверняка он был идейным...

— Очень. Одно время значился политруком и считал, что на них все держится. В последние годы он говорил, что российская армия потому и несет большие потери, что в ней этот институт уничтожен.

— Вам не кажется, что отец перевернулся бы в гробу, посмотрев на ваш жизненный и творческий путь?

— Между прочим, он умер совсем недавно, в 2004 году, в возрасте 86 лет, дождавшись выхода своего единственного сына из тюрьмы. Жаль, до рождения внука не дожил, а от чего ему переворачиваться?

— Разве его не смущал род ваших занятий и убеждения?

— Родители никогда моих устремлений не одобряли, но, поскольку моя известность производит впечатление на любого, — в том числе и на отца с матерью! — долго сопротивляться они не смогли и в конце концов со мной примирились.

— Вы принимали участие во многих войнах, в частности, в Приднестровье, в Абхазии, а правда, что ходили в атаку на мусульман в Сараево?

— Я не хотел бы сейчас этой щекотливой темы касаться — в России такие вещи рассказывать небезопасно, но действительно как журналист я был на пяти войнах, в том числе трех сербских: в Боснии и Герцеговине, в Республике Словении и западного Шлема, а также в Книнской краине на территории Хорватии — ныне они не существуют, уничтожены.

— У вас был автомат?

— Опять-таки я не хотел бы на этот вопрос отвечать.

— Но стрелять вы умеете?

— Конечно! Хочу сказать, что я тогда принял сторону сербов и по сегодняшний день глубоко убежден, что, разбомбив, расчленив, изгнав с мест обитания, с этим народом поступили несправедливо. Такова уж природа Балкан — они, как лоскутное одеяло. В том, что сербы жили везде, чьей-то вины нет — это историческая закономерность, но их обвинили в попытке установить свою гегемонию. Позицию Запада по отношению к сербам я не разделяю. Очень неплохо знал Радована Караджича, Радко Младича...

С матерью Раисой Федоровной

— ...разыскиваемых международным трибуналом...

— Этих людей объявили в розыск как якобы военных преступников, но я категорически не согласен с выдвинутыми против них обвинениями. Считаю, что они как могли защищали интересы собственного народа — это, ну, по меньшей мере, патриоты. Радован Караджич был далеко не ястребом, не сторонником жестких мер, но шла война, и на карту было поставлено выживание боснийских сербов, против которых ополчился весь мир.

Они потерпели поражение, но проиграли достойно, а вот российская история последних полутора десятков лет, к сожалению, неприглядна. За пределами России мы оставили огромное количество наших людей — 27 миллионов: не позаботились о них, не попытались их отстоять. Не говорю, что обязательно с оружием в руках, но российская власть совершенно ничего не предприняла.

— Плюс всех друзей сдали: Кастро, Хоннекера, Чаушеску, Милошевича...

— ...много раз предавали афганцев. Кстати, Слободана Милошевича я тоже знал — он принимал меня еще в 92-м году. Именно принимал — это был почти государственный визит при большом стечении прессы. Сербам была очень нужна поддержка, они и такой малости, как приезд французского журналиста и одновременно русского писателя, были рады. Милошевич был умеренным политиком, и абсолютно несправедливо то, что с ним и его страной сотворили. Мне претят эта европейская несправедливость, это хамство — и физическое, и моральное! — по отношению к сербам.

«МЫ ПОТРЕБОВАЛИ: «ПУТИН, УЙДИ САМ!»

— Однажды вы заявили, что ваше политическое кредо — классовая борьба: что имели в виду?

— Классовая борьба существует, это неизменный элемент нашей действительности, а в конце прошлого века, да и сегодня, она обострилась в России, как никогда... Тема это актуальнейшая, хотя мы, читая о ней в учебниках истории, думали почему-то, что все в прошлом. Возможно, в Советском Союзе и существовал класс партийной номенклатуры, похожий на богатых, но эти люди были достаточно ограничены в средствах и не выпячивали свои привилегии, а то, что сейчас происходит, ни в какие ворота не лезет. Самый яркий тому пример — наш соотечественник Роман Абрамович, имеющий просто чудовищные капиталы.

— Вы верите, что это его деньги?

— Я верю, что он менеджер, управляющий делами Ельцина и его семьи...

— ...пользующийся большим, судя по всему, покровительством Путина...

— Да, тем не менее у самого Абрамовича тоже немалые деньги осели. Как управляющий он ворочает дичайшими финансами, и не столь важно, кому эти несметные богатства принадлежат, — они не народные. Одновременно мы видим несчастных людей, с трудом зарабатывающих какую-то ерунду, и таких миллионы. У нас много работников бюджетной сферы: медиков, учителей, которые получают копейки, — конечно, это невыносимо. Такое государство никогда прочным не будет: против вопиющего социального неравенства граждане должны бунтовать...

— А они молча терпят...

— Ну а что вы хотите — сами люди организоваться не могут. Им, на мой взгляд, надо помочь, и когда появляется партия или организация, способная это сделать, не заставляют себя долго ждать.

— Еще одна ваша цитата. «Я всегда был, — утверждали вы, — красного толка человек и продолжаю поддерживать социалистические красные идеи. Я не марксист, совершенно точно, но социалист». Обывательский вопрос: ну как сегодня, в ХХI веке, можно до седых волос оставаться красным?

