Более 40 лет назад Армен Джигарханян переехал в Москву из Армении: в 32 года ведущий актер ереванской Русской драмы решил начать все с нуля в холодном и равнодушном к чужим метаниям и проблемам социалистическом мегаполисе. К тому времени он уже успел прочувствовать его негостеприимный нрав на себе: когда после школы Армен попытался поступить в ГИТИС, из-за сильного армянского акцента парня забраковали, и тем не менее Джигарханян рискнул предпринять очередную попытку...

Когда спустя годы некоторые земляки недоумевали: «Армик-джан, вас что, обидели дома?», в ответ народный артист СССР качал красивой крупной седой головой: объяснить, что человека манит вперед, выше и дальше, иногда так же трудно, как выразить словами, чем притягивает взгляд заснеженная вершина горы Арарат...

Сегодня Армен Борисович нежно называет Ереван «кровь моя», но русский язык знает куда лучше армянского и уверяет, что кавказским мужчиной себя не чувствует: торговаться не способен, готовить — даже шашлык! — не умеет... Еще и восточного пышнословия на дух не переносит — при том, что дед по матери, на которого актер очень похож, писал стихи и был чуть ли не лучшим тамадой Тбилиси. Когда у Джигарханяна спрашивают, правда ли, что его фамилия по-армянски означает «властитель душ», он иронично уточняет, что другой вариант — «хозяин печенки» — лично ему нравится больше. Зато любимому коту (он умер в возрасте 18 лет два года назад) этот мудрый старик дал имя Фил — от «философ».

Нынче на его часах два циферблата: на одном время московское, на другом — американское, а все потому, что уже не первый год Армен Борисович живет на два дома: один — рядом с Садовым кольцом, другой — в 15 милях от Далласа. В Москве работает, за океаном отдыхает — как он говорит, «держит руки на заднице» (то бишь сложив за спиной). Впрочем, представить этого неисправимого трудоголика в столь беззаботной позе вряд ли возможно — это же, вспомнив о нем, Марк Захаров однажды воскликнул: «Что случилось с Джигарханяном? Уже второй день его не видно по телевизору!».

...Трудом праведным он не нажил палат каменных, и даже американский дом принадлежит не ему — друг детства пустил пожить. «Я человек бедный, — признается Армен Борисович, — и вообще, у нас страна нищих. Не считая всяких абрамовичей, остальные живут кое-как, а чтобы понять, что ты в дерьме, нужно попробовать кусочек шоколада». Артист чужого благоденствия вкусил и оценил, но перебираться за океан насовсем не собирается — во всяком случае, пока...

Сидя слякотной осенью или колючей зимой в Москве, он, южный человек, мечтает о солнечном Техасе, а в комфортных и обустроенных Штатах неотступно думает о России. При этом везде размышляет об искусстве, которому посвятил жизнь... Бесспорно, второго актера такого широчайшего диапазона на просторах СНГ просто нет, ведь подвластно ему все — от трагедии до буффонады.

Первый раз Джигарханяна в ГИТИС не приняли из-за сильного армянского акцента. Середина 50-х годов

Студентом, научившись по-армянски картавить, он играл в ереванском ТЮЗе Ленина, в зрелые годы потрясал публику образами Сократа и Нерона... В лучших своих ролях Джигарханян так выкладывался, что терял за спектакль до трех килограммов веса. «Театр — учреждение противоестественное, — убежден мастер, — в нем происходит душевный стриптиз. Мы, актеры, по сути, голые, и чем лучше театр, тем страшнее».

Вот уже три года он не выходит на сцену и, хотя не скрывает, что, лишившись антрепризы, изрядно потерял в заработке, на уговоры вернуться не поддается: назад хода нет. «Гамлета своего я сыграл, все радости пережил, все слезы выплакал»... И все же Армен Борисович, похоже, лукавит. Просто, осознав, что силы уже не те и на все их не хватит, он пожертвовал собственными интересами и амбициями ради молодых актеров, для которых создал театр.

73-летний артист тянет сейчас на себе воз и маленькую тележку проблем: отбирает репертуар, ищет то рубероид для крыши, то лак для пола, обивает пороги чиновников и решает финансовые вопросы. Правда, из выпускников его вгиковского курса, ради которых, в общем-то, и задумывался Театр «Д», в труппе никого уже не осталось — на смену одним пришли другие. Этих ребят он называет детьми, вывозит на гастроли то в Армению, то в США... Это они, очевидно, заполнили пустоту, образовавшуюся в его сердце после трагической гибели дочери.

С годами у каждого что-то внутри умирает, но если ровесники моего выдающегося собеседника утешение находят во внуках, то Армен Борисович, мне кажется, мучительно одинок... Впрочем, правильнее сказать — был одинок: теперь, как и полагается армянскому патриарху, он многодетный дед.

«ЗА ТАЛАНТ МЫ ПРИНИМАЕМ ПОДЧАС ОБАЯНИЕ МОЛОДОСТИ»

— Армен Борисович, много лет вы играли на сцене Театра имени Маяковского главную роль в спектакле «Беседы с Сократом» — философом за это время не стали?

— Я избегаю таких определений — боюсь клише, клейма, и вообще, что мы подразумеваем под философией? Если рассуждения, оторванные от жизни, то занимающихся этим профессионально, наверное, очень много, но, я думаю, куда интереснее размышления, исходящие из личного опыта, когда человек испытал что-то сам.

— Опыт позволяет вам сегодня безошибочно разбираться в людях и определять, кто же из них хороший, а кто плохой?

— Нет, и я даже этого не хочу. Как по мне, лучше ошибаться, мучиться, проводить бессонные ночи: одну, вторую — до тех пор, пока не приму решение. Свое решение — то, за которое с этой минуты несу полную ответственность.

— Бывает такое, что вы говорите себе: «Вот старый дурак — снова ошибся!»?

— Многократно. Куда чаще, чем хвалю себя: «Умный старик!».

— Старая эпиграмма Гафта: «Гораздо меньше на земле армян, чем фильмов, где сыграл Джигарханян» и сегодня, по-моему, не утратила актуальности. В кино у вас более 200 ролей — благодаря этому вы вошли даже в Книгу рекордов Гиннесса и останавливаться, похоже, не собираетесь. Что же вас постоянно толкает вперед — всеядность или одержимость профессией?

— Могу вам сказать (седыми волосами клянусь!), что ничего для собственной востребованности и популярности не предпринимал. Поверьте: не интриговал, не пытался кого-либо подсидеть, никому не доплачивал. Хотя одна поклонница мне написала: «Я слышала, вы за роль половину гонорара отдаете»...

Армен с мамой Еленой Васильевной, 1939 год. Мама была заядлой театралкой и водила сына на все оперы и спектакли

— Сейчас это называется модным словом откат...

— Да (улыбается), да! Уверяю вас, пальцем даже не шевелил — иначе потом было бы нехорошо на сердце. Меня звали — и я откликался, потому что это в человеческой натуре: мне нужны новые впечатления, встречи. Когда звонят или присылают сценарий, я всегда думаю: «А как это будет? Какой оператор посмотрит на меня через глазок камеры? Что принесет реквизитор? Кто улыбнется на съемочной площадке?..

— ...Что за молодые актрисы в картине снимутся?»...

— (С хитрецой). Обязательно, и даже если с режиссером раньше работал, это не будет повторением пройденного, потому что прошло время, какие-то появились морщины, а мы с вами знаем, что они возникают и здесь (показывает на лицо), и здесь (прижимает руку к груди).

— На сердце они превращаются зачастую в рубцы...

— Об этом говорит одна из моих самых любимых притч, но я не рискую сейчас занимать ваше время — потом как-нибудь расскажу.

— Армен Борисович, дорогой, зачем же на завтра откладывать то, что можно сделать сегодня? Рассказывайте...

— Можно? Задумав нарисовать Иуду, художник долго искал для него подходящую натуру. Прочесал ночлежки, базары, опустился на самое дно — без толку, и вот, наконец, увидел подходящего вроде бродягу. Позвал его в студию, пообещал заплатить... Тот согласился позировать: «Нет проблем», и, не веря еще своему счастью, художник принялся за портрет.

