Ровно 25 лет назад, 14 октября 1983 года, тогда еще безвестный артист Ленинградской филармонии Александр Розенбаум дал свой первый сольный концерт в питерском Доме культуры МВД имени Дзержинского. Сперва, недовольно кривясь, худсовет разрешил ему к исполнению всего лишь четыре песни, но зрители, требуя продолжения банкета, принялись крушить в зале кресла, и уже на следующий вечер Розенбаум выдал рыдающей от восторга публике 14, ставших немедленно знаменитыми, шлягеров.

Именно от этой даты Александр Яковлевич отсчитывает свою жизнь на эстраде, хотя и добавляет, что «на сцене с пяти лет». Просто если когда-то он пел для двух человек, мечтая, что его будет слушать двор, а потом своей аудиторией считал улицу, город, страну, то со временем замахнулся уже на Вселенную.

Нет числа именам, которые за минувшие четверть века вспыхнули на эстрадном небосклоне и благополучно погасли, а вот Розенбаум не растерял ни поклонников, ни уважения. Ныне признанный мэтр, народный артист России по-прежнему работает на износ, и никто, кроме него, не знает, чего стоило, находясь все эти годы на виду, под пристальными взглядами миллионов, даже не покачнуться. Возможно, устойчивости Александру Яковлевичу придавало то, что он всегда имел не одну точку опоры, как подавляющее большинство коллег, а две: профессии врача и артиста, равно любимые музыку и поэзию, дополняющие друг друга гитару и рояль...

Даже браков в его жизни было два (правда, первый, студенческий, длился всего девять месяцев), и теперь у него пара замечательных внуков: Дэвид и Александр, названный в честь деда. А вот чего никогда не было в двух экземплярах, так это Родины, и хотя в конце 70-х, когда советские евреи массово выезжали в Израиль, он тоже было засобирался и даже попытался учить иврит, быстро понял: ему на земле обетованной делать нечего...

Розенбаум из породы настоящих мужиков — резкий и бескомпромиссный, заводящийся при виде несправедливости и жлобства с полоборота и готовый на раз дать отповедь хаму... Честный и преисполненный чувства долга, он привык выкладываться на 150 процентов во всем: в творчестве, в любви, в ненависти, и не случайно едва ли не каждый концерт заканчивает своим коронным: «Лечить — так лечить! Любить — так любить! Гулять — так гулять! Стрелять — так стрелять!». Он не признает полутонов и оттенков, для него существуют только правда и ложь, хорошее и плохое, белое и черное... Впрочем, это естественно для человека, чей характер формировался на черно-белых советских кинолентах да в пространстве между белыми халатами родителей-врачей и черным бабушкиным фортепиано, между белыми ночами и фронтовыми пожарищами... Кстати, за эти годы Александр Яковлевич успел побывать на шести войнах...

...Когда он ушел из «скорой», где пять лет отработал в реанимационной бригаде, в филармонию, все сокрушались: мол, потеряли классного доктора. Как же не правы они оказались! Розенбаум и сегодня продолжает врачевать, только не тела, а души, и не отдельно взятых пациентов, а тысячные залы.

«Я НЕ СЧИТАЮ СЕБЯ ТАЛАНТЛИВЫМ: СКОРЕЕ — ЧЕЛОВЕКОМ НЕ БЕЗ СПОСОБНОСТЕЙ»

— Александр Яковлевич, а что это вас снова на «Преступление и наказание» потянуло? Вы же действительно недавно к Достоевскому возвратились?

— Так точно.

— Многие вообще никогда эту книгу не открывали, но дело не в этом... Что нового вы там для себя почерпнули?

— Ну, я скажу, даже «Приключения Гулливера», которые перечитываю постоянно, в разном возрасте оцениваются и воспринимаются совершенно по-разному. В пять лет ты видишь только лилипутов и великанов, в 15 уже оглядываешься на Глюмдальклич, в 35 переносишь этих персонажей Свифта в реальную жизнь, на конкретных людей, которые тебя окружают, а в 55 просто знаешь, что будет дальше...

— Думаешь: почему вокруг лилипутов так много?

Саша Розенбаум с мамой Софьей Семеновной и братом Володей. Ленинград, начало 50-х

— Конечно, и потом, к классике никогда возвращаться не вредно, потому что это бесценная возможность приобщиться к могучей мысли наших великих предшественников. Не только Достоевского, но и Чехова, Салтыкова-Щедрина, Толстого — сегодня равных этим титанам у нас нет... А какой у них язык! Для меня он очень важен, потому что забывать родную русскую речь (как и украинскую мову!) не позволено никому. К сожалению, люди теряют их сейчас катастрофически.

— Как доктору зарубленных старушек вам жаль?

— Да что уж — процентщице такая судьба была уготована, а сестра ее Лизавета просто под раздачу попала. Что тут поделаешь? Жаль любого, которого топором зарубили.

— Еще недавно вас называли последним солдатом империи (подразумевалась не империя в наихудшем понимании этого слова, а страна, где добрым, порядочным людям было хорошо вместе). Вам такое определение нравится или, на ваш взгляд, оно не совсем точное?

