«КОРЖАКОВ УТВЕРЖДАЕТ, ЧТО Я ПРОСИЛ ЕГО УБИТЬ КОБЗОНА, ГУСИНСКОГО И ЛУЖКОВА? ПОЧЕМУ ЖЕ ОН НЕ СООБЩИЛ КУДА СЛЕДУЕТ, ПОЧЕМУ ТУТ ЖЕ У СЕБЯ В КАБИНЕТЕ НЕ АРЕСТОВАЛ? ВОТ И ЗА УБИЙСТВОМ ЛИСТЬЕВА НЕ Я СТОЮ - КОРЖАКОВ: ЭТО ОН ОДИН ИЗ ОРГАНИЗАТОРОВ СТРАШНОГО ЗЛОДЕЯНИЯ»

- Бывший начальник охраны первого президента России Александр Коржаков совершенно на голубом глазу сказал мне, что вы приходили к нему с прось­бой убить Кобзона, Гусинского и Лужкова...

Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

- (С улыбкой). Всех вместе...

- ...и сразу!

- На самом деле, Коржаков эту историю рассказывает уже давно - с того момента, когда под давлением людей, принимавших участие в ельцинской кампании 96-го года, в том числе меня и Чубайса, был отправлен Борисом Николаевичем в отставку. С тех пор он пытается по-своему мстить. Безусловно, Коржаков не может не реагировать на мои слова о нем, а я ведь публично говорил, причем с фактами и аргументами, для чего он нанимал убийц, в каких спецоперациях участвовал... Это не может не вызывать у него раздражения, поэтому разжалованный генерал и придумывает разные байки...

- Иосиф Кобзон, которому я об этом поведал, отреагировал с юмором: мол, надо у Коржакова спросить, почему Березовский если и приходил с этим предложением, то именно к нему...

- Первая мысль: если ты знал об этом, почему тогда не сообщил куда следует, почему тут же у себя в кабинете не арестовал? Преимущество этих людей - я имею виду и Коржакова, и Путина - в том, что они понимают: к сожалению, наш народ на два шага вперед не считает и память у него короткая. Такую игру они ведут именно потому, что очень низкого мнения о собственном народе, и, увы, их расчет часто оправдывается.

- Опять-таки о Коржакове: он сказал мне - совершенно осознанно и уверенно, - что убийство Листьева заказали Березовский и Лисовский. Что вы на это ответите, ведь не секрет, что и правоохранительные органы отрабатывали версию о вашей причаст­ности к громкому престу­плению?

- Могу только рассказать, как представляю себе то, что произошло с Листьевым, и почему это случилось. История, правда, длинная, но постараюсь, насколько это возможно, быть кратким...

Вы знаете, что в декабре 94-го года Ельцин подписал указ о преобразовании ЦТ (Центрального телевидения) в акционерное общество. Отмечу, что Коржаков активно помогал нам убедить Ельцина в необходимости такого шага и в том, что в конечном счете Борис Николаевич этот указ издал, его заслуга огромна. Правда, как вскоре выяснилось, Александр Васильевич рассчитывал получить в свое распоряжение достаточно интеллектуальную команду, которая не только сможет работать на президента, но и, кроме того, будет лично ему, Коржакову, полностью подконтрольной.

Чтобы сделать следующий шаг, он организовал совещание в Кремле, на которое пригласил меня, Бадри Патаркацишвили, который в то время был заместителем гендиректора ОРТ, и нашего теннисиста Шамиля Тарпищева. Шамиль пришел не один, а с какими-то ребятами...

«В последние годы Борис Николаевич, мне кажется, больше думал о тех ошибках, в результате которых в Кремле оказался Путин. Ельцин глубоко переживал, когда увидел своего преемника в деле»

- Тоже теннисистами?

- Да нет - с солнцевскими, и Коржаков, по сути, потребовал, чтобы часть эфирного времени мы передали Тарпищеву вроде бы для освещения спортивных событий, причем задумывалось это как отдельное акционерное общество внутри нашего...

- Потребовал в какой форме?

- В достаточно интеллигентной: мол, вы должны это сделать... Нет, он не стучал кулаком по столу, хотя всем было понятно: по существу, это приказ, мы отвергли его предложение прямо там же, в Кремле. Сидя за столом, Бадри прямо сказал в глаза Коржакову при Тарпищеве и этих ребятах: «Я вообще не понимаю, Александр Васильевич, почему вы решили устроить здесь бандитскую разборку».