«Как повезло, — думает, — и глаза Иуды, и рот: ну просто его суть», и вдруг, на втором или третьем сеансе, заметил, что натурщик как-то странно на него глядит. Один раз смолчал, второй, а потом спросил: «Почему вы так на меня смотрите?». Бродяга слегка улыбнулся: «Вы меня не узнали?». — «Нет». — «Посмотрите внимательно — у вас же профессиональная память». — «Нет», — снова пожал плечами художник, и тогда «Иуда» сказал: «Пять лет назад вы писали с меня Иисуса Христа».

Вот эту страшную, извините за выражение, метаморфозу в разных масштабах и проявлениях, как мне кажется, из 100 человек переживают минимум 102 — отсюда мое желание удивляться...

— ...и обманываться в который раз...

— А почему нет — очаровываться, потом разочаровываться... Я вот руковожу театром — и что же? Туда приходят ребята: девочки, мальчики, — которые растут, женятся, рожают детей, разводятся, становятся актерами или же не становятся (выясняется, что за талант мы принимали обаяние молодости). Все на моих глазах происходит, и может, звучит жестоко, но я чувствую себя эдаким коллекционером и имею от этого большую подпитку.

«ЗАЧЕМ СТОЛЬКО СНИМАЮСЬ? НЕ ЗНАЮ. ЭТО МОЯ РАБОТА...»

— У вас был прекрасный кот Фил — чему вы у него научились?

— Фил делал лишь то, что считал нужным, что подсказывал его организм, например, никогда дольше одной секунды не сидел в неудобной позе — вот этому я научился. Хотя не могу сказать, что мне удалось достичь такой степени независимости и свободы...

— То есть фактически вы своему коту завидовали?

С любимым котом Философом (сокращенно Филом)

— Именно. Кроме того, я безумно его любил и продолжаю любить.

— Животные, на ваш взгляд, лучше людей?

— Намного. Вне всякого сомнения!

— Вы получаете от них пищу для сердца и ума?

— Только от животных и детей определенного возраста, причем информация, которую они нам дают, уникальна... Однажды я оказался на симфоническом концерте, где девочка 11 лет играла Моцарта. Я был знаком с педагогом и поинтересовался: «Эта юная пианистка — вундеркинд?». Она усмехнулась: «Нет, нормальный ребенок», — и вдруг сказала: «Вы знаете, они ближе к Моцарту, чем мы». Моцарт просто самая высокая точка человеческого духа: между ним и нами огромное количество слоев атмосферы, комплексов и так далее...

— Вернемся, однако, на грешную землю... Насколько я знаю, покойный Зиновий Гердт однажды спросил вас: «Зачем ты снимаешься в откровенной халтуре?». — «Очень люблю видеть себя на экране», — ответили якобы вы. Это правда или очередная актерская байка?

— Во-первых, сам вопрос не очень корректный, и ответ на него не найти. Зачем столько снимаюсь? Не знаю. Это моя работа, и хотя мне вроде бы уже много лет, но видите: вы позвали, я сел в самолет и прилетел в Киев. Казалось бы, ну что тебе, старый, еще надо?

— Дома чего на печи не сидится?

— Пошел бы куда-нибудь на бульвар, где греются на солнышке пенсионеры, а я вот пока работаю, и влечет меня на съемочную площадку множество вещей, начиная опять-таки с гонорара. Не хочу быть ханжой и рассказывать вам: «Нет, что вы, меня это не интересует...» — как это «не интересует»?

— Вы же живой человек и не случайно любите повторять, что лучше поизноситься, чем заржаветь...

— Конечно, хотя тут тоже ведь есть допуск. Смешно вроде говорить: «Люблю Ницше», но у него есть совершенно потрясающая фраза, которая будоражит умы уже нескольких поколений... Помните: «Падающего толкни», а знаете, кто ее очень любил? Гитлер, поэтому многие до сих пор считают Ницше идеологом фашизма (что, по-моему, в корне неверно). В любом случае эта фраза бездонная, и если кто-нибудь полагает, что ее разгадал, он, скорее всего, ничего не понял. Думаю, на это вообще мало кто способен, и для меня, например, одна из самых неразрешимых проблем вот в чем: а кто даст гарантию, что это падающий?

— А вдруг балансирует человек на грани, на острие ножа?..

— Да, и это сомнение, от которого никуда не деться...

— Лично вы кого-то из падающих толкали?

— Нет, потому что холодного рассудка недостает — я слишком жалостливый и впечатлительный. Однажды сказал жене, что стал более эмоциональным, но она поправила: «Более слезливым».

— Что, в общем, одно и то же...

— В принципе, да, хотя есть нюансы... Если к человеку я отношусь хорошо, непременно найду возможность подстелить соломки, поменяю условия игры... Даже если кого-нибудь заслуженно обижаю, потом мучаюсь — хочу ему угодить, извиниться.

— Как вы, профессионал высшей пробы, сформулировали бы суть актерского ремесла?

— Однажды, не помню уже, у кого, я услышал вдруг фразу, которая применительно к нашей работе мне страшно понравилась, и сейчас часто повторяю ее своим молодым коллегам. Если они мучаются сомнениями: «Как эту сцену играть? Что здесь? Какой подтекст там?», я говорю: «Спроси свой организм».

С Натальей Белохвостиковой в фильме «Тегеран-43», 1981 год

— Он подскажет?

— Да, причем верно откликнется лишь тогда, когда спросишь его правильно, не кокетничая. Если серьезно, это один из главных принципов: все остальное — перечень приемов, навыков. Однажды (ох и давно это было!) я играл в армянской картине «Треугольник» кузнеца Усть Мукуча, о котором все говорили: «О! Это мастер». Естественно, к нам пришел настоящий кузнец и начал, говоря сегодняшним языком, консультировать — взял в руки молот и стал показывать, как надо бить: тук, тук по железке... Я к нему: «Ты же за конец держишь — это, наверное, неудобно», а он в ответ: «Ну так возьми, как тебе нравится». Я взял, пару раз тюкнул и, конечно, попал по пальцу. Кузнец улыбнулся: «А если будешь держать здесь, руки останутся целы»...

— Это и есть профессия...

— Или другой пример — из области уже футбола. Никита Павлович Симонян — мой давний друг, и у одного хорошего футболиста, который играл в сборной, я как-то спросил: «Никита — хороший тренер?». Тот головой кивнул: «Очень», но я не отстал: «А что же такого в нем замечательного — он, может, стратегию игры объясняет вам как-то особенно?». — «Знаете, — сказал этот парень, — шипы в зависимости от качества газона увеличивают или уменьшают, так вот, мы как-то уже выбегали на поле, и в последний момент Никита Павлович меня тормознул: «Ты взял большие шипы».

— По звуку определил?

— Вот умница — именно на слух. Игрок признался: «Я даже внимания на это не обратил — подумаешь, учит меня, а через пару минут подвернул ногу»... Профессия, мой хороший, это знание деталей и мелочей. Те же врачи — они как ставят диагноз?

— Особенно когда аппаратуры нет — лишь опыт и интуиция...

— Аппаратура — это вообще ерунда: лучшие доктора — те, которые чувствуют...

«РОССИЯ — КРЕПОСТНАЯ СТРАНА, И ТЕАТР ЕЕ ТАКОЙ ЖЕ»

— Вы, Армен Борисович, знаковое лицо советского кинематографа, и если попробовать определить десятку самых узнаваемых и любимых народом звезд — безусловно, в нее войдете. Ответьте без кокетства (тем более что возраст его уже вроде не допускает): каким вы считаете себя актером — способным, талантливым, гениальным, чувствующим?

— Отвечу, если наш любимый читатель не сочтет меня нескромным.

— Он вас простит, поверьте...

В картине «Круг» герой Джигарханяна пострадал из-за любовной страсти. 1972 год

— Думаю, я умный актер, и даже попытаюсь объяснить, в чем состоит ум, — отнюдь не в том, чтобы мудреные слова говорить...

— Актеру, по-вашему, нужен ум?

— Вот тот, о котором я говорю, обязательно — важно только не стесняться того, что к тебе пришло, не колебаться: «Должен я или нет?»... Если чего-то ты захотел, если вдруг это тебя всколыхнуло, не бойся своих желаний, не говори себе: «Это неприлично, лучше я по-другому сыграю», — получится хуже (я сейчас об актерской профессии). Не можешь перебороть сомнения — на сцену не выходи, и если анализируешь каждое движение рукой и ногой — тоже хуже, хотя можно... Был такой великий армянский живописец Мартирос Сарьян, который не оценивал: «Хорошо, плохо» — он говорил: «И так можно». Ради Бога, но мне кажется (знаю по личному опыту), очень трудно рискнуть, не испытывая к своему герою любви, а если о роли ты думаешь день и ночь, если разбудил-таки свой организм, это обязательно будет заметно.