— Что ж, я, разумеется, понимаю, что подтекст тут нормальный, однако не все, наверное, могут его понять. Имеется в виду тот, кто встает на защиту своей страны (говоря по-украински, країни) — ее величия, мощи, традиций, общности взглядов, и отстаивает он свою большую семью, но ни в коем случае не сталинизм, не бериевщину, не Голодомор и прочие гнусные вещи, которых в истории Советского Союза хватало. В то же время в СССР было и много чего хорошего, и я готов драться за это... Не знаю уж, как последний или как предпоследний...

— В мелодраме «Москва слезам не верит» — помните? — показали открытие московского кинофестиваля: по красной дорожке идут знаменитости, а чуть в сторонке стоит одинокий Иннокентий Михайлович Смоктуновский. Героини спрашивают у него: «А вы что, тоже артист?». — «Да, — отвечает он с грустью, — начинающий». — «Поздновато начинаете», — фыркнули девушки... Я это к тому, что на эстраду вы пришли в 30 лет — не поздновато ли по сегодняшним меркам?

— Ну, когда есть что сказать и ты это чувствуешь — в самый раз... Самокритика, безусловно, которую психиатры считают неотъемлемым признаком психического здоровья, должна присутствовать, но если ты видишь, что пригодиться можешь не только своим кухонным или полянным друзьям, идти к людям (не важно, на сцену, киноэкран или эстрадные подмостки!) не поздно и в 50 лет, и в 60 (ежели позволяет здоровье). Полагаю, что это будет даже поинтереснее, чем в 25, и если приходит не желторотый птенец, а бывалый мужик с огромным багажом знаний, опыта, да еще и с талантом, — это же класс!

«На улице Марата я счастлив был когда-то. С тех пор прошло ужасно много лет, Но помнят все ребята на улице Марата, Что я имел большой авторитет»

— Вы считаете себя сейчас талантливее, чем в 25 лет?

— А я вообще не считаю себя талантливым: скорее — человеком не без способностей...

— ...и скромным еще, если из вышесказанного исходить...

— Ну (смеется), стараюсь таким быть, очень стараюсь... Не знаю только, получается или, может быть, не всегда — со стороны виднее, но в любом случае скромность таки украшает, я не люблю бахвалов... Мне, например, не нравится, что сегодня у нас в Москве (не знаю, как в Киеве) выходит какая-нибудь, извини за выражение, сопля, роняет пару идиотских, с точки зрения разумного человека, фраз, а «просвещенные» тусовщики из будуара кричат: «Гениально!». Это любимое их словцо, а я с ума схожу просто... Гениев от силы десяток на планету — разве можно швыряться такими оценками? Или заладят: суперталантливый, выдающийся — зачем раздавать такие авансы?

Когда мне удавалось в творческом плане больше: сейчас или в 25 лет? Не знаю, не мне судить, но уверен, что нынче неизмеримо более ответствен по отношению к слову, мною написанному, и к ноте, мной спетой. Опыта мне, конечно, теперь не занимать, и сегодня я, можно сказать, распелся, но для этого нужно было ощутить диафрагму и не просто прокрикивать мелодию, а пропевать ее в зависимости от жанра, от произведения. Чтобы научиться этому, мне потребовалось 15-20 лет кропотливой сценической работы.

— Песню «Оттепель» раньше бы вы так не вытянули?

— Конечно. Нет, я не фальшивил — со слухом у меня всегда был порядок и, в общем-то, с голосовыми связками тоже, но выдать ее на нерве, из нутра, вот как сегодня, лет 15 назад? Да никогда в жизни!

«НЕКОТОРЫЕ ХОТЯТ ПОКАЗАТЬ, ЧТО ОНИ, НЕДОДЕЛАННЫЕ, СИЛЬНЕЕ, ЧЕМ Я, ДОДЕЛАННЫЙ»

— Первые семь лет на эстраде вы работали без афиш — каково было с этим мириться человеку творческому и наверняка амбициозному?

— Это и неприятно, и больно, но и сейчас, между прочим, когда, казалось бы, все Розенбаума знают, встречаются иногда люди, которые делают вид, что его нет. Чтоб ты даже не сомневался...

— Хм, а какой в этом смысл?

Розенбаум на дух не переносит слово «бард» (оно ассоциируется у него с самодеятельностью) — предпочитает «автор-исполнитель». Питер, начало 80-х

— Спроси их. Тогда это сильно меня волновало, я пытался что-то доказывать, а теперь глубоко безразлично. Что толку с двумя какими-то идиотами или идиотками бодаться? Не к лицу это артисту. Я вот последний раз вышел на сцену дворца «Украина», где собрались почти четыре тысячи зрителей: нормальных, разумных, рядовых и нерядовых, бабушек и внуков — да кого угодно!..

— ...А молодежи-то сколько было...

— ...естественно, и ни один человек из зала за три с половиной часа концерта не ушел, так что же мне обращать внимание на каких-то... Чего они добиваются? Наверное, хотят показать, что они, недоделанные, по жизни сильнее, чем я, доделанный, — вот, понимаешь, и все!

— Я, Александр Яковлевич, заметил, что у многих ваших коллег аудитория с каждым годом становится старше — публика вместе с ними стареет. Почему же у вас наблюдается обратный процесс: молодежи на ваших выступлениях всегда очень много?