— В мире очень много государств, где укоренилась социалистическая система: огромный, многонаселенный Китай, Куба, Вьетнам, масса полусоциалистических стран в Африке, подобные, пусть и модернизированные, модели есть и в Европе. Посмотрите на ту же Швецию, и даже во Франции совсем недавно было социалистическое правительство. Вообще, кто бы ни находился там у власти, пусть и голлисты, все равно внутренний порядок у них социалистический (у французов понятие социальной справедливости очень развито). Другое дело, что для всех их правительств без исключения аксиомой является то, что люди должны жить в выносимом режиме, то есть у всех, даже у безработных, должно быть достаточно еды и одежды.

Я считаю, что социалистические идеи изменили лицо капитализма: путем эволюции, под влиянием боязни — ведь капиталисты боятся потерять то, что имеют! — тот стал более цивилизованным. В Америке начала ХХ века капитализм был таким же диким, как сейчас у нас: ванны из золота и прочие прелести, но в конце концов денежные мешки угомонились и общественному сознанию был предъявлен образ работающего миллионера...

Формально Лимонов уже не председатель Национал-большевистской партии, поскольку 19 апреля 2007 года ее объявили экстремистской и запретили

— Этакого рубахи-парня...

— Вот-вот. У нас видят, как одевается Билл Гейтс, как он вкалывает. Все это, безусловно, влияние социалистического движения, в частности, Октябрьской революции в России. Когда она разнесла к чертовой матери многовековую империю, испугался весь мир.

— Вы являетесь лидером российской Национал-большевистской партии — что такое национал и что такое большевизм?

— Формально я уже не председатель НБП, поскольку 19 апреля сего года ее объявили экстремистской и запретили, однако мои сторонники никуда не делись — остались, и сейчас мы пытаемся зарегистрироваться под другим названием. На самом деле, наша партия — живая, очень сильная, современная, состоящая в основном из молодых людей. Власти она досадила немало: в частности, мы поддерживали так называемые льготные бунты и, собственно, являлись их инициаторами.

В 2004 году в знак протеста против принятия Госдумой Закона о монетизации льгот, который обобрал 104 миллиона человек, наши люди захватили Министерство здравоохранения и социального развития и кабинет министра Зурабова. Фактически у населения отняли часть зарплаты, которая выплачивалась натурой, например, многие, в том числе и милиционеры, лишились возможности бесплатно ездить в метро, инвалиды остались почти без лекарств... Закон был настолько грабительским, что мы не могли не выступить. В результате семь человек у нас были арестованы и осуждены на пять лет, но потом приговор пересмотрели — дали по три года.

Наша партия вообще всегда выступала за народные интересы. Мы добивались отставки Путина: 39 наших активистов, которые пришли в общественную приемную президента и потребовали: «Путин, уйди сам!», арестовали, они были осуждены на разные сроки. Среди них девять девушек — представляете? Все отсидели по году, и сегодня за решеткой остаются, если я не ошибаюсь, еще семь человек. Одни выйдут в декабре, другие и того позднее.

— Приехав сегодня к вам, я увидел вас опечаленным: случилась беда с кем-то из ваших сторонников...

— Это один из семерых ребят, осужденных на три года за захват — подчеркиваю, мирный захват! — приемной Зурабова в знак протеста против монетизации льгот. Зовут его Олег Беспалов, он из Санкт-Петербурга.

— Освободиться условно-досрочно не удалось?

— Нет, он досиживает последние дни, месяц остался, но... Сегодня отцу Олега позвонили, сказали: «Ваш сын умер на зоне», — и сердце того не выдержало.

— Два трупа?

— В том-то и дело, что нет. Мы проверили, и оказалось, что сам Беспалов жив, ничего с ним в лагере не произошло. Это была такая шутка оперов.

— Пишут, что флаги и нарукавные повязки у национал-большевиков, как у Гитлера, только вместо свастики — большевистские серп и молот, утверждают, что вместо русского слова «Внимание!» у вас в ходу немецкое «Ахтунг!». В этом ваши недоброжелатели усмотрели намек, что дальше может последовать и «Хенде хох!»...

— Полный бред: какой «ахтунг»? Первый раз это вообще слышу, а красный флаг с черным серпом и молотом объявлен вне закона, как и вся наша символика, поскольку устав и программа запрещены. Теперь у нас будет черное знамя и черные серп и молот в белом круге.



«МИЛЛИАРДЫ АБРАМОВИЧА ТАК ЖЕ ОТ НАС ДАЛЕКИ, КАК ЛУННЫЙ ПЕЙЗАЖ»

— Что все-таки означает в названии партии слово «большевистская»?

— Только то, что мы не хотели употреблять слово «коммунистическая», потому что оно дискредитировано прежней властью. В нашем понимании большевики — это рабоче-крестьянская власть до 1924 года — до Сталина, до всех массовых чисток и убийств.

— И вы всерьез уверены, что рабоче-крестьянская власть возможна?

«Раз 15 он тонул, погибал среди акул, но ни разу даже глазом не моргнул». На суде

— Мы верим в то, что в Думе должны быть представлены все сословия, тем более что сейчас рабочих и крестьян в полном смысле этого слова нет — все изменилось. История никогда не повторяется: та ситуация, которой при Марксе еще не было, но которую он предвидел в своих трудах, сложилась к началу ХХ века. Сейчас между тем и ее уже нет — мы живем далеко не так, тем не менее бедные остаются. Несправедливость по отношению к огромному количеству наших сограждан совершается каждый день, она выражается хотя бы в том, что люди лишены материальных благ, собственности и недвижимости.