— Видимо, не ошибусь, предположив, что за долгие годы вы встретили мало хороших режиссеров и уйму плохих. Если титулованный мэтр, но одновременно никудышный профессионал требовал сыграть именно так, а ваш организм подсказывал: «Нет, не поверят», как поступали?

— Делал вид, что выполняю указание режиссера, а сам... Это причем не обман — просто у всего, что происходит, есть бесконечное количество вариантов. Вот мы с вами смотрим, допустим, на чашку и говорим: «Она синего цвета». Ну ладно, договорились — спора нет, но когда попадаем в критические, экстремальные какие-то условия, вдруг выясняется, что эта чашка вызывает у нас разный эмоциональный отклик: у вас одни ассоциации, у меня — совершенно другие. Нередко в разгар благополучной, счастливой работы режиссер говорит: «Не настаивай, это неважно», но для меня-то серьезно, существенно!

— И вы настаиваете?

— (Мягко). Нет. Зачем лезть в бутылку — лучше найти это нечто и вытащить наружу, чтобы увидели все.

— Думаю, вы со мной согласитесь: популярность нынешних звезд не идет ни в какое сравнение с той, которую имели киноактеры в советские годы. Тогда народных любимцев обожали, носили на руках вместе с автомобилями, а их фотографиями обклеивали стены общежитий и коммуналок. У вас слава не вызвала звездную болезнь со всеми вытекающими, как говорится, последствиями?

— Все-таки нет: не зря же я вам сказал, что считаю себя умным актером. Что же касается популярности... Не думайте, что она на меня с неба упала.

— Просто так даже кирпич на голову не падает...

— Все равно мы нуждаемся в каких-то образцах, кумирах — другое дело, что в этой круговерти иногда на их роль выбираем не тех людей и потом мучаемся разочарованием, похмельем. Так раз за разом, но особенно нелегко приходится тем, кто вчера был на вершине успеха, а сегодня, к сожалению, потерпел неудачу и страдает, не получая привычного внимания. Чаще всего это подстерегает популярных, любимых спортсменов. Вообще, такого рода любовь не имеет развития — это вспышка, тогда как с актером, режиссером, писателем, композитором и так далее у публики, как мне кажется, напротив, роман длительный.

— Вы наблюдали трагедии, когда из всенародных любимцев ваши коллеги превращались в ничто?

— Многократно.

— И чья история больше всего вас потрясла?

— (Вздыхает). Их столько! Особенно в русском театре, кино — в российской действительности. Надеюсь, своими словами я никого не обижу, но Россия все-таки крепостная страна, и театр ее такой же. Не утверждаю, что это плохо, просто говорю: у нас так.

— И так можно...

— Увы, и если мы это осознаем, станет легче, потому что тогда не будем питать несбыточных иллюзий... Сенека говорил: «Три пути ведут к знанию: путь размышления — самый благородный, путь подражания — самый простой и путь опыта — самый трудный». Думаю, мало кому доступен первый, когда человек совершенствуется вдали от суеты, сверяясь с проявлениями организма, но в творчестве любой нормальный индивидуум проходит путь от подражания к опыту. Не всегда успешно, в основном ошибаясь, спотыкаясь и падая, он все равно в этом направлении движется. Почему путь опыта труднее всего? Потому что необходимо всколыхнуть свои беды, все то, что стараешься как можно быстрее забыть.

«С МЕРКУРЬЕВЫМ Я, ПРОСТИТЕ ЗА ПОШЛОСТЬ, ЖИЛ В КАДРЕ»

— Вы снимались в прекрасных картинах: «Здравствуйте, я ваша тетя», «Тегеран-43», «Место встречи изменить нельзя», «Ширли-мырли», многих других, и практически всегда вас окружал шикарный звездный ансамбль. Насколько сложно работать с великолепными актерами, которых внутренне уважаешь и отдаешь должное их высокому мастерству? Возникает ли при этом дух соперничества, когда не хочется уступать коллеге профессионально?

— Вы задаете, может быть, самый трудный в актерском искусстве вопрос, самый трудный! Почему? Как правило, Гамлета в театре играет первый артист, и если он ведет с Клавдием диалог с того уровня, к которому привык, — все: как говорится, приехали. Принц датский как раз боится, стесняется Клавдия, потому что: а — это дядя и б — король, понимаете?.. Когда же первый артист театра смотрит на партнера, как на идиота: мол, что он тут вякает?.. При всей анекдотичности, это очень больная вещь.

— Ну а если и я гениальный, и партнер тоже, и режиссер нам в классе не уступает, что нужно сделать, чтобы получился хороший фильм?

— Все очень просто: следует поверить в предлагаемые обстоятельства. Если по сценарию идет дождь, а вас, чтобы поберечь, снимают под зонтом, надо играть дождь, а не собственную значимость.

— С кем на сцене и съемочной площадке вам было особенно легко, от кого вы заводились, воспламенялись и начиналась импровизация?

— Со всеми было легко, со всеми, и не потому, что я человек хороший...

— ...видимо, все же поэтому...

«Не думайте, что популярность на меня с неба упала. С актером у публики разговор длительный...»

— ...а потому что... эгоист. Думаю, например: «Она должна та-а-ак на меня смотреть, и я добьюсь этого непременно». (Улыбается). Кажется, напрасно я вам секреты сейчас раскрываю — не дай Бог узнают мои. Хорошо хоть, что стал мало сниматься.

— Мало — это 10 ролей в год?

— Меньше, меньше...

— Шесть?

— Причем маленьких. Вот я снимался недавно у Егора — сына Андрея Бенкендорфа, продюсера: у меня там крохотный эпизод.

— Но какой!

— (Пауза). Нет, я счастливый. Снимался с выдающимися артистами — с тем же Меркурьевым: я же с ним в кадре, простите за пошлость, жил. «Здесь наш дом» — была такая картина... Василий Васильевич в то время уже очень болел, но все равно мастер есть мастер... С Роланом Быковым мы подружились на съемках фильма «Корона Российской империи» — одного из самых моих любимых, Калягина тоже давно обожаю. Саша при встречах всегда говорит: «Ты согласен, что после «Здравствуйте, я ваша тетя» у нас с тобой сексуальная любовь?». Я, если честно, боюсь перечислением заниматься — список любимых коллег получится длинный...

— Какие женщины (имею в виду партнерш) заставляли вас взлетать в небеса?

— Желание воспарить вызывали те, которых уговорил себя полюбить. Все, с кем снимался...

— Нет, вы определенно настоящий мужчина и джентльмен...

— Не знаю... Последний раз это было, когда в «Ленкоме» играл с Чуриковой «Город миллионеров». Как минимум, на время спектакля (хотя, думаю, метастазы идут дальше) влюблялся, и пусть все осознавал, но на эти часа три лучше женщины в мире для меня не было.

— Возможно ли сыграть любовь на сцене, в кино без любви настоящей — только за счет техники?

— Техника — ерунда, чушь собачья, да и что под этим словом мы понимаем? Допустим, у тебя по роли пошла слеза. Один артист любит с ней выйти на крупный план, а другой, более умный, понимает: в такой момент лучше отвернуться, ведь если зритель включит свое воображение, получится куда интереснее. Я против того, чтобы совать публике пережеванное: «Ой, как герой плачет, как он страдает!».

Армен Джигарханян с Инной Чуриковой в «ленкомовском» спектакле «Город миллионеров»

Если чему-то актер научиться и может, то только у жизни. У моего близкого друга был сын — парень со сложной, трагической даже судьбой, и вот в один из моих приездов в Америку друг позвонил и, плача, сообщил, что сын умер. На следующий день уже я набрал его номер. Поговорили, и моя жена спросила: «Он опять плакал?». — «Нет, — я ответил, — но паузы удлинились». Знаете, что это было? Преодоление — то же, что делает актер, отворачиваясь от камеры. Если в твою задачу это не входит, если герой не должен всем показать: «Ах, как мне трудно!», не надо рыдать по-настоящему. В театральном институте это на второй день объясняют: нельзя играть пьяного — сыграйте преодоление.

— Иными словами, все-таки надо быть умным?

— Значит (смеется), я вас убедил.

— Когда-то вы сказали, что 90 процентов театральных актеров — случайные люди: по-прежнему так считаете?