После его слов Коржаков мне заявил: «Чтобы этого грузина я никогда больше не видел» (и таки больше его не увидел)... Стало совершенно очевидно, что он посылает месседж: я хозяин, а вы делайте, что вам скажут, а результатом того, что ему не удалось навязать нам свою волю, стали некоторые действия, среди которых - убийство Листьева. О многочисленных фактах, которые это подтверждают, мы можем говорить отдельно, но я убежден, что стоит за этим преступлением именно Коржаков.

Все россказни о том, что у Влада были какие-то обязательства перед рекламодателями, абсолютно от лукавого: по этой версии, Листьев якобы поплатился жизнью за то, что решил на три месяца отменить на ОРТ рекламу, но это была идея моя.

Тогда на ОРТ, поскольку оно было государственным, никто особенно не заботился, как собирать деньги от рекламы, - по сути, все отдали на откуп мелким акционерным компаниям. В результате, хотя доля ОРТ в телевещании была огромной, на рекламном рынке оно получало абсолютный мизер (достаточно сказать, что НТВ, которое в то время имело долю вещания вполовину меньше, собирало рекламных денег в два раза больше). Поэтому я и решил рынок сломать - мы просто отказались от рекламы на три месяца, а потом запрет на нее продлили еще на месяц. Разрушили рынок полностью, после чего собрали его по новой и получили уже ту долю, которая реально нам полагалась, - порядка 45-50 процентов.

С Дмитрием Гордоном в своем лондонском офисе Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

На самом деле, Влад Листьев категорически против столь радикального метода возражал, но потом принял мои аргументы и согласился. Уверен: его убийство не имело никакого отношения к бизнес-разборкам. Скажу честно: поначалу я тоже грешил на Лисовского, но под давлением фактов мнение изменил, а последовавшие за этим преступлением события - попытка арестовать меня и то, что Коржаков на два дня совершенно исчез, как будто не имел никакого отношения к случившемуся, - убедили: без него тут не обошлось.

Что же касается моей вовлеченности в это дело, то, действительно, я давал ответы на вопросы Генеральной прокуратуры, и там их сочли исчерпывающими. Кстати, в этих ответах я прямо указал на Коржакова как на одного из организаторов страшного злодеяния, более того, писал об этом в ФСБ, посылал туда соответствующие документы, но, естественно, как тогда никакой реакции не последовало, так и поныне ее нет...

- Помню, как после убийства Листьева в «Останкино» собрались известные журналисты, видные общественные деятели и туда к ним приехал черный от горя Ельцин, пообещавший виновных найти и наказать... Как вы думаете, к концу жизни он понял, кто устранение популярнейшего телеведущего инициировал?

- Об этом мне ничего не известно. Не думаю, что Борис Николаевич занимался данным вопросом, хотя изначально близко к сердцу все принял и даже пошел на панихиду, которая состоялась в «Останкино». В последние годы, мне кажется, он все-таки больше думал о тех ошибках, в результате которых в Кремле оказался Путин. Я знаю мнение людей, близких к Ельцину на закате его жизни, тех, кому он доверял, и все они абсолютно единодушны в том, что Борис Николаевич глубоко переживал, когда увидел своего преемника в деле.

«ВОЛОДЯ ПУТИН НЕ ТОЛЬКО НЕ НАМЕКАЛ НА НЕОБХОДИМОСТЬ ЗАПЛАТИТЬ ЕМУ ЗА УСЛУГИ, О И, НАОБОРОТ, МОИ ПОПЫТКИ ЧТО-ТО ЕМУ ПРЕДЛОЖИТЬ ВСТРЕЧАЛИ ОЧЕНЬ МЯГКИЙ ОТКАЗ»

- Когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с Владимиром Путиным?

- Точно не помню, это был 90-й или начало 91-го года... В Россию прибыла группа американских бизнесменов, с которой я ездил по стране, они выразили желание побывать в Питере, а у меня, честно говоря, никаких специальных знакомств, связей там не было. Обратился к Петру Авену - в то время еще моему другу, причем давнему (это позже так получилось, что мы совершенно с ним разошлись), и он сказал, что поможет организовать встречу с Собчаком, который тогда был мэром Санкт-Петербурга, - мол, у него там хороший знакомый Володя Путин, который и посодействует... Собственно, так все и произошло.

Это была первая встреча с Путиным - в то время мы развивали автомобильный бизнес и хотели открыть представительство компании «Мерседес-бенц» в Питере, а он был заместителем мэра по внешнеэкономическим связям. Я с ним переговорил, тогда же познакомился с Сечиным... В общем, достаточно быстро у нас установились действительно дружеские отношения.

- Какое первое впечатление он на вас произвел?