Когда делили СССР, никому ничего не предлагали. Удельные князья жадно набросились на добычу, вырывали ее друг у друга, тянули каждый себе, а простым людям ничего не досталось — жирный кусок отхватили лишь те, кто стояли рядом с корытом. Когда-то я выдвигал теорию, что на самом деле «новых русских» не существует, — это «старые русские», которые приросли к кормушкам. Скажем, у нас Вагит Алекперов, глава концерна «Лукойл»...

— ...бывший нефтяной министр...

— То же самое — Черномырдин, нынешний посол России в Украине. Сейчас уже не афишируют, какое у него состояние, но в свое время журнал «Форбс» оценивал его в пять миллиардов долларов.

— Тем не менее я слышал, что Виктор Степанович едва ли не все отдал...

— Кто? Где? Если отдал, это бы распиарили, было бы всем известно.

— По слухам, отдал тихо — тем, против кого вы боретесь...

— Знаете, я не верю! Не верю! Если бы тут сидел Черномырдин, мы бы у него спросили. Сомневаюсь, конечно, что он сказал бы правду, но в том, что ничего Виктор Степанович не отдал, я уверен на 100 процентов. Что с воза упало... Тем более это уже не на него, а на сыновей оформлено, но дело тут не в Черномырдине: передел собственности был совершен грубо, отвратительно, несправедливо, и большинство населения осталось ни с чем. Я не настаиваю, чтобы всем поровну...

— ...слава Богу!..

— ...и партия такой точки зрения не придерживается, но мы считаем, что в России социальная справедливость равносильна западной демократии. Конкретизирую: люди должны иметь достойную жизнь — то есть возможность купить квартиру, найти работу, которая их удовлетворяет и достойно оплачивается. Мы же страна богатая...

— ...очень богатая!..

— ...у нас столько сырья, и абсолютно несправедливо, когда Абрамович имеет там, я не знаю, 19 миллионов...

— ...миллиардов...

— Вот видите, я даже не могу эти числа выговорить.

— Язык, очевидно, не поворачивается...

— Какие миллиарды — они так же от нас далеки, как лунный пейзаж, поэтому мы за то, чтобы был введен налог на роскошь, чтобы капиталы были ограничены какими-то разумными суммами.

— Кого, на ваш взгляд, нужно выбирать во власть: представителей образованного и просвещенного меньшинства или малокультурного и темного большинства?

— Во-первых, необходимы свободные выборы, а в России они несвободны еще до того, как совершились, — с того момента, как составлен бюллетень, куда одни партии внесены, а другие нет. Послушайте, избирательные списки — это же, как меню в ресторане, так почему в них минимум партий? Власть предержащие формируют их, исходя из своих интересов, а не из нейтральных и справедливых критериев.

— Ну, хорошо, а в Америке свободные выборы?

— На мой взгляд, тоже нет, но это ничего не меняет. Понимаете, они все-таки какими-то другими пружинами, рычагами умудряются делать так, что их народ более-менее материально счастлив, и мы это видим. Заметьте, в истории США очень мало случаев, кроме гражданской войны, когда американцы противостояли бы американцам. Они выступают против всего мира: бомбили, сволочи, Югославию, сейчас вот в Ираке зверствуют, но американские власти хотя бы своих граждан не трогают — не сажают их, не подавляют, умудряются внутри страны другими способами действовать.

— Что мешает России поступать так же?

— Видимо, ее история, наследие.

— Генетическое?

— Нет, историческое. Вся российская история — это постоянная череда насилий, и какими-либо другими способами изменения общества никто пока не воспользовался. Вот и наш нынешний президент господин Путин тоже действует по привычке, и это сказывается во всем. Скажем, случился «Норд-Ост» — террористы захватили Центр на Дубровке. Что эти люди просили? Вывести войска из Чечни. Не хотите договариваться, как это обычно делают, так хотя бы соврите. Пошлите в Чечню телекамеру, снимите: вот передислоцируются части, уходят куда-нибудь в Дагестан, а потом, через два дня, их верните. Нехорошо лгать, но хотя бы так...

— Ради спасения стольких людей...

— Ведь эти фанатики пообещали, что хотя бы детей выпустят. Нет, ничего власти не сделали, чтобы кого-то спасти, — тупо обрушились с неизвестным, толком еще не испытанным газом. В итоге погибли 125 человек, из них 10 детей. Ничему этот случай не научил — уже через два года в Беслане убитых оказалось куда больше. При штурме школы, где боевики удерживали заложников, погибли 333 человека, и детей из них, по-моему, 186, так как, я спрашиваю, этот президент будет действовать, случись такая же, как у вас, «оранжевая революция»? Если нечто подобное произойдет в России, он вряд ли откажется от ставки на грубую силу, которую уже неоднократно продемонстрировал.

«ЕСЛИ ЧЕЛОВЕК НЕ СИДЕЛ — КАКОЙ ОН, К ЧЕРТУ, РУССКИЙ ПИСАТЕЛЬ?!»

— Если не ошибаюсь, вы выступали за отделение Чечни от России?