— Да, потому что мерил нет, взвесить талант невозможно, и я всегда привожу в пример своего знакомого. Хороший артист, он говорил: «Ну что ты все «Чаплин, Чаплин!», он же, как обезьяна, и ходит нелепо — на свете таких людей нет». Я начинал спорить: «Да как ты можешь — он же три «Оскара» получил!», а в ответ слышал: «Ну и фиг с ним и с его «Оскарами»!». Что поделаешь, если кого-то искусство этого актера не трогает, не волнует...

Впрочем, тут и другое объяснение возможно. Думаю, что одна из самых разрушительных черт в человеке — зависть, и лекарства от нее нет. Вернее, ты не давишься испуганно противоядием — наоборот, получаешь от этого черного чувства удовлетворение.

«БРИГАДА» — КИНО ПОДРАЖАТЕЛЬНОЕ, ТИРАЖИРОВАННОЕ, И ПОЛУЧИЛОСЬ ОНО ХУЖЕ ОРИГИНАЛА»

— На ваш взгляд, лучше, когда вам завидуют, или наоборот?

— Это как в том анекдоте: продаем или покупаем? (Смеется). Не знаю. Думаю, — чисто теоретически! — что лучше не завидовать вовсе. Или я бы сказал хитрее: зависть нужно попытаться повернуть в свою пользу, чтобы она не разрушала организм, нервную систему. В «Отелло» у Дездемоны есть хорошая фраза: «Дай Небо, чтобы зло меня не к злу, а лишь к добру вело»...

— У вас в театре много молодежи — чем нынешние молодые актеры отличаются от представителей, скажем, вашего поколения? Мне кажется, в них появилась какая-то разбросанность, они больше растрачивают, разменивают себя на сиюминутное. Если раньше роль долго обдумывали и не жалели на создание образа времени, то сейчас спешат заработать деньги...

— Боюсь, на этот вопрос, достаточно сложный, исчерпывающе ответить нельзя, а если легко к этому подойдем, что-то важное непременно упустим и не приблизимся к истине. Знаете, о чем я думаю, когда смотрю кино и вижу на экране великих и рядом хороших? Проблема не в том ведь, что один актер классный, а другой откровенно плохой: и два замечательных могут относиться к роли по-разному. Если мы с вами согласимся, что цинизм — это неотрицательное качество... Думаю, нынешние молодые актеры стали циничнее к каким-то человеческим чувствам.

— Распахнутой души нет, настежь открытых глаз, да?

Армен Джигарханян и Олег Табаков в спектакле «Ужин». «Ужин» был поставлен Театром-студией Табакова как бенефис Олега Павловича. 1994 год

— Трудно сказать, но я бы не стал делить все на белое и черное.

— Сегодня вторая Самойлова появиться на киноэкране может?

— Без сомнения.

— И вам не кажется, что только то время было способно такую родить?

— Отнюдь — просто у новой Самойловой будут другие выразительные средства.

— Ладно, я вас иначе спрошу: «Летят журавли» могут сейчас снять?

— Могут, и обязательно снимут. Если мы будем противопоставлять отцов и детей, проблем не решим и подход будет очень поверхностный. Я же не только вижу, что надо, но и понимаю, что у них есть и как это замечательно... Да, из кувшина может вылиться ровно столько, сколько в него налито, но, может, и хорошо, что многое из того, что в нашей жизни было , они пропускают? Приведу примитивный пример (это не алгебра творчества, а арифметика): «Бесприданница» — пьеса великая, но сегодня проблемы приданого нет...

— Тем не менее проблема бесприданницы существует!

— Не на том уровне, на который это вывел Островский: нынешние Ларисы вышли на другую ступень — где-то в районе пентхауза. Кстати, когда вчера меня в лимузине везли (в его салоне можно запросто потеряться), все время сверлила мысль: дадут сзади по голове или нет? Жизнь — такая сложная штука... Я почти болен этим, потому что присутствую на репетициях и вижу, как нынешние реалии преломляются в судьбах молодых людей. Повторяю, речь идет о хороших актерах: если артист плохой — проблема не обсуждается.

— Вы как специалист можете безошибочный вынести вердикт: хороший актер или плохой?

— Откуда? Вы что!

— Определить качество картины тоже не рискнете?

— На этот вопрос я отвечу, но сначала мы с вами должны многое оговорить.

— Зайду с другой стороны: фильм «Бригада» вы посмотрели? Хорошее, на ваш взгляд, кино?

— (После паузы). Говоря словами Сенеки, подражательное.

— Считаете, скопировано с американских боевиков?

— Ну конечно, и хотя вроде: «Ух как!», получилось хуже оригинала.

— Сюжет вас держал в напряжении?

— Нет, потому что я это уже видел у Сталлоне-Шмалоне-Полоне... Такое — не хочу никого обидеть — тиражированное кино. Вы возразите: «Оно хорошо сделано», но когда я увидел у нас в хронике, как какие-то талибы-малибы-шулибы напали на пограничную заставу, от которой к утру остались в живых три человека, и эти мужики плакали, размазывая сопли и стуча зубами — д-д-д! — так, что не могли разговаривать, понял: «Бригада» — это киношка, а тут, на телеэкране — страшная правда. Вы можете сказать: «И так можно» — что ж, я с вами немедленно соглашусь...

— ...вспоминая Мартироса Сарьяна...

— ...но следующий вопрос очень непростой: а нужна ли нам эта страшная правда? Даже не так: нужна ли нам эта некрасивая правда, ведь настоящая правда всегда некрасивая...

«ЧТО Я В ДАЛЕКОМ ДАЛЛАСЕ ДЕЛАЮ? СКОТСКИ ОТДЫХАЮ»

— Есть фильмы голливудские, французские, индийские, новые русские... Какие вам ближе всего как зрителю, как человеку?

— Американские.

Аркадий Толбузин, Ефим Копелян и Армен Джигарханян в «Новых приключениях неуловимых», 1968 год

— Да? Почему?

— Имею в виду те, которые они делают для внутреннего потребления. Не Сталлоне, не Шварценеггер... Эти ленты очень проблемные, искренние, затрагивают самые потаенные струны и до корней вытаскивают проблему.

— Психологическое кино?

— Я боюсь этого термина — у меня почему-то определение «психологическое» ассоциируется со словом «скучное». Буквально накануне отъезда из США я посмотрел картину про адвоката — очень толкового, сильного. Коллеги знают, что он гей, но с этим мирятся — до тех пор, пока он не заболевает СПИДом. Узнав о страшном диагнозе, его просят уйти...

— ...и вас это тронуло?

— Необычайно. Не потому, что он гей, а потому что это у нас в обществе тоже есть. Как говорил один мой друг: «Если, — извините за выражение, — существует попа, запрещать произносить это слово на сцене — ханжество».

— Зачем нам такая сцена?

— Я не настаиваю, что об этом надо ежеминутно твердить, но если такая проблема есть, важно ее не замалчивать. Слава Богу, это мы уже пережили... В свое время кого-то из хороших западных режиссеров спросили, что тот думает о советском кино, и он ответил: «Это самое безнравственное кино». Наши изумились: «Как? Почему? Мы же реалисты, у нас все в телогрейках...». Он объяснил: «Вы закрываете глаза на естественные вещи, а это аморально».

— Раньше, я помню, говорили: «Пусть у американцев обалденные спецэффекты, пусть они красиво снимают, зато наша актерская школа лучшая в мире». Это и впрямь так?

— (Морщится). Нет, потому что актерская школа не может существовать сама по себе, отдельно...

— ...от телогреек...

— Да, она напрямую зависит от той морали, которая присуща обществу, а мы же наивно думаем, что после 85-го года невероятно выросли.

— Ну, немножко, немножко...

— Нет, мое солнышко (грустно), — на такую малость, что еле видно. Мы ведь по-прежнему по крепостным законам живем: не сами решаем и предлагаем, а ждем, когда кто-то распорядится нашей судьбой. Наверное, вы знаете, что в России готовится театральная реформа, — грубо говоря, сегодня у нашего государства нет денег, чтобы театру платить.

— Нефть есть, а на театр денег нет?