- Да, в общем-то, никакое - он не был ни отрицательным персонажем, ни положительным.

- Бесцветный?

- Пожалуй. Даже нынешний зам главы Администрации и помощник президента Игорь Сечин, и тогда состоявший при нем, впечатлил больше, потому что слишком низко сгибался, неся Путину портфель. Меня эти прямо-таки театральные мизансцены удивили...

- Может, портфель был тяжелый?

- Да нет, тоненький, тем не менее он все время ходил за Путиным сгорбившись, и это бросалось в глаза, а вот сам Путин - ничем, никак... Хотя, повторяю: неприятного впечатления он не производил.

- Потом возникла симпатия?

- Со временем да, потому что, когда я к нему обращался с какими-то деловыми вопросами по бизнесу, он их, во-первых, решал, а во-вторых, не только не намекал на необходимость заплатить за услуги, но и, наоборот, мои попытки предложить ему что-то взамен (их было две или три) встречали очень мягкий - опять-таки никакой не жесткий! - отказ. Случай в моей практике исключительный, в то время единственный, и как раз это крайне меня тогда удивило.

- Вы были на ты?

- С самого начала.

- Все, кто знают Путина и общаются с ним, утверждают, что он обладает неким обволакивающим воздействием на собеседника. Вам тоже так показалось?

- Как раз напротив - считаю, что ничего подобного в нем нет. У нас сложились очень добрые отношения, хотя по-человечески мы были друг другу абсолютно не интересны: ни он мне, ни я ему. Подтверждением этого является то, что когда Путин уже переехал в Москву, мы встречались достаточно часто, но никогда в непринужденной, неформальной обстановке. Не было такого: «Давай, Володя, в ресторан сходим» или: «Приезжай, Боря, ко мне - посидим!», но в то же время на рабочем уровне общались мы часто. Мало того, едва только познакомились в Питере, я пригласил его с собой в Швейцарию.

- И он поехал?

- Поехал...

- Хорошо провели время?

- Мы были совсем коротко - несколько дней, тем не менее я представил его жене... Путина снова сопровождал Сечин.

- С портфелем?

- В тот раз (улыбается) без, правда, на лыжах мы не катались...

На самом деле, весь мой личный опыт (личный, я это подчеркиваю!) общения с Путиным был только со знаком плюс: он, в частности, поддержал меня, когда я был в серьезном конфликте с Примаковым - в то время премьер-министром.

Ой, никогда не забуду: я с Леной, моей женой, пришел на премьеру фильма «Сибирский цирюльник» в Кремлевский дворец. Где-то минут за 10 до начала (холл был уже полон людей) мы входим, и перед нами все веером рассыпаются, рассыпаются... Только один какой-то чиновник подошел, пожал руку. «Борис Абрамович, - произнес, - вот видите, а я не боюсь»...

- ...и тут же умер от страха...

- Нет-нет, даже сейчас, по-моему, с ним все в порядке. Повторяю: мы не были с Володей настолько близки, чтобы дружить домами, и именно поэтому ни я его никогда на семейные торжества не звал, ни он меня, и вот в феврале, в самый напряженный период, у моей жены день рождения. Я специально не приглашал никого, особенно из власти, чтобы не создавать для них никаких неудобств... Володя приехал сам, без приглашения (за 10 минут до этого меня предупредила охрана: сейчас подъедет). Увидев его с букетом цветов, я спросил: «Зачем тебе это нужно?» - и услышал в ответ: «Да плевать мне на Примакова!».

«Я НЕ СЧИТАЛ, ЧТО  ЛЮДИ ИЗ КГБ КАКИЕ-ТО ОСОБЕННЫЕ, СДЕЛАННЫЕ ИЗ ДРУГОЙ МАТЕРИИ»

- Какой пост в то время ВВ занимал?

- Директора ФСБ.

- В одном из своих интервью вы сказали, что сыграли решающую роль в назначении Путина на должность президента. Вы подтверждаете эти слова?

- Прежде всего я подтверждаю, что никогда такого не говорил. Решающей роли я не сыграл, хотя был одним из тех, кто участ­вовал в подготовке этого решения для Ельцина. Действительно, в то время я считал, что выбор между Примаковым и Путиным - это выбор между плохим...

- ...и очень плохим...

- Нет, плохим и хорошим, а сегодня понимаю, что да - между плохим и очень плохим. Тем не менее, несмотря на то, что произошло, - и со мной в том числе, но прежде всего, конечно, с Россией - я бы и сегодня предпочел Путина, а не Примакова.

- Третьего разве дано не было?

- На самом деле, это, конечно, не единственная была альтернатива, но к тому времени уже возник цейтнот, связанный, если вы помните, с...