— Докапываться до причин не хочу — просто испытываю счастье, причем не артистическое даже, а человеческое, родительское, дедовское, если хочешь... Когда я слышу разговоры о том, что молодежь нынче пошла не та, что в наше время читали Достоевского, а у них только компьютеры на уме, что сейчас и говорить по-человечески разучились: только «тусовка», «ништяк», «клево», «прикольно» — да глупости это все! Время, конечно, накладывает на людей отпечаток, но науку генетику никто не отменял и отменить не сможет, к тому же жизнь прозорливость этих трех евреев — ее создателей: Моргана, Менделя и Вейсмана — подтверждает. Ну и пускай сегодня молодняк абсолютно далек от советских тем...

— ...истории коммунизма, демонстраций и коммуналок...

— ...гены-то остались. Мамы-папы с дедушками-бабушками все им рассказывали, и слушали они с интересом. Главное — этим пацанам и девчонкам не врать, и когда после песен об их бабушках и дедушках они выходят на сцену с цветами, это дорогого стоит и радует меня больше всего на свете.

— Бывший первый секретарь ЦК ВЛКСМ Виктор Мироненко рассказывал мне, что, когда в Афганистан приезжали советские артисты, вокруг выставлялось оцепление на расстоянии выстрела, чтобы, не дай Бог, никаких эксцессов. Только на вас, по его словам, такие меры безопасности не распространялись...

«Только пуля казака                  во степи догонит, Только пуля казака                  с коня собьет»

— (Смеется). Я просто снимал оцепление!

— Вы что же, настолько лихой и рисковый парень или это было желание еще так испытать себя, попробовать: пронесет или нет? Ходили же, знаю, по блиндажам, пели там для ребят и даже к душманам ездили...

— Я, Дима, всю жизнь знал: чему быть — того не миновать. Во-первых, я в этом отношении фаталист, а во-вторых, очень верю в силу слова и души. Скажу, наверное, крамольные вещи, но куда уж без них-то — иначе я буду не я...

Короче, по моему глубокому убеждению, человеческие ценности у афганского или чеченского душмана абсолютно такие же, как и у советского или российского солдата. Мама, семья, родная земля, свобода, вера, определенный комфорт физический и духовный — причем в первую очередь для его семьи и детей. Лошадь одинаково дорога что казаку с Дона, что абреку с Терека — и тот, и другой любят солнце, реку, в которой плескались с детства, и многие другие вещи... Вот поэтому, хотя я политизированный, даже идеологизированный человек, в своих произведениях почти всегда стараюсь говорить об общечеловеческих ценностях, а не о конкретной политической партии или национальности. Бывают, конечно, и такие песни тоже, — их называю публицистическими! — но с возрастом я ощущаю, что это интересует меня все меньше и меньше.

...Дим, если раньше мне иногда хотелось помахать у ларька кулаками, то сегодня предпочитаю воздействовать на эту драку, наблюдая за ней сверху. Это не значит, что я боюсь запачкать руки или под правый глаз получить фингал — нет, просто мне кажется, что я помогу разнять дерущихся, принеся (сформулирую грубо, но умоляю читателей ничего плохого не думать) им какой-то свет в душу, встав над схваткой.

Я ни в коем случае не пророк, не мессия — обычный питерский хлопец, но часто меня так тянет взять ведро масла оливкового и плеснуть на эту рукопашную с высоты. Одни, горячие головы, остудить, другие, холодные, согреть (желательно, чтобы масло было немножко теплое), то есть не просто, засучив рукава, ввязаться в потасовку, дать кому-нибудь по физиономии и получить самому. Может, если я подключусь и наша команда будет побольше, мы и выиграем, но мне хочется легонько помазать узел проблем маслом, чтобы он развязался.

«ВОЙДЯ К ДУШМАНАМ, МЫ ПРОТРЕЗВЕЛИ В СЕКУНДУ»

— Как же в советское время с такой неблагозвучной и неблагонадежной фамилией вы оказались в Афганистане? Зачем туда вообще подались?

«Я ни в коем случае не пророк, не мессия — обычный питерский хлопец...»

— Основных побудительных мотивов у меня было три. Во-первых, там находились мои товарищи, братья, сограждане, и они имели точно так же право на общение с песней, как и те, кто сидели в Москве или в Киеве и пили в баре кофе или что-то покрепче. Во-вторых, это мой долг был: воинский, мужской, гражданский, если хочешь, медицинский, — я офицер медслужбы запаса. Ну и, наконец, в-третьих, существует то, что я называю хемингуэевским комплексом, то есть любой мужик должен, если есть такая возможность, себя испытать...

— Вас легко выпустили туда, за реку Пяндж?

— Сложности были колоссальные, и меня совершенно никто не стремился туда пускать, потому что как это? Розенбаум — какой-то еврей: и фамилия совершенно не та, и «Гоп-стоп» не тот... «Нинка, как картинка, с каким-то фраером гребет» — ну что это такое, товарищи? Я свой одесский цикл очень люблю и горжусь им, но в нем 25 песен из тысячи — все прочее совсем другое. Этого как раз никто из державших и не пущавших не знал — пленка-то в 82-м разошлась... В ней, кстати, был добрый десяток классных вещей — и «Утки», и «Глухари», и «По снегу, летящему с неба...», но эти «Гоп-стопы» настолько яркими оказались, что запомнились в первую очередь, будто ничего другого и не было.