— Не то чтобы за это агитировал, но мы же не можем воевать 100 лет. Я просто говорю: «Так или иначе своего чеченцы добьются». Сейчас Рамзан Кадыров что предлагает: «Давайте российские войска выведем — мне они уже не нужны, у нас есть собственные милиционеры». Этого, собственно, добивались и боевики, захватившие «Норд-Ост» и школу в Беслане, а он идет к тому же другим путем. Все равно между русскими и чеченцами реки крови, и в ближайшие полсотни лет мира не будет. Либо нужна какая-то общая цель, а какая? Что сегодня Россия может Чечне предложить? Ту же путинскую полупалочную систему, тех же ментов? Так у них и свои есть.

— Собственное 60-летие вы встретили узником Лефортовской тюрьмы...

«Темницы рухнут, и свобода нас встретит радостно у входа...»

— Замечательно — лучший способ отметить круглую дату! Было бы довольно грустно, если бы я восседал за ломящимся от всякой снеди юбилейным столом, а собравшиеся поднимали бы тосты и лгали, что я — самый прекрасный, великий... Не люблю фальши, а так проблема рассосалась сама собой — сидит человек...

— В одиночной камере?

— Ну, нет, в одиночку людей не сажают — и это благо.

— Говорят, в Лефортово, которое подведомственно ФСБ, условия более-менее цивилизованные...

— Это действительно так. По сравнению с Бутыркой и Крестами терпимо, но из Лефортово вы рискуете уехать на пожизненное или вообще никогда не выйти. Наслаждаться этими удобствами — привилегия тех, кто может быть изолирован от общества навсегда или очень надолго...

— Например, Ходорковского...

— И того же Радуева. Меня поместили в 46-ю камеру, а он находился аккурат надо мной. Оттуда чеченский полевой командир отправился в Дагестан, где его судили, а потом — прямиком на тот свет.

— Вы с Радуевым перестукивались?

— Нет, но со мной сидел парень, который до этого с ним соседствовал. Я просил руководство тюрьмы перевести меня к Радуеву хотя бы на месяц: мол, напишу книгу. У меня же пытливость и интерес к жизни совсем не пропали, хотя у самого статьи были такие, что мало никому не покажется, — 205-я, 208-я, 222-я и 280-я.

— В чем же вас обвиняли?

— Ну, 205-я — это терроризм: в те годы по ней светило до 20 лет.

— Так вы, оказывается, террорист?

— Нет, по этой статье меня оправдали. 208-я — создание незаконных вооруженных формирований, 280-я — публичные призывы к насильственному изменению конституционного строя... Естественно, мне с Радуевым было о чем поговорить (потом бы я все описал), а вообще-то, если человек не сидел — какой он, к черту, русский писатель?! Я бы еще добавил: если русский политик в ХХI веке не ел тюремной баланды, то он...

— ... не политик...

После освобождения Эдуарда Вениаминовича встречают горячие поклонники

— ...не должен вякать, даже рот открывать.

— Каков был приговор?

— Дали четыре года, признав виновным по 222-й статье — незаконная закупка оружия. По всем остальным пунктам меня оправдали, хотя прокурор запросил 14 (!) лет.

— Душа не ушла в пятки, когда он это озвучил?

— Нет. Как говорили ребята — соседи по камере, я пришел, рассказал о суде, поел (они мне оставили борщ), а потом лег спать и захрапел.

— Крепкие нервы!

— Отличные — я этим горжусь.

— Так как же вы отпраздновали 60-летие?

— Да уж не помню, что мы там... Чаю наварили, то-се... Хотя, погодите, сейчас, сейчас... Нет, тогда я сидел в Саратове и выпить не удалось. Вот в Лефортово несколько раз получалось — не скажу, правда, как и с кем...

— Раньше вас не пугала перспектива оказаться на нарах? Вы ведь наверняка о российских тюрьмах были наслышаны...

— Ну а че — меня запугать трудно... Ну, тюрьма и тюрьма: первые несколько дней адаптируешься, а потом дальше живешь.

«Помните, как говорил Пушкин: «Я имею несчастье быть публичным человеком, а это еще хуже, чем быть публичной женщиной»?»

— Сокамерники хоть нормальные были?

— Попадались суперинтересные. Это не мелкие воришки, укравшие моток проволоки, — серьезные люди. У одного моего соседа в Лефортово была 209-я статья — бандитизм: он продавал чеченцам оружие. Молодой парень, всего 26 лет, получил вторую судимость. Потом я сидел с Асланом Алхазуровым — одним из членов группировки Радуева, проходившим c ним по делу. С кучей всяких-разных личностей познакомился...

— Ваша жизнь и здоровье не подвергались опасности?

— Нет. Угроза возникает, только когда этого хочет администрация, а так чего бояться? Держали меня в красных тюрьмах (таких, где дотошно, педантично соблюдаются режим и всяческие приказы, инструкции) — в черную просто не посадили бы, потому что я должен был находиться под постоянным контролем. Я прошел через три соответствующих заведения: Лефортово, третий корпус Саратовского централа (так называемый «Третьяк» для особо опасных) и тюрьму внутри лагеря рядом с городом Энгельсом (поскольку это была колония строгого режима, соответственно, и тюрьма такая же). Потом отбывал срок в красном лагере в заволжских степях.