- ...президентской болезнью?

- Нет, с кадровой чехардой. Вы вот совершенно верно сказали, что, несмотря на интуитивное понимание правильного пути для России (а может, именно в силу своей ответственности за этот правильный выбор), Ельцин чувствовал себя царем, и конечно, глубоко в душе не понимал, что должен уйти.

- Видимо, ему об этом не говорили...

- Да нет, его семья - реальная семья: Татьяна, Наина Иосифовна, - все время твердили ему, что пора уходить, и все мы, кого он выслушивал, тоже мягко подводили его к этой мысли... Лично я много раз касался с ним этой темы, и он никогда не ставил под сомнение то, что уходит, то есть подсознательно Ельцин себе этого не представлял, но принимал как разумный необходимый шаг. Думаю, он просто считал, что, передав власть добровольно, - впервые в российской истории! - должен показать пример, и от этого будет зависеть главная оценка (со знаком плюс или со знаком минус) того, что он сделал...

- Но вы же умный человек: неужели не понимали, что выходец из Комитета государственной безопасности не должен быть президентом, что это для России чревато?

- (Вздыхает). Об этом еще в то время многие друзья предупреждали, но я отвечу на ваш вопрос прямо: «Нет, не понимал». Я действительно не считал, что это какие-то особенные, сделанные из другой материи люди, да и весь мой личный опыт общения с Путиным был исключительно положительным.

«ЕЛЬЦИН ПОПРОСИЛ МЕНЯ ВСТРЕТИТЬСЯ С ПУТИНЫМ И СПРОСИТЬ: ГОТОВ ЛИ ОН СТАТЬ ПРЕЗИДЕНТОМ РОССИИ»

- Как сегодня считаете: ошиблись вы тогда или нет?

- Трудно ответить определенно, но в условиях цейтнота, который тогда возник... Вспомните: Черномырдин уже устарел, Кириенко вообще ничего не мог, сменивший его Примаков как раз очень много чего мог, даже развернуть страну назад, и именно поэтому был абсолютно опасен. Потом появился Степашин, который оказался почти как Кириенко... Когда он стал премьером, а по существу претендентом на президентское кресло, тут же стал ко всем бегать, всем угодить хотел, быть хорошим и перед коммунистами, и перед Лужковым, и перед Чубайсом, со мной старался дружить...

- И нашим, и вашим...

- Понимаете, не было определенности, которая в то время была нужна, потому что борьба предстояла серьезная, и лишь Путин в полной мере этому критерию соответствовал. Ни к кому не бегал советоваться, ни перед кем не заискивал: один раз принял решение - все! Опять же он говорил, что не хочет идти в президенты... Я уж не знаю конспирологии, согласно которой у КГБ был якобы план привести своего человека к власти...

- Кстати, вы с этим согласны?

- Исключить этого не могу, но считаю такую вероятность низкой. Это же действительно я ездил по заданию Ельцина к Путину - по-моему, в июле 99-го года...

- На дачу?

- Нет, в то время Володя отдыхал на севере Франции, в Биаррице.

- И вы сообщили ему, что президентом России будет именно он?

- Немножко не так - эту тему мы обсуждали и раньше, но в тот раз Ельцин попросил встретиться с ним и спросить: в принципе, готов он принять предложение? Я полетел, разыскал его с женой и дочерьми в очень скромной гостинице... В общем-то, он сказал, что готов этот вопрос обсуждать, но, естественно, только если Борис Николаевич будет говорить с ним на эту тему сам.

- Представляю, что должен чувствовать человек, когда ему сообщают: есть мнение, что именно ты станешь преемником. Как в эти минуты Путин себя вел?

- Ну, поскольку услышал это не в первый раз...

- ...внутренне был готов?

- Предварительные разговоры начались еще в начале 99-го года, зимой. Возможно, на этот раз Володя воспринял все совсем серьезно, тем не менее новость не стала для него супернеожиданной, и отнесся он к ней вполне нормально: опять никакого энтузиазма по этому поводу не выразил, но, в общем, не так уж и открещивался.

- Что за загадочная история произошла с вами и директором ФСБ Путиным, когда вы застряли в лифте и не где-нибудь, а на Лубянке?

- Вовсе не в лифте, а на так называемой лифтовой площадке, но история и вправду была странная. Когда я к нему пришел...

- На Лубянку?

- Да, в небезызвестный кабинет, в котором сидели все главные чекисты СССР...

- Призраки хоть не беспокоили?