— Благодаря чему все-таки вы попали в Афган?

— Благодаря собственной настырности и Кобзону, который мне в этом очень помог. Иосиф имел, так сказать, вес во властных структурах...

— ...был там в авторитете...

— Ну, он везде был в авторитете, хотя почему был — есть.

С Владимиром Путиным Александра Яковлевича связывают давние дружеские отношения, ну а солдаты, летчики и моряки в Розенбауме просто души не чают

— Ну хорошо, побывали на точках, попели под пулями, — понятно, но к душманам зачем пошли?

— Это случай неординарный. Мы в общем-то, не очень и собирались, но так вышло... Сходили!..

— Приняли перед этим?

— А как же!

— Много?

— Достаточно. Мы были молодые, здоровые, сильные волки...

— ...тянуло на приключения...

— Бахнули и поехали.

— Страшно хоть было?

— Когда к ним вошли, протрезвели в секунду. Сели спиной к стене (не хотелось, чтобы кто-то был сзади), быстренько плов покидали в рот и умчались.

— Хоть вы и не любите определение «гениальный», у вас есть целый ряд абсолютно гениальных, на мой взгляд, песен, одна из которых — «Черный тюльпан». Горло от этих слов перехватывает: «В Афганистане, в «черном тюльпане», с водкой в стакане...

— ...мы молча плывем над землей...». Просто, если ты это видел и чувствовал, ни одного слова неправды уже не напишешь.

— Я где-то читал, что на концерте во Владивостоке зрительница, у которой в Афганистане погиб сын, во время исполнения этой песни потеряла сознание...

— Да, это правда. Я соскочил со сцены, оказал ей вспоможение... Время было горячее, еще шла война, на которой она потеряла ребенка, — вот и упала в обморок.

«Я мотаюсь, как клубок, по городам Дорогого мне Советского Союза: То Ташкент, то Магадан, Но везде — и тут, и там — Я живу чуть лучше Робинзона Крузо». Культовой фигурой Александр Яковлевич стал еще до перестройки

— Ходят легенды, что вы прыгали с парашютом...

— Какие легенды — у меня порядка 60 прыжков на счету.

— Да? И как ощущение?

— Кайф настоящий. Вокруг звенящая тишина и абсолютный покой — практически как в барокамере. Небо, товарищи рядышком — это такая радость!

Первый раз я в 40 лет прыгнул. На концерте в Краснодаре ко мне подошли ребята. «Яковлевич, — говорят, — вот вы «Затяжной прыжок» спели, а сами-то с парашютом когда-нибудь прыгали?». — «Нет! — я ответил. — На экране увидел и представил, как это может быть». — «А хотели бы?». — «Ну, конечно, — кто ж от такого откажется?». Они тут же: «Когда?»...

На следующий день у меня как раз был выходной, а среди прочих подошел ко мне, как оказалось, Саша Добромыслов: он был начальником ПДС — парашютно-десантной службы летного полка. В первый же день в результате я три прыжка сделал — это для новичка много. Сначала, разумеется, несколько часов занятий прошел на земле: инструктаж, подготовка, приземление в песок — все как надо, а потом трижды со сборной ВВС прыгнул.

С тех пор с Сашей мы подружились. Он из майора полковником стал — начальником отдела поисковой службы армии, большую занимал должность, но продолжал прыгать, а потом погиб — разбился в авиакатастрофе под Ленинградом вместе со своей сборной. Перегрузили они Ми-8... Это произошло в Левашово, и я чудом туда не успел. Мы должны были снимать клип «Затяжной прыжок», но я перепутал — отправился не на тот аэродром (у нас два таких, где ребята прыгают). Когда приехал, они уже все погибли... Было ужасно тяжело, и с тех пор больше я не прыгал, потому что клятвенно обещал Сашке без него этого никогда не делать.

Я и сейчас дружу со сборниками-парашютистами, бываю на соревнованиях, когда разыгрывается Кубок Добромыслова. Его ученики, товарищи (а среди них есть и чемпионы мира) до сих пор меня приглашают, тянут прыгнуть. Мне, конечно же, хочется, но... не могу слово нарушить... Ну и потом, я суеверный — чувствую, что не надо...

«НЕ ЗНАЮ, В КУРСЕ ЛИ МАЙЯ ПЛИСЕЦКАЯ, ЧТО МЫ С НЕЙ В РОДСТВЕ СОСТОИМ...»

— В 89-м году мне посчастливилось на вертолете полететь вместе с вами на концерт для ликвидаторов последствий аварии в Чернобыль. На обратном пути выпито было много, и вы рассказали мне, что в Афганистане управляли такой машиной лично...

— (Скромно). Ну да, и когда возвращались, тоже, если помнишь, поупражнялся.

— Причем, я замечу, после хорошей дозы — на троих, без закуски, мы из горла выпили две бутылки «Столичной»...

— Ну, летчик все-таки меня контролировал, да и я вполне свои действия координировал.

«...мы молча плывем над землей...». «Если ты это видел и чувствовал, ни одного слова неправды не напишешь»

— Как же это в Афганистане происходило и неужели так тянуло посидеть за штурвалом?