— Это больная тема, которую трогать нельзя, потому что иначе можно взорваться, так вот, я имел счастье или несчастье войти в группу деятелей, которые ходили уговаривать чиновников, что болю-буля-боля. В итоге реформу вроде приостановили, но я каждый день жду, что вот-вот она грянет. Кто-то незнающий, непонимающий подмахнет бумаги (потому что не мы решаем, а он) — и все. О какой демократии можно говорить — это типичное крепостное: «Вот приедет барин — барин нас рассудит».

Один из таких мне сказал: «Старик, вчера я смотрел КВН — так смеялся...». Да, Клуб веселых и находчивых — замечательно, но я говорю о тех его ответвлениях, где эти ребята из самодеятельности начинают играть, что-то изображают. Сегодня как раз утром рано проснулся, включил телевизор, а там передача шла — из тех, над которыми обхохочешься. Просто оскорбительно видеть таких идиотов...

— Но их большинство, вы согласны?

С Татьяной Дорониной в картине «Ольга Сергеевна», 1975 год

— Кого? Идиотов?

— И тех, кто любит над ними обхохотаться...

— У людей просто выбора нет. Если вместо этого непотребства вы станете чаще, условно говоря, читать стихи Пушкина, — да, первые три дня они будут выключать телевизор, но потом начнут проникаться.

— То есть аудиторию подтягивать надо, а не до нее опускаться?

— Обязательно — это почти так же необходимо, как проверять гланды. Общество должно заниматься такими вещами — это имеет прямое отношение к тому, что я рассказал вам об американском кино для внутреннего потребления.

— Армен Борисович, вы прилетели на днях из Техаса... При встрече я вас спросил: «Не тяжело ли летать в столь почтенном возрасте туда-сюда?», и вы ответили, что вам это нравится...

— Тяжело, но приятно!

— Что вы в далеком американском Далласе делаете?

— (С улыбкой). Скотски отдыхаю. Бездельничаю: читаю, музыку слушаю — это самое для меня счастливое время...

— Какую, простите, музыку?

— Стараюсь великую. Мне комфортнее, когда гении со мной собеседуют, а я, разинув рот, им внимаю, но чтобы читатели не сидели сейчас с разинутыми ртами, фамилии называть не будем.

— Так, значит, вы в Штаты летите насладиться музыкой и литературой?

— Да, потому что здесь суета заедает. Ложусь на диван с книжкой, потом бах! — она на лицо падает. Друг даже сказал: «Фолианты не читай лежа — лучше газету возьми».

— Чтобы не пострадать ненароком?

— Ну разумеется. Я безумно люблю читать, с нетерпением жду с кем-нибудь из великих общения. Вот сейчас приеду и хоть час с ними поговорю.

— Посоветуйте, мудрый человек, с кем из великих лучше сегодня беседовать?

— Уж где-где, а в русской литературе такой выбор!.. Чехова рекомендую просто всем. Возьмите трехтомник, шеститомник...

— ...тридцатитомник...

— ...открывайте и начинайте с любого листа — можно даже с первой страницы.

— И Салтыков-Щедрин современен — ведь правда?

— Список огромный: и Булгаков гениален, и Гоголь (я сейчас говорю о личных пристрастиях), и Достоевский, после которого просто теряю сознание. Не поверите: из-под ног почва уходит...

— ...и снятся угробленные старушки?

— (Смеется). Нет, происходит другое. Это, простите за сравнение, как наркотики, никотин, — плохая сторона жизни, но ведь она существует. Поэтому я сознательно подпадаю под влияние Достоевского — иду специально его спросить.

— И вам это нравится?

— Безумно — ночью просыпаюсь и не могу уснуть... Он говорит страшные вещи — без осознания их мы обречены — ну, не знаю, — жевать траву.

«СААКАШВИЛИ — ЭТО ГАМЛЕТ, ПРИШЕДШИЙ К ВЛАСТИ»

— Ваши друзья утверждают, что вы бессребреник: что для вас значат деньги?

— У меня планов громадья нет: ни дачи, ни шмачи — хочу просто нормально жить, ездить в Америку (хотя это дорого). Причем интересная мы страна. Вот нам вещают, сколько рубль стоит, как он окреп и вырос, но если я расплачиваюсь за билет с той же «Люфтганзой» рублями, с меня почему-то берут совсем не по тому курсу, который указан. Ну прямо скажите, что почем, — зачем вы меня обманываете? Зачем делаете вид, что через пять минут я буду счастливым? Вы от меня только правду не скройте, а выход и сам найду.

— Вы пытаетесь обеспечить себе тылы на случай, если, допустим, через несколько лет перестанете сниматься совсем? Думаете, что надо скопить какую-то сумму на безбедную старость?

«Гораздо меньше на земле армян, чем фильмов, где сыграл Джигарханян», — съязвил в своей эпиграмме Валентин Гафт. Армен Борисович занесен в Книгу рекордов Гиннесса как самый снимаемый российский актер — на его счету более 250 картин

— Об этом, родной мой, не я должен думать, а государство, которому отдал всю жизнь.

— Надеетесь, что оно о вас позаботится?

— Наше? Конечно же, нет.

— Значит, надо что-нибудь отложить...

— Ни в коем случае. Отнести в банк? Да я даже заходить туда не хочу. Ну как можно так жить? Как?

— Нет веры...

— (Горько). Да что там!..

— Подорвана многолетними экспериментами над населением...

— ...и так далее. У Достоевского есть гениальная фраза: «Самоотравление собственной фантазией». Потрясающе! Гениально!

— Вы и власть... Скольких прекрасных актеров и режиссеров затянули в политику, чтобы разбавить их славными именами бесцветные партийные списки... Многие не устояли: и Марк Захаров, и покойный Михаил Александрович Ульянов (замечательный был человек, царствие ему небесное!)... Вас звали?

— Звали, но устоял, потому что честно сказал: «Пожалуйста, без меня». Что бы, мне интересно, я там делал? Одну нашу актрису замечательную спросил: «Вот когда твоя фракция собирается и начинает — боля-буля — или когда вы бюджет обсуждаете, ты, наверное, три плюс два не можешь сложить?». — «Да, — прозвучал ответ, — но мне объясняют перед заседанием и мы что-то решаем, предлагаем». Зачем же тогда люди по пять лет учатся в институтах, если это за пять минут объяснить можно?

— Подождите, но вы-то, вооруженный Достоевским, Чеховым и Толстым, могли бы что-то дельное подсказать?

— Нет, мне это не нужно. Оно мешает — мы же с вами видели примеры трагические! Рискну сказать: вся история с гениальным Сахаровым, которого толкнули туда, в эту власть, — тому подтверждение. Где его устремления? Он, великий ученый, был рожден для другого, и хотя этот человек говорил правду, слов мало — нужны дела. Засучи рукава и давай, а если только чесать языком...

— ...боля-буля...

— Боля-буля абсолютная, тем более когда вокруг столько бездарей, с плохими такими лицами. По сути, это Дон Кихот и...

— ...мельница...

— Кстати, Дон Кихот — достаточно опасная фигура: точно так же, как и — я убежден! — Гамлет. Вильям Иванович (как нагло и фамильярно я говорю о Шекспире?) это понимал и нам пытался внушить, но мы его не услышали, решили, что Гамлет — герой, на которого нужно молиться... Он якобы в туалет не ходит, не кушает — такой небожитель, но это неправда.

— И кушает, и в туалет потом ходит...

— Более того, дал достаточно поводов для разочарования в нем. Однажды я где-то сказал (за это меня долго потом казнили), что президент Грузии Саакашвили — это Гамлет, пришедший к власти. Сказал абсолютно убежденно, и не случайно наш с вами общий друг Вильям Иванович, как ни грустно это прозвучит, Гамлета убирает. Безусловно, нас он к такому финалу готовит: дескать, ребята, это хорошо, но там и другая есть сторона. Мы же никогда не задумываемся, почему Ромео и Джульетта погибают, а должны бы. Их союз чреват серьезными катаклизмами, потому что, если честно, главные персонажи в «Ромео и Джульетте» — Монтекки и Капулетти. Шекспир будто говорит нам: «Если примирить два клана удастся, тогда... а если нет, увы...».

— О примирении мы еще поговорим, а пока... Иногда, глядя на политиков, в частности, российских, мне кажется, что многие из них блистательные актеры. Вам — умному, тонкому, понимающему мастеру — кто-то из них представляется коллегой по цеху?

— (Заговорщицки). Только не те, о ком вы думаете.

— Я тогда напрямую спрошу: Жириновский — хороший актер?

— Никакой. Прежде всего потому, что неискренний, а это слишком большой изъян.