- Нет, абсолютно, да и был там уже не впервые... В общем, Володя сказал: «Пойдем чего-нибудь поедим». Мы перешли в другую комнату, а потом он замялся: «Ты знаешь, я не уверен, что здесь...». (Смеется). Короче, показал пальцем вверх: дескать, не исключена прослушка. Это меня поразило, а мы же как раз обсуждали напряженную ситуацию с Примаковым (он противостоял в то время и Путину, потому что на место директора ФСБ хотел посадить своего человека).

- Своего человека - это кого?

- Варианты там были разные, в том числе обсуждалась кандидатура Кобаладзе. Для меня, кстати, это было еще одним подтверждением того, что у чекистов тоже не все едино, то есть не только я с Примаковым конфликтовал... Так вот, вышли мы и направились в третью комнату... Она совершенно была нерабочая - просто площадка перед лифтом, который на этом этаже не останавливался, отгороженная от коридора стеной, но Путин сказал: «Вот тут можем поговорить». Мы обсудили вопрос, а когда решили вернуться назад, оказалось, что дверь, ведущая на эту площадку, захлопнулась. Путин постучал в стену, отделявшую нас от коридора...

- Она, как положено, имела уши...

- (Смеется). Слава Богу, кто-то там проходил.

«ОДНАЖДЫ ПУТИН СКАЗАЛ МНЕ: «МОЖЕШЬ ПОВЕРИТЬ: ТЫ ДЛЯ МЕНЯ ДАЖЕ БОЛЬШЕ, ЧЕМ БРАТ»

- Это правда, что Владимир Владимирович называл вас братом?

- Несколько раз так и было... Однажды он мне сказал: «Ни у тебя, ни у меня нет ни сестры, ни брата, поэтому можешь поверить - ты для меня даже больше, чем брат». Это произошло, когда мы выиграли парламентские выборы 99-го, хотя никто не верил, что можно создать блок «Единство», сформировать команду, подвигнуть губернаторов отказаться от клятвы Лужкову и Примакову, работать на новую власть... (Может, вы плохо то время помните, но Примаков с Лужковым уже проводили по стране перекличку - так, как это в советское время делалось).

Никогда не забуду, как за четыре недели до выборов в Думу в декабре (именно на них решался вопрос о президентстве!) один из заместителей Лужкова ко мне пришел. Накануне они сняли вещание программы Доренко в Башкортостане, и начал он жестко: «Борис, ну ты понял, что ОРТ закроем по всей стране? Что ты делаешь? Мы уже белую лошадь победителям приготовили и портфели министерские поделили - все равно у вас шансов нет. В общем, у меня к тебе просьба: сделай так, чтобы до выборов Доренко в эфир не выходил».

Ответил я просто: «Я чего-то не понял - если вы так уверены, что выигрываете, почему же настаиваете, чтобы Доренко не выходил в эфир?». Тот: «Чтобы не осложнять ситуацию». - «Чтобы ее не осложнять, пусть все идет, как идет. Хотите закрывать регионы? Пожалуйста - не думаю, что у вас хватит на это сил». Это я к тому, насколько сильным было тогда напряжение, и когда мы победили, Володин звонок перехватил меня по дороге на дачу: «Ты не можешь вернуться?». Я приехал, и Путин сказал, что страшно благодарит: мол, сам до конца не верил, что можно добиться победы. Тогда мы и побратались...

Зимой 99-го, когда начались разговоры о том, не подумать ли ему о президентстве, я был у него на даче, и, когда на эту тему завел разговор, Володя ко мне наклонился и произнес: «Послушай, знаешь, чего больше всего на свете хочу?». Я плечами пожал: «Нет». - «Быть Березовским. - Потом сделал паузу и попросил: - Дайте, пожалуйста, мне «Газпром»!..». Теперь-то мы видим (улыбается): Путин «Газпром» контролирует...

- ...но Березовским так и не стал...

- На самом деле, если честно, у меня тогда не было времени, чтобы хорошо Володю узнать...

- Хотя надо было...

- Это уже другой вопрос, но история сослагательного наклонения не имеет. Меня как раз покоробило немножко, ког­да он сказал, что хочет мной быть (я серьезно к этому отношусь, потому что хорошо помню, как Чубайс вспоминал, что хотел быть Собчаком). Вообще, я считаю, что, когда человек хочет быть кем-то, какой-то глубинный порок внутри его сидит.

- Проблемы уже есть...

- ...поэтому я даже Бадри после этого разговора с Володей все рассказал, причем в контексте: что-то у него не так.

- Когда вы с Путиным почувствовали взаимное охлаждение?