— Штурвал — такие «рога»! — это в самолете, а в «вертушке» — ручка. Сесть за нее не каждый рискнет, но у меня с ней отличное взаимопонимание: она очень точная, как джойстик («рога» не так на каждое движение реагируют — немножко запаздывают).

Словом, втянулся, понравилось, у меня получалось. Потом, бывая на Севере и в других самых экстремальных районах нашей страны, всегда пользовался возможностью попрактиковаться, а на вертолетах летать приходилось много: на буровые к нефтяникам, газовикам и так далее... На Севере вообще самолетов мало — олени, тюлени...

— ...и иже с ними...

— ...и иже с ними, поэтому «вертушкой» управляю лучше, чем автомобилем.

— Когда началась перестройка, стало модно изучать свое генеалогическое — не путать с гинекологическим! — древо, многие среди предков дворян начали находить... У вас не было искушения в собственных корнях покопаться?

— Ну, сам я свою родословную до седьмого колена не изучал, но подъехали как-то люди, которые занимались этим профессионально... Они полгода искали моих родных...

— ...и..?

— Да кое-что вот нашли. Не знаю, в курсе ли Майя Плисецкая, что мы с ней через какие-то сумасшедше переплетенные ветви в родстве состоим...

— Странно: вы не танцуете, она не поет...

— Более того, мы даже лично с Майей Михайловной не знакомы. Много чего, правда, я и до этого знал. Отец у меня из Нежина Черниговской области (в трехлетнем возрасте его увезли в Ленинград), мама питерская, но ее ветвь из Австро-Венгрии тянется и из белорусских местечек, где проходила черта оседлости. Вот и Майя Михайловна оттуда как раз, так что ничего из ряда вон: земледельцы, торговцы...

— Поразительно: еврей с такой родословной пишет бесподобный казачий цикл — откуда это у вас?

— После смерти брата Вовки я очень много по этому поводу передумал, перечитал... Понимаешь, человек либо впитывает религию с молоком матери, с сиськой, либо, если был атеистом, проходит к ней долгий путь, а я верный сын ленинской партии...

— ...преданный ее заветам...

«Может, скажет кто: мол, климат здесь не тот, А мне нужна твоя сырость. Здесь я стал мудрей, и с городом дождей Мы мазаны одним миром»

— ...председатель районного штаба красных следопытов и так далее... Конечно, в советские времена никаких религиозных помыслов у меня не было, поэтому я и не стал «подсвечником» — видел этих первых секретарей горкомов и обкомов, которые, когда времена поменялись, скопом валили в церкви и крестились, причем не знали, как правильно: то ли слева направо, то ли справа налево? Это было ужасно противно и мерзопакостно — я никогда к этим людям не относился, но к религии шел.

Сейчас я уверен, что проживаем мы не одну жизнь и, покидая этот мир, находим что-то в ином. Я убежден, что есть Высший Разум (хочешь — называй его Господь Бог, хочешь — как-нибудь по-другому, но он есть), а что касается нескольких жизней... Не зря же буддисты посылают их, по-моему, 99 — оттуда же все эти дежа вю и прочие вещи.

— Вы что же — и существование чертей признаете?

— Не знаю, потому что ада-то нет. Ад — это место, где мы находимся, потому что там, на небесах, все лучше. Вот говорят: муки смертные, а ведь это физические страдания, присущие смертной жизни. Мы здесь в аду мучаемся...

— ...еще и других мучаем...

— ...и когда из этого мира уходим, близкие говорят: «Отмучился». Я, уважаемые друзья, не читаю вам лекцию, а просто выражаю свои частные мысли, простите, и если, я думаю, забирают нас навсегда, это значит, что мы достигли того высоконравственного состояния, которое позволяет Высшему Разуму не посылать нас на эти муки обратно. Тем самым я оправдываю для себя раннюю смерть моего брата и утешаю людей, которые потеряли своих родных преждевременно. Это огромная тяжесть для нас и вопиющая несправедливость, но, уйдя молодыми отсюда, они достигли того уровня нравственного состояния, которое позволит им обрести вечную радость и вечный покой в более совершенном мире...

«В ШУТКУ КАЗАКИ МОГУТ СКАЗАТЬ ЧТО-ТО ТИПА: НАШ КАЗАЧИЙ ЖИДОК САНЯ РОЗЕНБАУМ, НО ЭТО НОРМАЛЬНО. МНЕ СМЕШНЫ СОПЛЕМЕННИКИ, КОТОРЫЕ СЛОВО «ЕВРЕЙ» ВОСПРИНИМАЮТ КАК МАТ»

— Вы в это верите?

— Абсолютно, а к чему это рассказал? К тому, что в одной из жизней наверняка был офицером (вряд ли казаком — скорее всего, военным). Меня, во всяком случае, никогда не тянуло писать о балеринах, водителях-дальнобойщиках, шахтерах или космонавтах, но в воинских аудиториях чувствую себя, как дома. Мне в форме комфортно, будто в домашней одежде, и когда ее надеваю, разворачиваются плечи, выпрямляется спина... Я даже честь старшему по званию отдаю так, будто делал это много лет и с огромным удовольствием — видно, есть опыт из прошлой жизни...