«ПРОСЛУШИВАЛИ МЕНЯ ВЕЗДЕ: В КВАРТИРЕ, ШТАБЕ ПАРТИИ — В КАЖДОЙ КОМНАТЕ БЫЛ ЖУЧОК»

— Я сейчас почему-то подумал, что в советское время — даже несмотря на мощнейший репрессивный аппарат — все же не додумались посадить ни Сахарова, ни Солженицына... Вам за российскую власть, которая упекла вас, писателя, мировую величину, за решетку, не стыдно?

— Знаете, они ведь за мной достаточно долго охотились. Прослушка велась с января 2000-го, а арестовали меня 7 апреля 2001-го — можете себе представить?

«Если русский политик в ХХI веке не ел тюремной баланды, он даже не должен рот открывать, а если человек не сидел — какой он, к черту, русский писатель?!»

— Слушали где?

— Везде: в квартире, штабе партии — в каждой комнате был жучок. Потом, в ходе следствия, Генеральная прокуратура и следственное управление ФСБ представили 34 аудиокассеты с записями.

— На видео не разорились?

— Видеоматериалы фигурировали в деле тоже — например, был заснят мой арест в Алтайских горах, на границе с Казахстаном.

— А если у вас была, допустим, интимная встреча с девушкой, это тоже записывали?

— Ну что значит встреча? Я с девушкой жил, и там были записи, как мы идем к постели. Дальше микрофон стоп, выключался, потому что к следствию это не относилось...

— ...но у тех, кто подслушивал или подсматривал, он продолжал работать?

— Видимо, да.

— У вас не вызывало чувства гадливости то, что кто-то наблюдал вас в минуты близости?

— Да нет... Помните, как говорил Пушкин: «Неужели вы думаете, что мне весело стреляться, но что делать — я имею несчастье быть публичным человеком, а это еще хуже, чем быть публичной женщиной». Поэт имел в виду, что он принадлежит обществу, — что тут добавить? Меня уже давно ничего не возмущает — воспринимаю жизнь такой, какая она есть.

— Это правда, что в тюрьме вы отжимались от пола по 200-300 раз в день?

— Однажды на протяжении суток я сделал два подхода по 500 раз. Меня этому методу научил один стукач, с которым сидел. Начинаешь отжиматься, сколько можешь, — допустим, раз 20, и хватит, встаешь. Секунд 30 или минута перерыв — затем все повторяешь, и так сколько получится. Каждый день постепенно увеличиваешь количество отжиманий: 25, 30, потом доходишь за один присест до 50-ти. Я делал до 10 таких серий — по 500 отжиманий утром и вечером, а как-то стали с этим Лехой соревноваться, и оба отжались, кажется, по 1352 раза. Конечно, такими нагрузками человек физически себя загоняет — постоянно этим заниматься нельзя.

Три источника, три составные части оппозиции: Лимонов, Каспаров, Касьянов

— Вас тюрьма изменила?

— Отнюдь. Я же в 58 лет сел — чего мне меняться?

— Кошмар — в таком возрасте очутиться на нарах!

— Хм, а когда же сидеть-то? Молодому куда тяжелее: хочется и того, и другого, а тут определенная мудрость есть уже, во всяком случае, ко мне пришла. В тюрьме написал восемь книг, а вот в лагере условий для этого нет, хотя его часто с тюрьмой путают. Лучше на красной зоне срок свой мотать, но покоя тебе там не дадут, тем более если не работаешь, а я от трудовой повинности отказался: достаточно, мол, — мне уже 60 лет...

— ... и пенсия, в конце концов, полагается...

— А мне ее даже начали оформлять — собирать бумажки пытались. Лагерное начальство спало и видело, как бы меня выпихнуть, пусть даже и домой отправить, лишь бы я там не находился, не смотрел на все хитрым глазом...

— В последнее время по всей России проходят «Марши несогласных», которые возглавляете вы вместе с Касьяновым и Каспаровым. Что общего у таких разных людей: экс-премьер-министра, чемпиона мира по шахматам и писателя?

— С обывательской точки зрения — ничего, а с другой стороны, многое меня объединяет с Каспаровым (куда больше, чем с Касьяновым!), поскольку он человек не из бизнеса, не из политики, а...

— ...из мира интеллекта...

— Совершенно верно. Мы за то, чтобы Россия стала страной свободной, чтобы людям были возвращены выборы всех уровней и добавлены еще новые... Ну, скажем, наша партия настаивает, — и всегда настаивала! — что избирать судей и милицейских начальников должен народ: тогда они будут подотчетными не Администрации президента, а людям, которые в следующий раз могут за них не проголосовать. Мы считаем, что надо вернуть выборы губернаторов и выборы в Госдуму сделать действительно свободными — чтобы в то меню, о котором мы с вами уже говорили, входили все реально существующие партии, а не только те, кто мил Кремлю и лоялен к власти.

«Постоянно жить в нищете — плохо, в богатстве — скучно, для разнообразия и в тюрьме посидеть не мешает — только недолго» Фото Александра ЛАЗАРЕНКО

— Одно время вы были близки к Жириновскому, но потом что-то у вас не сложилось, расстроилось. Почему вы побили горшки?

— С ним я работал в течение 92-го года... Устраивал его первый приезд в Париж, познакомил с Жан-Мари Ле Пеном, а затем наши пути разошлись. В моей книге «Лимонов против Жириновского» все ясно сказано.

— По-вашему, Жириновский — проект КГБ?