- Ну, я скажу, никакой горячей любви и не было - просто нормальные, добрые, дружеские отношения, а разрыв, думаю, наметился в декабре 99-го, практически сразу после парламентских выборов. Если вы помните, в то время наши войска в Чечне подошли к Тереку. Не говорю, что я ох какой эксперт, но поскольку, будучи заместителем секретаря Совета безопасности, полтора года провел в Чечне...

- ...проблему знаете хорошо...

- И не только поэтому. Первое мое путешествие из Москвы состоялось в шесть лет - я отправился с бабушкой в Очамчиру, на берег Черного моря.

- Это же Грузия...

- Да, столица Абхазии. С тех пор на протяжении 30 лет я каждый год ездил на Кавказ и поэтому действительно неплохо знал населявших его людей, их проблемы, особенности. Задолго до погружения в политику я четко понимал отличия менталитета чеченского от грузинского, грузинского от абхазского, а уже Чечня все это отполировала.

Имея опыт действительно уникальный, я сказал Путину: «Володя, проблема в том, что победа - не флаг над Грозным, ее смысл в том, чтобы чеченцы считали, что проиграли, а мы - что победили. Вы хотели реванша за поражение в первой чеченской войне (а я категорически выступал против второй - еще с июля, когда Степашин был премьером, беседовал с ним на эту тему)? Такой результат достигнут - не нужно теперь штурмовать Грозный».

Здесь вот мы с ним разошлись. Это не было конфликтом, я бы не сказал даже, что пробежал холодок, но что-то такое появилось, обозначились разногласия... С тех пор я практически не принимал никакого участия в президентской гонке, считая, что, как следствие победы на парламентских выборах, вопрос решен. Более того, я даже уехал из России на достаточно долгое время и вернулся перед самыми выборами, а после того, как в марте 2000-го Путин стал пре­­зидентом, мы встречались с ним еще не­сколько раз. Не могу сказать, что часто, но раз в две недели общались, проговарива­ли основные идеи, как делали это и раньше.

Теперь попытаюсь расставить все точки над «i», дабы развеять любые сомнения, по­тому что бытует множество домыслов, буд­то я хотел президентом манипулировать и так далее... Поймите, у меня была с ним конк­ретная договоренность, что я имею воз­можность высказать свое мнение по лю­бому, кажущемуся мне важным, вопросу...

- ...а его дело услышать это или же нет...

- Его дело - выслушать, но решение принимает только он, потому что ответственность за его последствия ложится на него, а не на меня. Фактически я выступал в качестве неформального консультанта: к нему можно прислушаться, но можно его и послать...

Не скажу, что именно тогда наступил переломный момент в отношениях, но стало понятно: есть какие-то принципиальные вещи, по которым наши мнения кардинально расходятся. Мы, в частности, договорились, что я вправе поднимать любой вопрос, аргументируя свое понимание... Если моя идея не принимается, это абсолютно нормально, но недостаточно просто отмахнуться: «Ерунда!» или «Ты не понимаешь!» - с другой стороны тоже должна быть аргументация.

- Думаю, это раздражало его и тяготило...

- По крайней мере, при обсуждении второй чеченской кампании ничего подобного я не заметил. Просто понял, что есть какие-то соображения (и это естественно), которые составляют суть государственной политики, а поскольку она является конфиденциальной, я не получил аргументированного ответа, почему, собственно, войскам нужно идти дальше. В воздухе как бы витало, что есть какие-то доводы, которые он не хочет сейчас озвучивать, тем не менее отношения оставались нормальными, рабочими...

Дальше возникла история уже другого характера - то есть там не было никакой государственной тайны, никаких предполагаемых скрытых моментов, не рассчитанных на публичность, и связана она с изданием указа о создании семи федеральных округов и появлением четырех законов, которые существенно ограничивали роль Совета Федерации (и не только его). Грубо говоря, это был первый серьезный шаг к централизации власти.

В то время я был депутатом Госдумы от Карачаево-Черкесии, и когда узнал (так же, как остальные коллеги), что подготовлены такие законы и соответствующий указ вышел, очень удивился.

Собственно, у меня было два принципиальных возражения. Первое: создается параллельная структура власти, не прописанная в Конституции (мало того, что она централизирует власть, одновременно еще и размывает ее, потому что появляются органы с параллельными функциями). Второе: этими законами Путин присваивал себе право снимать губернаторов, которые в то время еще избирались. Да, снимать через некоторые процедуры (а именно после предъявления обвинения или возбуждения прокуратурой уголовного дела), но это противоречило духу Конституции, поскольку человек, вина которого в суде не доказана, еще не преступник. Ну и, наконец, самое главное: губернатора, если он избран, а не назначен, лишать поста можно только через некую процедуру импичмента.