— Как же — а техника?

Армен Джигарханян — Дмитрию Гордону: «Планов громадья у меня нет — ни дачи, ни шмачи... Хочу просто нормально жить»

— Сама по себе, повторяю, она никому не нужна, тем более если возьмем за основу определение, по-моему, Ромена Роллана, что актер, играющий Гамлета, хоть немножко должен быть Гамлетом. Если игра не задевает, никакие ухищрения не спасут, а если вам хочется увидеть хорошую технику, смотрите бальные танцы.

— Путин хороший актер?

— (Пауза). Думаю, нет, а вот Ленин, на мой взгляд, был действительно превосходным артистом.

— Правда, его искусство мы оценить не можем — только последствия...

— По ним-то и понимаем, что он сыграл.

— Ельцин хоть ваших похвал заслужил? В нем и характер ведь был, и трагизм...

— Перестаньте, мы это выдумали. Он типичный был крепостной — до того типичный, что даже неприятно.

— А по-моему, из крепостных Борис Николаевич просто вышел, что не помешало ему стать лидером демократических реформ...

— Нет, он поднял всех в атаку: «Э-э-э!», и за ним пошли — двинули и побежали. Конечно, я упрощаю ситуацию: там несколько есть слоев, поэтому вспоминать нужно и о других вещах — скажем, владеет ли человек выразительностью.

— Кого же среди политиков можно назвать хорошим актером?

— Думаю, там таких быть не может, а если умение притворяться вы считаете приметой актерского таланта, то ошибаетесь. Хороший артист — тот, кто...

— ...этим живет?

— Да, кто на разрыв аорты, как говорят, убеждает меня, что Дездемону надо-таки задушить, причем я должен поверить, иначе... Лоуренс Оливье уверял: «Рассуждения о том, что актер — адвокат роли или ее судья, — муть. Я должен быть влюблен в своего героя и вас заставить влюбиться». Тот, кому это под силу, и есть хороший артист, а одно из условий успеха, как мне кажется, искренность.

«В АМЕРИКЕ КО МНЕ ОТНОСЯТСЯ С УВАЖЕНИЕМ, НО БЕЗ ФАНАТИЗМА»

— Помню, лет 25 назад в Киеве гастролировал прекрасный Армянский драматический театр имени Сундукяна...

— (Улыбается).

— ...и вы (очевидно, по старой, так сказать, дружбе) осуществляли для киевских зрителей синхронный перевод — сидели в уютной ложе Театра Франко в джинсовой рубашечке, и в наушниках звучал ваш неповторимый голос... Скажите, вы в Армении и сегодня национальный герой?

— Ко мне там относятся с уважением, но без фанатизма — никакого крепостничества нет. Они от меня не без ума, уважают достойно. Увы, рискуя обидеть многих армян, скажу, что много раз они меня и подводили.

— В сегодняшней Армении вы можете решить любой вопрос?

— Нет, и даже не буду пробовать.

— Вам от этого горько?

— Наоборот — я знаю, что у меня там партнеры серьезные.

— Существует ли всемирная армянская мафия, растянувшаяся от Еревана через Париж и Бейрут до Лос-Анджелеса?

— Что вы, я вообще думаю, что «коллектив» — понятие не армянское. Мои соотечественники — заядлые индивидуалисты.

— А чье же тогда понятие «коллектив»?

— По-моему, оно принадлежит евреям.

— Вернемся к Монтекки и Капулетти. Когда на фоне разгоревшегося из-за Нагорного Карабаха военного конфликта произошли погромы азербайджанцев в Сумгаите и резня армян в Баку, между Арменией и Азербайджаном возник жуткий антагонизм. Мне, например, больно было наблюдать, как деятели культуры, которые должны по идее народы объединять, с обеих сторон осыпали друг друга такими проклятиями и обвинениями, которые не забываются годами. Скажите, прошло ли это противостояние через вашу душу и что вы о нем думаете? Предлагали ли вам присоединить свой голос к общему хору?

— Два или три раза меня приглашали на официальные мероприятия: была, в частности, встреча с Михаилом Сергеевичем Горбачевым, и предполагалось организовать общение азербайджанской и армянской сторон. Потом, очевидно, организаторы догадались, что мы только дискутировать можем, и какие бы умные, интересные слова ни произносили, к делу они отношения не имеют...

— ...и ни на что практически не повлияют...

— Да, ведь этот конфликт тлел всегда, вспыхивая время от времени. Достаточно было любой искры, спора из-за воды в арыке, которую, скажем, азербайджанец направил на свое поле... Великий армянский писатель Ованес Туманян в таких случаях садился на лошадь и лично ехал мирить враждующих.

Думаю, и армянам, и азербайджанцам навредило стремление разжечь ненависть к соседям и на ней погреть руки. Надо было наоборот — постараться все решать миром. Я например, человек эмоциональный: могу раскричаться, заплакать, а тут с трезвой головой нужны люди. Тем не менее, когда в разгар тех событий мне позвонили из азербайджанского посольства в Москве и сказали: «Хотели бы вас пригласить. Попьем чай, поговорим»... Не помню, сам посол звонил или его помощник... (Пауза).

Понимая, на что иду...

— ...и на какой чай соглашаюсь...

— ...я ответил: «Приду — ради Бога, только скажите, когда. Это совсем не значит, что мы до чего-то договоримся, что-то особенное совершим, но хотя бы рискнем посмотреть друг другу в глаза». Помните, как говорил Бернард Шоу: «Мы наделены даром членораздельной речи, и этим преимуществом надо пользоваться»? Увы, чаепитие так и не состоялось. Не думаю, что кто-то усмотрел в нем покушение на устои, но мне дали отбой. «К сожалению, — сказали, — что-то случилось, посол уехал, мы попозже вас наберем».

— Не набрали?

— (Разводит руками). А может, меня дома не было... (Пауза). Нет, я не так наивен... Существуют просто вещи, простите за умные слова, генетического характера — это взаимное отторжение уже в крови.

«КАК МОЖНО УГОВОРИТЬ ОТЦА ИЛИ МАТЬ УБИТОГО ОСЕТИНСКОГО РЕБЕНКА, ЧТО, ВООБЩЕ-ТО, ЧЕЧЕНСКИЙ НАРОД ХОРОШИЙ?»

— Иными словами, армяне и азербайджанцы на генетическом уровне друг друга не воспринимают?

— Думаю, нас только быт разделяет — религиозный быт.

— Они мусульмане, вы христиане...

— ...и в этом главная причина конфликта. Многие мудрые и великие армяне считают одной из самых трагических ошибок своего народа то, что, приняв полторы тысячи лет назад христианство, он ушел из мусульманского мира.

— Грузины ведь тоже ушли — и ничего...

— (Грустно). Мы сейчас говорим об армянах...

— Этот конфликт когда-нибудь прекратится, закончится?

— Видимо, нет. Дай Бог, если будет угасать естественным путем, а может, какой-то третейский судья шикнет: «Вот это — вам, это — вам, и сидите мне тихо!» — как Сталин в свое время делал.

Со второй супругой театроведом Татьяной Власовой Армен Борисович вместе уже 41 год. Любимец кот Фил, проживший в семье 18 лет, умер два года назад

— Да уж, отец народов разруливал такие ситуации жестко...

— И жестко, и умно, и глупо, но все равно разруливал. Может, это и есть один из способов решения подобных проблем, потому что вседозволенность оказалась чревата... Я, например, когда на своем малюсеньком участке в театре кому-то говорю: «Сами решайте», обязательно выйдет какая-нибудь ерунда.

— Некоторые страны приняли закон о признании резни, устроенной турками армянам в 1915 году, геноцидом и ввели уголовную ответственность за его публичное отрицание. Скажите, эта трагедия находит в вашем сердце какой-то отклик, вы о ней вспоминаете, скорбите о погубленных жизнях?

— Наверное, если отдамся эмоциям, внутри что-то всколыхнется и содрогнется, но я не вижу в этом для себя конструктива... Такие акции: признание-непризнание и покаяние, — имеют серьезное государственное значение, и для меня очень важны, но не уверен, что именно через признание геноцида лежит путь к примирению... Головой понимаю, что сделан лишь первый шаг, но...

— ...не притворно ли покаяние — вот вопрос...