— Не думаю. Сейчас его называют проектом Кремля, на который Жирик давно ориентируется, но он создал свою партию, отличную от других, — ЛДПР похожа на Жириновского как две капли воды.

— Мне приходилось слышать, что вас финансирует Березовский, — это правда?

— На самом деле, никто никогда нас не финансировал, хотя иногда мы получали от разных людей какие-то деньги. Например, когда я сидел, Александр Проханов отдал мне 10 тысяч долларов из своей премии «Национальный бестселлер», чтобы можно было оплатить услуги адвокатов и приезд в Саратов свидетелей. Березовский тоже прислал, если не ошибаюсь, 10 тысяч на это благое дело. Естественно, собранные средства пошли не только на меня — было еще шесть обвиняемых, и наш процесс требовал массы денег...

«Я НЕ МОГУ ОТВЕЧАТЬ ЗА ДЕЙСТВИЯ ПРАВИТЕЛЬСТВ: НИ РОССИЙСКОГО, НИ ТЕМ БОЛЕЕ УКРАИНСКОГО. ЧУМА НА ОБА ИХ ДОМА!»

— Не могу не зачитать еще несколько ваших цитат. «Избрание Путина — это хитрая азиатская авантюра старого алкоголика Ельцина»... «Как интеллектуала, интеллигента, писателя, меня эта власть унижает и возмущает. Она не моя — гнусная, архаичная, сродни царизму в худшем его проявлении. Раболепность, разлитая по всей стране, вызывает тошноту, достаточно выехать за МКАД, чтобы увидеть покосившиеся домишки, спившихся людей и несчастные лица. На кого рассчитано телевидение, рапортующее про победы?»... «Россия без Путина!» — вот наш лозунг»... «Полицейский режим в России сменяется фашистским режимом»...

Елена Щапова была из тех женщин, которым всегда необходимо было чувствовать себя на коне

— Под всеми этими словами я и сегодня подписываюсь — они совершенно верны.

— Вы как-то сказали, что ни одна смена власти в России не обойдется без крови. По-вашему, страну вновь ждут страшные потрясения?

— Сомневаюсь, что эту власть будут усиленно защищать, поэтому вспышки насилия возможны лишь спорадические. Наша революция не может не окропиться кровью, поскольку традиция насилия в России все-таки очень сильна. Думаю, на любую волну протестов Кремль отреагирует привычным ему способом, но продлится это недолго.

— Восемь лет пребывания Путина на высшем государственном посту — это плюс для России или минус?

— Гигантский минус! Лично я не вижу его заслуг ни в чем — сплошные ошибки и преступления режима.

— Как уже стало очевидным, Путин на третий президентский срок не собирается...

Эдуард в пиджаке национального героя (сам сшил из 114 кусков) и Лена Щапова в костюме Евы. Москва, 1974 г., перед отъездом на Запад

— ...но быть до конца уверенным я не могу. Поверю только тогда, когда увижу это своими глазами.

— Думаю, вы следите за событиями в Украине...

— Слежу, но не сверхпристально, хотя в период «оранжевой революции» не спускал глаз. Сейчас я смотрю на то, что у вас происходит, с некоторым замешательством, тем не менее эту чехарду с выборами, борьбой элит и сменой правительств отношу скорее все-таки на счет существующей в Украине свободы.

— Вам как революционеру и бунтарю происходящее во время «оранжевой революции» нравилось?

— Мне были очень симпатичны люди на Майдане — я видел их глаза и понимал, что каждый, видимо, вышел туда в надежде изменить, кроме всего прочего, еще и свою судьбу. Увы, их — в этом нет никакого сомнения! — использовали с одной стороны и пытались то же самое сделать с другой. К сожалению, рядовые граждане остались разочарованы, поскольку в их жизни мало что изменилось.

— Как вы считаете, сегодня в Украине царит демократия?

— Знаете, я все-таки не сторонник таких всеобъемлющих, обобщающих и одновременно банальных слов — меня настораживает, когда говорят: там демократия, сям демократия...

— Но я имею в виду прежде всего свободу личности...

— Из того, что я знаю, мне кажется, что свободы: и политической, и личной — в Украине куда больше, чем в той же России. Россиян, например, удивляет, что на украинских улицах мало милиции, в то время как здесь правоохранителей явный избыток. Особенно когда подъезжаешь к моему дому: их столько — и в форме, и без.

— За вами следят по-прежнему?

Незадолго до встречи со своей четвертой женой Катей Волковой Лимонов жил в гражданском браке с девушкой Настей, одной из активисток Национал-большевистской партии

— Иногда патрули проходят, но я на судьбу не жалуюсь — сам ее выбрал.

— С 2003 года и до недавнего времени вы в Украине были персоной нон грата — почему?

— Думаю, меня и раньше не очень-то там жаловали, а о причинах надо спросить у вашей Служби безпеки. Когда в июле 2003 года машину моего адвоката, с которым я ехал к родителям, остановили на КПП «Гоптивка», мне сказали, что по моему поводу есть два постановления СБУ: одно датировано ноябрем 99-го, а второе почему-то мартом 2003-го. Что мне инкриминировали, не знаю — разглашать содержание этих циркуляров пограничники отказались, но второй показался мне более нелепым. Я в то время сидел в тюрьме и ждал приговора, который был оглашен 15 апреля, и для меня остается загадкой, что же такого успел натворить, чтобы стать невъездным в квадрате. Кстати, уголовное дело против меня в Украине возбуждено не было, я ни в каком качестве не разыскивался и вообще не был на ее территории с 94-го года по 2007-й, поэтому все это странно.