Первый, к кому я обратился, был Глава Администрации президента Волошин. Я сформулировал ему все свои соображения, по существу он не смог ничего возразить, и тогда я встретился с Путиным и то же самое изложил ему. В ответ услышал, что Россия разваливается, что губернаторы сошли с ума и они коррумпированны, - в общем, избитую фразеологию. Между тем к этому моменту стало очевидно, что первый шок, вызванный революционным преобразованием России, прошел. В 2000 году губернаторы уже хорошо понимали, что единая Россия лучше, чем отдельные княжества, и поскольку этот переворот в менталитете свершился, приведенные поверхностные аргументы, с моей точки зрения, не выдерживали никакой критики, а кроме них, ничего не было.

В общем, я пообещал Путину, что напишу ему письмо и изложу на бумаге, почему предложенные им новшества считаю ошибкой. Так и сделал, а когда мы увиделись в следующий раз, попросил написанное мною прокомментировать. Он отказался. «Тогда, - сказал я, - предлагаю другой вариант: пускай эта полемика будет публичной. Теперь письмо личное я трансформирую в открытое и опубликую»...

«КРЕМЛЬ ПЛАТИЛ ДЕПУТАТАМ ГОСДУМЫ ПО ПЯТЬ ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ, А Я ПРЕДЛОЖИЛ ИМ ПО СЕМЬ»

- Да вы просто на рожон полезли!

- С его позиции, наверное, так все и выглядело, но я-то исходил из того, что накануне мы говорили о строительстве нормального демократического государства...

Кстати, до этого был еще один эпизод, когда я в его понимании полез, как вы выразились, на рожон. Когда Путин стал президентом, я сказал ему, что, по-моему, практически вся база для поступательного движения вперед построена и не хватает лишь одного - оппозиции. Так получилось, что в результате парламентских выборов мы ее, по существу, уничтожили, а поскольку Примаков и Лужков, противостоявшие нам, на идейных борцов не тянут, оппозиции на поляне и вовсе нет. Нам, - предложил я, - реально нужен аналог партийной системы, а если вы помните, «Един­ство» на выборы шло вообще без всякой политической программы, и это тоже была моя идея, потому как был убежден, что в течение избирательной кампании никто многостраничный документ не прочитает. Голосуют не за программу, а за человека...

- ...на постсоветском пространстве уж точно...

- Короче, пришло время формирования и идеологии, и программы, поэтому Володе я предложил: «Решай: левый ты или правый, а я займу противоположную сторону». При этом уточнил, что, конечно, мне предпочтительнее, чтобы он был левым, потому что правая идеология совпадает с моими убеждениями. Не могу сказать, что обсуждали мы это серьезно, тем не менее Путин все выслушал, а потом... появился указ...

В результате я, как и обещал, написал открытое письмо, опубликовал его 31 мая 2000 года в «Коммерсанте», и дальше началась довольно серьезная, но демократическая борьба. Со стороны президента - за то, чтобы предложенные им законы были приняты, а с моей стороны - чтобы они не прошли. Параллельно, добавлю, происходило много разных, вполне недемократических движений - в частности, я узнал, что ежемесячно каждому депутату от «Един­­ства» выплачивают зарплату в 5000 долларов, чтобы они голосовали по указке Кремля. «Ну, раз вопрос в деньгах, - сказал, - то я буду платить по 7000 долларов». Естест­венно, никто этого не скрывал, собственно, как и Кремль, финансировавший народных избранников в открытую, и вот тут уже Путин меня пригласил и был очень зол.

- Очень зол - это как? Употреблял крепкие выражения?

- Выражения были нормальные, но он спросил: «Какое ты право имеешь таким вот образом?..». Я не остался в долгу: «А ты какое имеешь право?..».

- По-моему, вы зарвались...

- Позвольте, но я действительно воспринимал тогда Путина как человека, который слышит, - иначе зачем меня приглашать?

- То есть он еще слышал?

- Безусловно, хотя аргументация основывалась, как я потом понял, на его менталитете. Он, например, абсолютно искренне убежден, что централизованное управление Россией, централизованная политическая система лучше, чем самоорганизующаяся, саморазвивающаяся...

- ...и что она - единственно прави­ль­ная?

- Может, и так, но суть - в его непоколебимой убежденности, что только такая система для России эффективна.