— Видите, сколько у нас возникает разных мыслей, ассоциаций... Безусловно, надо бы четко различать, где люди проституируют на проблеме, а где искренни... Иногда я вспоминаю жуткие, просто пронзительные кадры хроники, которые видел по телевизору во время карабахских событий. На какой-то автобус, ехавший из одной деревни в другую, налетели вооруженные молодчики, и до сих пор перед глазами у меня дед с окровавленным лицом и выбитыми зубами. Какие у него были глаза — глаза человека, который так и не понял, за что его били...

— ...и откуда такое звериное нутро вылезло...

— Ну а теперь скажите: как можно оправдать то, что произошло в Беслане? Как можно уговорить отца или мать убитого осетинского ребенка, что, вообще-то, чеченский народ хороший? Да ни за какие коврижки они с этим не согласятся, потому что стали несчастными незаслуженно, и это не подлежит обсуждению.

— Вы вспоминали Саакашвили: весь мир стал свидетелем, как у него с Путиным не склеились личные отношения и что получилось в итоге... Можете представить себя на месте народного артиста СССР Зураба Соткилавы, которого омоновцы уложили в ресторане лицом на пол?

«Меня всегда спасал юмор. В самых запутанных и безысходных ситуациях именно ирония выручает»

— Это, наверное, самый страшный результат бездумной политики... Конечно, государственные лидеры призваны решать крупные, глобальные задачи, но я наивно надеюсь, что они должны позаботиться и о том, чтобы все-таки не страдали люди, которые по несчастью оказались «не той» национальности. Поэтому, когда я слышу, как один из руководителей нашей страны говорит, что мы не будем покупать эстонское молоко, потому как они какашки... Кажется, это неверный подход... Не призываю делать вид, будто ничего не произошло, но зачем же действовать так примитивно?

— При этом прибалты перезахоронили останки советских солдат достойно и красиво, а в России кости сотен тысяч погибших бойцов до сих пор гниют в полях Белгородской, Курской и Орловской областей, и никого это, в общем-то, не волнует...

— Думаю, вы исчерпывающе на свой же вопрос отвечаете. Вся проблема в нашей самокритичности... У меня есть друг — армянин, но живет в Америке, — так вот, ему как-то понадобилось перевезти овец с одного пастбища на другое. Для этого он заказал машину (там это отлажено, знаете ли, неплохо) на 14 голов скота, но когда транспорт пришел, выяснилось, что у него на одного барана больше. Чтобы не морочить себе голову с новым заказом, друг решил: там, где есть место для 14-ти, и 15 поместятся. Не то чтобы их скрутили...

— ...просто на одну уплотнили...

— Вроде нормально... Короче, едут они по дороге, и тут навстречу американский гаишник: останавливает машину, проверяет наличие первозимых «пассажиров» и... выписывает штраф. За что? За то, что вместо 14 овец заказчик подсунул 15. Знаете, кстати, как прокомментировал эту ситуацию мой друг? «Он меня оштрафовал, чтобы я не превратился в скотину».

— Философ!

— Почему вы его так называете? Нормальный умный человек.

«САМОЕ ТРУДНОЕ В ЛЮБВИ — ЧУВСТВО ОТВЕТСТВЕННОСТИ»

— В фильме «Звезда эпохи» вы сыграли недавно Сталина... Покойный Котэ Махарадзе, с которым мы очень дружили, рассказывал мне, как создавал в своем Театре одного актера образ Иосифа Виссарионовича и страдал от того, что не мог сформулировать к вождю свое отношение. С одной стороны, вроде бы тиран, сволочь, мерзавец и негодяй, а с другой — когда умер, у него оказался всего один френч и пара туфель. В голове Котэ не укладывалось, что человек, который железной рукой правил одной шестой частью суши, скончался фактически нищим. Что происходило у вас внутри, когда готовились перевоплтиться в самого Сталина?

— Мне было интересно — очень! Понимаю, что это неоднозначная историческая фигура, что можно в один столбик выписать его великие качества, параллельно в другой злодейства и потом искать, где они пересекаются... Кроме того, я дружу с режиссером Юрием Карой, очень его люблю и, у него снимаясь, получаю всякий раз удовольствие. Впрочем, об этой роли трудно сказать: «Получал удовольствие» — там нет Сталина, а есть лишь цитаты из его статей. Ни сценарист, ни режиссер не рискнули придать образу генералиссимуса чисто человеческие черты... Я, разумеется, не за то, чтобы он в туалете сидел...

— ...хотя это, может, и любопытно...

— ...но просил тем не менее Кару: «Давай снимем, что в кабинете вождь вдруг заснул, — даже если этого не было». Просто если до этой стороны мы не дотронемся, об искусстве можно забыть. Увы, им мои предложения не понадобились. В рот мне, простите за выражение, вложили цитаты из сталинских выступлений, которые кем-то редактировались или были написаны за него, и заставили эти слова произнести.

— Мертвечину эту!..

— Вышла, естественно, ерунда. Потом меня упрекали, что мой Сталин получился добрым, а по-моему, никакой доброты нет, но разговор — я в этом убежден! — должен быть объективным. Ну и еще: на мой взгляд, совсем не важно, похож мой герой внешне на прототипа или нет, — достаточно легко обозначить некое сходство. Я был категорически против того, чтобы накладывать грим, клеить нос, поднимать уши или опускать усы, и слава Богу, Кара со мной согласился. Правда, гримеры были расстроены — они очень хотели по три часа меня мучить, чтобы потом кто-то воскликнул: «Посмотри, у него здесь морщинка точь-в-точь как у Сталина!». Ребята, это неважно — никто не ждет от нас фотографии...

Армен Джигарханян — Дмитрию Гордону: «Спасибо, мне было хорошо с вами, и дай Бог, чтобы мы виделись...»

Наверное, получилась плохая, слабая попытка прикоснуться к масштабной неоднозначной личности, но у меня она вызвала массу раздумий. Сомневаюсь, что когда-нибудь мне еще предложат такую роль, потому что уже выхожу по возрасту, но высказать хотелось бы многое.

— Что, например?

— Считаю, что я вправе затронуть проблему и говорить о ней при одном условии — если столкнулся с ней лично. Когда ты несчастен в семье, в любви (я сейчас говорю очень грубо), можешь прикоснуться к роли Отелло и затем копнуть глубже — посмотреть, скажем, как это делают эфиопы, но если меня этот конфликт не мучает, за его разрешение лучше не браться. Как говорил мне один режиссер: «Если у тебя нет желания задушить женщину, которая отравляет тебе жизнь, ты будешь играть Отелло ради того, чтобы выкрасить себя ваксой».

— Желание задушить есть — нет возможности...

— (Смеется). Пусть не хватает сил — желание уже похвально.

— За свою долгую кинокарьеру вы играли людей разных национальностей, но почему-то особенно много евреев. С чем это связано — есть какое-то сходство?

— Нет, дело не в этом. Наверное, чтобы образ получился, мы подсознательно ищем яркий прототип, пытаемся за что-то зацепиться, войти, иными словами, туда, где не встретит нас пустота. Ну а евреи яркие во всем, начиная с анекдотов... Думаю, они в этом смысле один из самых интересных народов...

— ...после армян...

— В таком случае мы можем смело поделить золотую медаль между евреями и армянами. Тут главное не переборщить — важны понимание и интонация...

— ...чтобы не скатиться к карикатурности, стереотипу...

— Не дай Бог — выйдет эстрадное шоу, и то низкопробное. Аркадий Исаакович Райкин был не карикатурным, а невероятным — там ракурс другой. Это и отличает большого мастера...

— Вы сыграли много влюбленных мужчин: скажите, любовь вообще существует, вы для себя вывели ее формулу?

— Думаю, что она есть, во всяком случае, это повод начать разговор или взаимоотношения между двумя. Дальше идут более серьезные вещи, которые, на мой взгляд, не всем удается выдержать и соблюсти. Лично для меня самое трудное в любви — чувство ответственности, которое требует от нас наибольших усилий и чаще всего нарушается.

— Любовь — это вспышка?

— Конечно.

— И часто она вас посещала?

— Моя профессия к этому обязывала, вынуждала: если актер в свою роль, декорацию или костюм не влюбился — пиши пропало.

«МОЖНО СКАЗАТЬ, ЧТО НЕ Я БУДУЩУЮ ЖЕНУ СОБЛАЗНИЛ, А ОНА МЕНЯ»

— Кто из актрис давал вам мощный сексуальный импульс? Гурченко, Терехова?..

— Все, с кем я играл, — других не было...