Я никогда ничего для себя не просил и впредь не буду, а вот мать, проживающая в Харькове, конечно, нуждается в том, чтобы сын хотя бы изредка ее навещал. В августе ей исполнилось 86 лет, и она иногда винит меня в том, что так долго не виделись, но я же не могу отвечать за действия правительств: ни российского, ни тем более украинского, — которое вело себя по отношению к старой женщине бесчеловечно. Чума на оба их дома!

— И снова цитаты. «Государства по природе своей некрофилы — любят мертвых писателей», — заявили однажды вы и добавили: «Гоголь и я — самые крупные украинские писатели за последнее время»...

— Я так считаю, и думаю, это вполне объективно.

— Что ж, государственные чиновники приходят и уходят, а писатели остаются...

— Я о писателях не такого высокого мнения, но Гоголь, по-моему, сумел сообщить миру что-то новое. Имею наглость предположить, что и я был полезен мировому сообществу как первыми романами, так и последними тюремными книгами.

Катя, Богдан Эдуардович и Эдуард Вениаминович

«ПЕРВАЯ СУПРУГА ПОВЕСИЛАСЬ НЕ ОТ ЖИЗНИ СО МНОЙ — ЭТО СЛУЧИЛОСЬ ПОЗДНЕЕ»
— Как вы относитесь к Солженицыну?

— На протяжении жизни относился по-разному. Отрицать то, что он есть, не могу и не буду, но, по-моему, Александр Исаевич заблудился во всех смыслах. Еще совсем недавно, в середине 90-х, он был актуален...

— ...но не почувствовал, что его время ушло?..

— Ну, не совсем так. Солженицын старый человек, в возрасте моего уже покойного отца. В следующем году Александру Исаевичу исполнится 90, и дай ему Бог здоровья, но я никогда его не считал большим писателем — скорее, актуальным. Он был очень привязан ко времени, а степень его таланта невелика.

— Вы как-то заметили, что «в женщинах цените тело, а в мужчинах глупость»: мол, так с ними легче общаться...

— Про тело я не говорил, что-то на меня не похоже. Это враги, злые люди придумали...

— Смотрю на вас — вы потрясающе выглядите. Молодо, на лице ни морщинки...

— К сожалению, мало сплю — некогда. Вот вчера совещание с политическими коллегами длилось подряд семь часов, потом было что-то еще неотложное. Приехал домой, глотнул виски, добавил водки, потом бутылку вина распили с женой — вот и вся жизнь. Утром проснулся — опять окунулся в дела. Началась эта история с якобы умершим нашим товарищем, снова пошли всяческие совещания.

— Личная жизнь писателя всегда привлекает внимание, а личная жизнь большого писателя — тем более... Первая ваша жена художница-экспрессионист Анна Рубинштейн повесилась на ремешке от дамской сумочки, а вторая — Елена Щапова (автор книги «Это я — Леночка») утверждала, что «Лимонов ревновал меня к пуделю, избивал и однажды целую неделю душил»...

— Ну, это же мифология! Первая супруга повесилась не от жизни со мной — это случилось намного позднее, если не ошибаюсь, в 90-м. К тому времени мы уже давно расстались.

Третья жена Лимонова Наталья Медведева умерла от передозировки наркотиков

— Третья ваша жена Наталья Медведева (певица, автор романсов «Мама, я жулика люблю» и «Отель Калифорния») скончалась в Штатах от передозировки наркотиков. Она, в частности, сказала: «У Лимонова есть такая тенденция: когда ты со мной, даже твое дерьмо прекрасно, а когда не со мной, ты сама дерьмо»...

— Резковато и неправда! Хотя с мертвыми не спорят...

— Книга «Это я — Эдичка» пронизана и душераздирающей любовью к вашей супруге Елене и не менее душераздирающей ревностью...

— Дмитрий, но это же книга. Все-таки на роман надо смотреть как на литературное произведение, и не более того.

— Но вы действительно ее так любили?

— Опять задаете вопрос не из той...

— ...оперы?

— ...категории. Я — это одно, а герой — совершенно другое...

— Ладно, оставим персонажа в покое...

— И правильно — он замерз там, в 76-м, навеки. Сколько ему было? 31 год, и ровно столько осталось, а я за это время кучу всего пережил.

— Ну допустим, а у вас была когда-нибудь такая же страстная любовь к женщине, как в романе описана?

— Была — я в этом смысле достаточно счастливый человек.

— Ваша четвертая жена актриса Екатерина Волкова, снявшаяся, в частности, в сериале «КГБ в смокинге», моложе вас на 30 лет...

— На 31 год, но я не вижу в этом ничего экстраординарного. Был период, когда я увлекся девушкой 82-го года рождения —разница в возрасте у нас составляла 39 лет. Это было перед тем, как меня посадили, и она дождалась моего возвращения: некоторое время я с ней жил.

— Вы в такой связи нормально себя чувствовали?

— Абсолютно...

— ...но подождите — есть же физиология...