«ПУТИН ВСТАЛ И СКАЗАЛ: «ДО СВИДАНИЯ, БОРИС АБРАМОВИЧ!», Я ОТВЕТИЛ: «ПРОЩАЙ, ВОЛОДЯ!», И МЫ ОСТАЛИСЬ ВДВОЕМ С ВОЛОШИНЫМ. «НУ ЧТО, САША, - СПРОСИЛ Я, - ПРИВЕЛИ НА СВОЮ ГОЛОВУ ЧЕРНЫХ ПОЛКОВНИКОВ?»

- Это правда, что Путин хотел отнять у вас ОРТ?

- Да, это стало очевидно приблизительно за месяц до трагедии с подводной лодкой «Курск», затонувшей, как вы помните, в августе 2000 года. Не сам Володя - Волошин сказал мне, что функция ОРТ как движителя революционного процесса подошла к концу. Дескать, мы добились всего, чего хотели: есть преемник, который будет продолжать ельцинские реформы, есть преемственность власти, поэтому сейчас очень важно, чтобы ОРТ опять управлялось государством. Это был прозрачный намек.

Замечу: хотя президентская попытка централизовать власть наши отношения обострила, в то время можно было еще публично против этого выступать, и я даже ездил на Совет Федерации убеждать его членов, что уступка Путину для них самоубийственна, что они просто уничтожают сами себя (это в итоге и произошло). Я также доказывал, что следующий такой шаг будет предпринят по отношению к Думе, но вскоре почувствовал, что Кремль действительно начинает ее контролировать, - он выпускал законы, а Дума на глазах превращалась в юридический отдел при нем.

Перемены я ощутил в том числе и потому, что должен был решать достаточно слож­ные вопросы в Карачаево-Черкесии, от которой избирался депутатом. В конечном счете это и подвигло меня на необычное решение...

- ...уйти...

- Да, я решил сдать свой депутатский мандат, что в результате и сделал. После этого у меня тоже состоялся непростой разговор с Путиным - он был недоволен, что я настроен против него, против власти. Пришлось объяснить, что я же не кукла, чтобы сидеть в Думе и выполнять указания Администрации президента. «Я бы, - сказал, - даже твои указания не стал выполнять, если бы был с ними не согласен».

- Вы помните свой последний разговор с Путиным?

- Объемный? Конечно - он касался гибели «Курска» и того, что за этим последовало...

- ...когда президент России не появился на месте трагедии?

- Да, и собственно, это и было началом последнего конфликта. В то время я был во Франции, а он - в Сочи...

- ...отдыхал...

- Я отдыхал тоже, тем не менее в первый же день прилетел в Москву. Пытался ему дозвониться из Франции - не удалось, хотя всегда была нормальная связь, поэтому позднее связался с ним через Волошина. Когда Путин вернулся в Москву, мы договорились о встрече, но предварительно состоялся разговор с Волошиным, который сказал: «Ты должен отдать ОРТ» - и тут же пригрозил: «Если не отдашь, пойдешь вслед за Гусинским».

- Конкретнее некуда!..

- Таким образом (грустно), я потерял еще и Волошина. «Саша, - сказал, - у ме­ня к тебе последняя просьба. Как мы и договаривались, организуй завтра встречу с Володей».

На следующий день собрались уже втроем: я, Волошин и Путин. Володя пришел с папочкой, открыл ее и зачитал, какой процент населения ОРТ покрывает и какие страшные финансовые нарушения там существуют. Когда читка закончилась, я спросил: «Володя, там случайно не подпись Евгения Максимовича Примакова в конце стоит?».

- Пошутили?

- (Невесело улыбается).

- Руки хоть напоследок друг другу пожали?

- Нет. Он встал и сказал (впервые!): «До свидания, Борис Абрамович!», я ответил: «Прощай, Володя!», и мы остались вдвоем с Волошиным. Несмотря на то, что наши отношения были предельно ясны, я спросил: «Ну что, Саша, привели на свою голову черных полковников?». Он почесал в затылке и буркнул: «Я так не думаю», хотя сомнение в его голосе я почувствовал. Уже уходя, попросил его о последней услуге: «Сейчас я поеду в свой офис, напишу Володе письмо, а ты ему передай, пожалуйста».

Суть моего короткого послания была очень проста - я привел цитату одного американского журналиста, который утверждал: «Каждая проблема имеет простое решение, и всегда ошибочное». Собственно, я повторил мысль, изложенную в письме 31 мая, - написал ему, что Россия тяжело больна, что есть масса проблем и ни одна из них не имеет простого решения. Закончил словами: «Если сочтешь, что для решения этих проблем могу быть полезен, всегда готов. В общем, прощай, Володя!».

Киев - Лондон - Киев, 2007 год

(Продолжение следует)