— То есть вы не евреем в том воплощении были?

— Не знаю, не знаю... Были же евреи-фельдфебели, да и в казачьих полках служили еврейские воины... Выкресты, разумеется, взявшие православие, — это основное было условие... Кстати, такой национальности — казачество — нет, есть особый склад мышления, образ жизни, определенный долг. Ты получал землю, которую тебе жаловал за верную службу царь...

— Вам никогда не приходилось слышать от кондовых казаков: «Да на кой ты нам нужен со своими казачьими песнями? Наши ребята не хуже напишут».

— От дураков что-то, конечно, передавали, но зачем же на их неумное мнение оглядываться? Я казачество знаю — это такие же люди, как евреи, французы, американцы и прочие китайцы вместе с неграми — ой, прости, с черными, с цветными. Среди них, разумеется, есть идиоты, но подавляющее большинство — люди нормальные, красивые, умные, доброжелательные, поэтому в мозгах у них нет желания уязвить, обидеть. Да, в шутку они могут сказать что-то типа: наш казачий жидок Саня Розенбаум — ну так что: это нормально. Мне, например, всегда смешны соплеменники, которые страдают комплексом неполноценности и слово «еврей» воспринимают как мат. Грузина почему-то или украинца можно называть соответственно, а этот дергаться начинает... Ты кто? Татарин, что ли? Еврей. Так чего нервничать?

— Мне рассказывали, что у вас есть прикол: иногда подъезжаете в Питере к газетному киоску с антисемитской литературой и...

— Это всего пару раз было, причем давно — в начале 90-х. Тогда у Гостиного двора стояла кучка городских сумасшедших — их набиралось пять-шесть человек на весь город. Все они знали меня и любили — народ-то простой, вдобавок их песни родные я написал. Я подъезжал, выходил из машины — они меня все узнавали, здоровались. «Ну что, ребята, — спрашивал их, — есть у вас что-то новенькое сегодня про нас, про жидов? Нет, как мы кровищу из христианских младенцев литрами пили, я уже читал — что-нибудь посвежее, пожалуйста!».

Мне было весело и смешно, а они втягивали головы в плечи, терялись... Нужно же было их как-то лечить, а я все-таки врач «скорой помощи», поэтому, повторяю, не комплексовать надо, а прямо говорить дураку: «Ты, если хворый на голову, либо уйди с точки, либо по-умному себя веди». Вообще, к каждому больному подход нужен...

Нет, Дима, это очень давно было и всего пару раз — я же не идиот, не шизофреник. В то сумасшедшее время у меня даже пластинка вышла «Вялотекущая шизофрения», потому что вокруг царило абсолютное безумие.

«ПЛЕБСУ ВСЕГДА ХОЧЕТСЯ, ЧТОБЫ ШУТ РВАЛ НА СЕБЕ ОДЕЖДУ, А ПОТОМ ЖЕЛАТЕЛЬНО РЕЗАЛ КОЖУ...»

— Слушая ваши лучшие песни, я часто думаю: как это все можно было написать? Многие из тех, кто считает себя поэтами, садятся по вечерам за стол, мучительно ищут рифму, складывают слова в строчки...

— Я тоже сажусь и мучительно ищу рифму, и складываю, но, во-первых, есть Божий промысел, а во-вторых... Всегда стараюсь говорить с людьми на родном, понятном им языке о больных и понятных проблемах, а не копаться в себе, загадочном.

— Оттуда, сверху, кто-то вам помогает?

— Конечно, и я даже знаю, кто.

С Верой Глаголевой в фильме «Сайт-степ»

— Сколько времени пишется гениальная вещь?

— Ой, нет — слова «гениальный» боюсь... Давай по-другому: есть просто песни, которые, я знаю, в момент уйдут к людям.

— И вы не ошибаетесь?

— Не промахнулся ни разу. Вижу, бывает, что новая вещь получилась классная, но остальным надо будет прослушать ее раз 20 (а может, и 40), чтобы догнали и приняли.

— Каким песням, по-вашему, была гарантирована всенародная любовь?

— Ты их не хуже меня знаешь: «Утки», «Глухари», «Гоп-стоп», «Казачья», «Черный тюльпан», «Налетела грусть», «Заходите к нам на огонек», «Извозчик», «Вальс-бостон»...

— Долго вы их писали?

— Два часа максимум — от начала и до конца, но бывало и 30 минут. «Утиную охоту» за полчаса сочинил, да и на «Тюльпан» не больше ушло времени.

— Чтобы это так сразу выплеснулось, необходимы эмоции?

— Только так! Это момент истины, когда в одну секунду все собирается и выстреливает, когда прилетает и садится на плечо девушка — муза называется.

— Красивая она?

— Не видел ни разу, но испытываю к ней самые нежные чувства...

— На ощупь хоть хороша?

— Да шикарная совершенно, но должен тебе сказать, что надо работать. Она никогда на ленивое плечо не сядет и ленивую голову не осенит — прилетает только к трудягам, и если ты дашь ей возможность на плече приземлиться, тут-то все и начнется.

— Когда-то давно в Киеве вы написали хит «Зойка»...