— Так вы, Армен Борисович, любвеобильный?

— Нет, совершенно! Своего друга, великого дрессировщика, я однажды спросил: «Что ты забыл в клетке с хищниками — неужели не боишься?». — «Боюсь, — он сказал, — каждый день». — «Зачем же туда идешь?». Он улыбнулся: «Очень люблю их». Думаю, в этом суть, и хотя мы с вами знаем, что такое любовь, в четырех словах объяснить это нельзя. Она какая-то многоликая... Мы будем долго смеяться, но ревность — тоже один из признаков любви.

— Как интересно!..

— Обязательно, потому что, хотим мы этого или нет, две фигуры начинают двигаться навстречу друг другу. Отсюда и взаимные претензии: опоздал, не пришел...

— Судя по всему, вы отличный семьянин, потому что более 40 лет с одной женой живете. Как вы с ней познакомились?

— Ничего драматического не было — она приехала в Ереван и... Короче говоря, произошли вещи, которые не назовешь популярными.

— То есть?

— Можно сказать, что не я будущую жену соблазнил, а она меня. Таня уже побывала замужем, растила сына от первого брака — он и сейчас жив-здоров... У меня, честно говоря, нет потребности выносить это на чей-то суд — дай Бог, чтобы внутри себя все разложил по полочкам. 23 сентября исполнился 41 год, как мы зарегистрированы. За эти годы пережили много катаклизмов, но одно вам могу сказать точно: я ни разу об этом не пожалел, ни разу не захотел уйти, хотя изначально сомнения были... Отношения двух — это же очень сложная вещь, и я думаю, что разделение на самцов и самок — самое невероятное, что придумал на небесах бородатый дедушка.

— Как ваши многочисленные профессиональные вспышки переживала супруга?

— Думаю, тяжело — а кому из женщин это приятно? Правда, жена мало видела меня на экране и особенно в театре. Сначала я удивлялся: вся Москва говорит о том, как я это играю, а она даже на спектакль не пришла. Думаю, одной из причин была ревность.

— Актрисы ей по ночам не звонили?

— Нет — я не давал для этого поводов.

— Скрывали от дам сердца номер своего телефона?

— Жениться не обещал никому. Мы, мой хороший, тут с вами не разберемся — история непростая, сотканная из взаимных отношений, а для меня чувство ответственности, порядочность превыше всего. Это как у Экзюпери: «Мы в ответе за тех, кого приручили»...

— Я понял: лучшая реклама для армянского мужа — его ответственность!..

— Не думаю. Иногда бывает и безответственность — тут все индивидуально.

— Актрисы вас добивались? Намекали, так сказать, тонко?

— Тонко или толсто... (Улыбается). Я бы сказал: завуалированно. Другое дело, что (вы позволили мне о себе говорить) всю жизнь меня спасал юмор.

— И очевидно, ирония...

— Это даже вернее. В самых запутанных и безысходных, казалось бы, ситуациях, которые я вообще-то очень трудно переживаю, именно ирония выручает, хотя иногда пускать ее в ход опасно — случается, кого-то и обижаю.

— Актеры говорят, что самое большое испытание — поцеловать партнершу, которая физически или морально противна. Бывали случаи, когда вам приходилось...

— (Перебивает) ...у меня таких не было...

— Неужели все были приятны? Вот она — счастливая актерская судьба!..

— Не могу вам сказать, что все, но я невероятно подвержен пресловутому «самоотравлению собственной фантазией», поэтому ни на сцене, ни на съемочной площадке галеры у меня не было. Я очень много играл сложных ролей — физически изматывающих, но всегда приходил на спектакль (особенно на спектакль!) с удовольствием и ждал, когда откроется занавес...

— Любите свою работу?

— Безумно! Мне дорог мир этого цирка, этого клоунства, где я могу делать все, что боюсь попробовать в жизни.

— Ну хорошо, но вам приходилось целовать актрису, которая перед этим ела дома лук или чеснок?

— (Улыбается). Многократно.

— И что вы при этом чувствовали?

— Ничего. (Пауза). Преодоление (смеется).

— Разве в актерских школах, театральных институтах не учат, что перед репетицией или спектаклем...

— ...я говорил, когда преподавал во ВГИКе, студентам, а теперь повторяю своим молодым актерам: «Не ешьте накануне лук, не приходите, выпив даже 50 граммов».

— Это были известные актрисы?

— Не важно. С каждым может случиться, не это определяет...

— Настоящий мужчина!

— Знаете, к любви ведь тоже надо готовиться — это не может происходить спонтанно.

— Может, но не так часто...

— Иначе потом это в душе не откладывается. Можно, конечно, и наспех, где-нибудь в тамбуре все провернуть, но это эрзац любви...

— ...а как же романтика?

— В высокие слова, которыми прикрывают низменные побуждения, я не верю. Вообще, человеческие взаимоотношения очень далеки от романтики — там гораздо больше проблем с преодолением.

«ИЗ ВСЕХ ПОЛОВЫХ ОРГАНОВ У МЕНЯ ОСТАЛИСЬ ТОЛЬКО ГЛАЗА»

— Вы где-то сказали: «Физически я чувствую, что мне много лет». Что же такое старость — как вы ее ощущаете?

— Ноги болят, соли в суставах откладываются, по лестнице поднимаюсь — одышка: самые простые вещи. Хотя говорю вслух и этого не стесняюсь: «Не верится, что мне столько лет». Подожди, вроде совсем недавно летал...

— Скажите тогда всем: сколько вам?

— Уже 73 — я появился на свет в 1935 году...

— Когда мимо проходит девушка в короткой юбке с красивыми длинными ногами, отзывается что-то в сердце?

— У меня был друг, который в таких случаях говорил: «Можно я не буду на этот вопрос отвечать?». Лучше забавную историю вам расскажу. Как-то раз один замечательный поэт, которому было уже много лет, гулял со своим приятелем. Стояло лето, мимо фланировала девчонка в короткой юбчонке, он обернулся, дого смотрел ей вслед, и тогда его спутник задал тот же вопрос, что и вы: «Взыграло?». В ответ поэт только вздохнул: «Из всех половых органов у меня остались только глаза». Ну, у меня еще кое-что, кроме глаз, есть... (улыбается).

— Вы, Армен Борисович, довольно странный кавказский мужчина: не пьете, мало едите... Что это за самоограничение?

— Чревоугодие плохо отражается на самочувствии. Мы, актеры, поздно возвращаемся из театра, и после затрат энергии стараемся ее восполнить, а это чревато лишними килограммами. Когда я активно играл, они мне мешали — я начинал задыхаться, поэтому старался на ночь не есть. Перестав выходить на сцену, малость ослабил узду, но почувствовал, что тяжело спать и так далее, поэтому стараюсь режим не нарушать. Хорошие люди учат: мол, не надо ни в чем себя ограничивать, но после семи ничего старайтесь не есть. Сейчас, будучи в Америке, ел только овощи.

— Ну да — там, в общем-то, больше есть нечего...

— (Смеется). Какая ирония!

— Тем не менее, когда вы оказываетесь в шумном кавказском застолье, без тоста наверняка не обойтись. Какой ваш любимый?

— Во-первых, застолий стараюсь уже избегать, а если отвертеться не удается, заранее предупреждаю, что: а — тамадой не буду и б — пышные тосты произносите, пожалуйста, без меня... Хотя могу, разумеется, что-то сказать. Есть два хороших армянских тоста — очень короткие и точные, — которые мне нравятся. Первый такой: «Что бы ни случилось, сделаем так, чтобы нам было не стыдно смотреть друг другу в глаза», а второй постараюсь сейчас перевести. Когда на душе хорошо (это и к застолью относится), у нас в Армении говорят: «Господи милостивый, все ты нам дал, ничего у тебя больше не просим, но лишь одного — не сочти то, что имеем, излишним, оставь его нам!». Красиво сказано! Увы, часто мы говорим одно, а делаем совершенно другое...

— В заключение хочу пожелать вам, чтобы Бог не считал то, что у вас есть, излишним, и только приумножал...

— Спасибо, мне было хорошо с вами, и дай Бог, чтобы мы виделись. У нас очень хороший театр, поэтому лично вас и всех ваших друзей, которые будут в Москве, приглашаю — приходите. Давно мечтаю привезти ребят в Киев, в Украину, где как актер испытал много счастья. Это незабываемо — жаль лишь, что неповторимо...