— Знаете что, это обыватель стареет прежде времени, а люди искусства остаются молодыми до седых волос. Вспомните, сколько жен было у Пабло Пикассо, у какого-нибудь Эрнеста Хемингуэя — да у кого угодно! Это все вирильные (от слова virile — мужественный, полный потенции!) жизнеспособные ребята. Думаю, занятие искусством предполагает какую-то особую страсть, определенную силу, которая и притягивает женщин.

— В этом и заключается секрет вашей молодости?

С Натальей Медведевой

— Отчасти, видимо, да, но я на нее не претендую — как-никак мне уже 64.

— Ваша нынешняя супруга — красивейшая женщина!

— Значит, я ее достоин.

— Как же вам удалось Екатерину завоевать? Как вы вообще познакомились?

— Это произошло благодаря моему парижскому приятелю, который приехал в Москву со своей выставкой. (Этого человека — достаточно безумного, с немыслимыми бакенбардами, придающими ему сходство с каким-то герцогом ХVII или ХVIII века, надо видеть!). Катя тоже пришла туда полюбопытствовать.

— Она вам понравилась?

— Едва мы друг друга увидели, сразу пошли рядом. Я предложил: «Давайте присядем». Устроились где-то в сторонке, начали разговаривать. С моей стороны это была любовь с первого взгляда, а что с ее — не знаю, об этом надо спросить Катю.

— Вам есть о чем с ней говорить, общие интересы имеются?

— А мы все время беседуем — только этим, кроме всего прочего, и занимаемся.

«Я СВОЮ УКРАИНСКУЮ ФАМИЛИЮ САВЕНКО ЛЮБЛЮ И СОВЕРШЕННО ЕЕ НЕ СТЕСНЯЮСЬ»
— Книга «Это я — Эдичка» вышла в Париже под названием «Русский поэт предпочитает больших негров». Все, что написано там про больших негров, тоже касается лишь персонажа?

— Дмитрий, у этого романа было два издателя, и с одним из них — великолепным, очень известным Жан-Жаком Повэром (не знаю, жив ли он сейчас, — связи с Парижем не имею) — мы придумывали название, которое захватило бы, привлекло читателей. Я цинично переиначил название нашумевшего фильма Мэрилин Монро «Джентльмены предпочитают блондинок» — только и всего, а остальное — это роман, вымысел.

— То есть большие негры сводят с ума только Эдичку, героя романа?

— Вы, я вижу, пытаетесь меня каким-то образом дискредитировать... Вам это не удастся!

— Что вы, у меня и в мыслях такого нет — я даже напрямую задам вопрос: вы бисексуал?

— Нет, абсолютно. Я, так сказать, любитель дам навеки и до конца дней.

— На самом деле, некоторые читатели понимают, что в больших неграх тоже, наверное, нет ничего страшного и предосудительного...

— Когда я писал свою книгу, даже псевдонима Лимонов еще не было. Может, и опрометчиво было его брать, но что поделаешь — родители оставались в Союзе. Отец работал, у него были неприятности, вот я и подумал: подписываясь своей украинской фамилией Савенко, не надо их усугублять. Кстати, свою фамилию люблю и совершенно ее не стесняюсь, мало того, сын мой — Богдан Эдуардович Савенко.

— В 96-м году вы заявили, что у вас приблизительно двое детей. Сколько, по вашим прикидкам, сейчас?

— На иждивении двое: 14-летняя Валерия, дочь Кати от первого брака, и сын Богдан, который родился 7 ноября прошлого, 2006-го года...

— ...как и полагается наследнику настоящего революционера...

— Да (улыбается), подгадал. ФСБ (ну как без нее!) распускала повсюду слух, — об этом мне говорили люди! — что мы специально делали кесарево сечение, чтобы не пропустить красную дату, но это ложь и вранье. Сын появился на свет хорошо, легко, без проблем. Ему еще года нет, а он уже крупный такой...

С Дмитрием Гордоном в московской квартире

— Я где-то читал, что вы собираетесь готовить его в президенты Украины...

— Это, конечно, шутка — он сам себя приготовит куда угодно, но я бы не возражал, если со временем его изберут. Отлично звучит: Богдан Савенко, да и папа не промах — все-таки какая-то рекомендация. Парень растет умный...

— ...есть же в кого!..

— ...упрямый, жесткий, красивый. Ресницы у него, как у Кати, нос и череп мои, а пальчики тонкие, как у бабушки.

— Наверняка это интервью прочитают люди, которые вас помнят по Харькову...

— Я посылаю им свой привет. Желаю всем, чтобы жизнь было сносной, временами красивой, экстравагантной, а главное — щедрой на перемены. Постоянно жить в нищете плохо, в богатстве — скучно, для разнообразия и в тюрьме посидеть не мешает — только недолго. После этого так приятно пить вино, есть устриц, любить великолепных женщин... Оружие тоже бывает красивое — такое, что приятно держать в руках.

— С кем-то из харьковчан встретиться не хотите?

— Да на кой я им нужен?! С людьми из прошлого общих живых интересов, как правило, нет. Ну встретишься, два часа повспоминаешь, выпьешь водки... Иметь живые отношения спустя столько лет можно лишь с теми, кто живет в одном с тобой темпе.

— Что ж, Эдуард Вениаминович, приезжайте в Украину еще — думаю, останетесь довольны...

— Это еще вопрос — останется ли Украина довольной, — большой, между прочим, вопрос!

— Мне почему-то кажется, что как свободная страна она снова проявит гостеприимство...

— Будем надеяться!