— Здесь у меня вообще много чего родилось: «Есаул», «Крещатик», «Удивляюсь, как народ не обессилел», «Кандальная», «Мы с мистером Винченцо порешили» — боюсь что-то забыть...

— На «Расцвели каштаны в Киеве весной...» сколько ушло времени?

— 20 минут. Что-то, видимо, расцветало...

«Я стою, как в стойле кони, смотрю на Оболонь, вспоминаю про огонь, ночи белые...» — есть и такая песня. Настроение было хорошее, люди меня окружали замечательные, ну а еще потрясающий город, пьянящий воздух, Днепр, определенная беззаботность...

— ...девушка на плече...

— ...круглосуточно. В Киеве она, честно скажу, со мной практически не расставалась...

— ...причем бескорыстно!

— Может, еще и поэтому этот город я обожаю и просто без него не могу...

— Сегодня песни даются вам тяжелее, чем прежде?

— Нет.

— Муза гостит так же часто?

— Ну, для этого надо бывать в Киеве, и все же она прилетает. Работать я каждый день стараюсь, но, во-первых, много дел (гораздо больше, чем было), а во-вторых, возраст все-таки дает о себе знать, и не умственной отсталостью, а просто большим количеством забот. Не только о здоровье, но и о детях, о внуках, которые подрастают...

— Вместо девушки на плече, выходит, наследники?

— Вот они-то уж точно там круглосуточно — куда денешься?

— Следующий вопрос, может, будет вам неприятен, но я, уж простите, не могу его не задать. От ваших поклонников мне приходилось слышать, дескать, когда Александр Яковлевич пил (а пили вы — мама, не горюй), у него рождалось больше знаковых песен, чем сейчас, когда он в завязке, — что вы об этом думаете?

— Что? Да ничего — просто умники эти спят и видят, чтобы я догола разделся. Никого не хочу этой фразой унизить, — ни в коем случае! — и, пожалуйста, читатели, не обижайтесь. Публику, народ я люблю больше, чем себя, но сейчас речь о людях, которые говорят то, что озвучил Дмитрий Ильич: «Вот когда Розенбаум пил, тогда он писал...». Плебсу всегда хочется, чтобы шут рвал на себе одежду, потом желательно резал кожу...

— ...и умер бы лучше всего один под забором...

«Муза — девушка совершенно шикарная, но надо работать. Она никогда на ленивое плечо не сядет и ленивую голову не осенит» Фото Александра ЛАЗАРЕНКО

— По этому поводу я написал одну из крайних своих песен:

Вчера черемуху спилили возле дома
Когда-то я катал под ней
в коляске дочь.
Вы хотите меня молодого?
Ну ничем не могу вам помочь.
Когда рубаху рвал я, это было круто,
Да вот чинить ее никто не предлагал.
Из девятого Дантова круга
Был смешон вид на ваш балаган.

Понимаешь, да? Это мой ответ им сегодня. Если они хотят, чтобы в 58 лет, имея неизмеримо большую ответственность не только за своих близких...

— ...но и перед обществом...

— ...я вел себя так же, как в 25, — не дождутся! Поезд, который летел без остановок, ушел, но он прибыл к другой платформе, и она ничуть не хуже той, старой, только они на нее встать либо не хотят, либо, скорее всего, не могут. Правда, это уже их проблема.

«ГДЕ УКРАИНСКИЕ ЯБЛОКИ? ВМЕСТО НИХ ХАВАЕМ БЕЗВКУСНОЕ, БЕСЧЕРВЯЧНОЕ ЯРКО-КРАСНОЕ И ЗЕЛЕНОЕ ДЕРЬМО»

— Вы где-то сказали, что «Битлз» — это ваша Библия, а «АВВА» — Евангелие. Полностью вашу точку зрения разделяя, хочу спросить: почему сейчас, на ваш взгляд, на телевидении (и российском, и украинском) так много бездарности, серости, пошлости?

— Потому что их много во власти — среди тех, кто масс-медиа распоряжается.

— По-вашему, это массовое оболванивание, одурачивание ведется сознательно?

— Вопрос очень сложный. Конечно, следует понимать, что сегодня деньги играют колоссальную роль, а поскольку прежняя наша идеология и пропаганда, обслуживавшая ее в прошлом, вместо нее навязывается совершенно другая. Вот смотри: в Ленинграде есть фабрика музыкальных инструментов, которая называется «Красный Октябрь». Сейчас в пополаме или на каких-то процентах она работает с «Беккером», и рояли выпускаются марки «Беккер». Какое у них положение нынче, не в курсе, но пару лет назад, когда был депутатом, ко мне оттуда пришли люди. «Александр Яковлевич, — буквально взмолились, — помогите. Заказов нет, фабрика умирает».

— Никому не нужны инструменты?

— В том-то и дело, что нужны, однако... В Кремлевском Дворце съездов в каждой гримерной стоят пианина (за склонение этого слова прости), так вот, на этих пианинах написано: «Кнайт-Лондон». Почему, спрашивается, главный зал России купил эти английские отвратительные поделки? Да потому, что у фабрики «Кнайт-Лондон» есть бабки на взятку туда, куда надо, чтобы им дали заказ...

— ...откат называется...

— ...а у наших несчастных краснооктябрьских таких денег нет. Я не беру граждан, но представь, сколько инструментов необходимо в музыкальные школы, красные уголки (не знаю, как там они сейчас называются) заводов, воинских частей, институтов. Вот и текут денежки «Петрофу», «Кнайту», каким-то корейским умельцам, а они нам — черта в ступе. Все фальшивое, строя не держит, разваливается... Продукт по сравнению с «Красным Октябрем» левый, играть на нем нереально, но вся страна этими дровами завалена, и то же самое — куда ни кинь! Ты вот когда в последний раз ел украинские яблоки из магазинов?

— Из магазинов? По-моему, вы ко мне плохо относитесь...

— Но посмотри, что на магазинных прилавках? Почему французские фермеры устраивают большие дебоши, если их продукт невостребован, а украинские крестьяне молчат? Я в Украине детство провел — Боже, какие тут яблоки раньше росли: данешта...

— ...антоновка, белый налив...

— ...путивка, пепинка — плоды сумасшедшие, большие, румяные. Сады ими были завалены — где они? Хаваем безвкусное, бесчервячное ярко-красное и зеленое дерьмо — не могу даже другого слова придумать, потому что откат, потому что взятки, потому что чиновники... Зачем, для чего?

— Ну не зря же написал классик: «Бабки вместо берез шелестят над страной...».

— Возвращаюсь к тому же, о чем ты спросил: ну зачем рысачить по Тульским, Рязанским или еще каким-то областям и искать там таланты, если прямо к продюсеру привозят какую-нибудь козу длинноногую (никогда, кстати, не понимал этого — мне больше что-нибудь покомпактнее нравится), платят за нее лавандос — и вся история.

— Вам сегодняшний шоу-бизнес противен?

— Я никогда тебе этого не скажу, потому что в нем по-любому трудятся мои коллеги. Не имею никакого права бросаться словом «противен» — там много моих замечательных собратьев по цеху: и моего поколения, с которыми я жизнь прожил, и молодых, талантливых, ищущих, толковых ребят. Люди шоу-бизнеса — они разные, но то, что у нас сегодня так называется, мне глубоко противно.

Знаешь, кстати, в чем разница между шоу-бизнесом там и здесь? У них бизнес для шоу, а у нас — шоу для бизнеса: в этом вся суть. Там деньги вкладывают, чтобы сделать продукт настоящий...

— ...и длинноногая не пройдет...

— ...если она ничего не может — конечно, а у нас шоу клепают, чтобы конкретные люди могли заработать конкретные бабки и их положить в конкретные карманы.

«Я ЗНАЮ, ЧТО ТАКОЕ ВОЙНА, — 20 ЛЕТ ПРОСТО ИЗ НЕЕ НЕ ВЫЛЕЗАЮ»

— Вы, Александр Яковлевич, человек жесткий, резкий на язык и правду-матку режете прямо в глаза. Одно время вы весьма нелицеприятно высказывались о творчестве Александра Новикова — мнения своего не изменили?

— Никогда о творчестве Александра Новикова нелицеприятно я не высказывался: у него есть масса хороших песен...

— ...вы говорили лично о нем — да?..

— ...и даже не о нем, а о его поведении. Никто не имеет права ставить себя выше совнаркома и осуждать коллег: не судите, да не судимы будете! Меня просто оторопь берет, когда несколько персон (не только он — есть еще парочка очень известных лиц), которым нашептали, что они — совесть народа, или они сами себя ею вдруг возомнили, начинают других поучать. Это страшно, когда люди, ничтоже сумняшеся, говорят: «Вот мы — он, он и я — да, а вот тот, тот и тот — полный отстой»...

Слушай, это твое личное мнение, и ничего более! Да, можно не принимать что-то или критиковать, но бегать и рвать на себе рубаху: как я сейчас всех полью да как навешаю по серьгам... Всю правду-матку — в лоб!

Я, например, позволяю это себе только тогда, когда точно знаю: это абсолютная правда для подавляющего большинства. Могу, предположим, сказать, что расстрел талибами в Афганистане тысячелетних скульптур Будды — варварство, это сделали негодяи, и если бы знал их фамилии и имена, перечислил бы, но никогда не брякну, что Петя Никонов — негодный режиссер, потому что он меня не устраивает. Сотням, даже десяткам тысяч зрителей он очень даже годится, так, может, это я до понимания его творчества не дорос?

— Кстати, о Пете Никонове: как, интересно, вам последние нашумевшие фильмы о войне — «Девятая рота» и «Штрафбат»?

— Наверное (и даже наверняка!) «Девятая рота» сделана квалифицированно, грамотно, по-современному — одним словом, блокбастер...

Александр Розенбаум — Дмитрию Гордону: «Если какие-то умники хотят, чтобы я в 58 лет вел себя, как в 25, — не дождутся. Поезд, который летел без остановок, прибыл к другой платформе, но она ничуть не хуже старой»

— ...а душу не трогает?

— Лично меня покоробила неправда. Я афганец, из Афганистана войска выводил Борис Всеволодович Громов, мой друг, я знаю все от начала до конца, поскольку сам вышел оттуда за день до последнего солдата (последняя кухня уехала через сутки после меня). Да, там оставались, конечно, люди...

— ...советники, разведчики...

— ...но воинские части никто не забывал, и дело даже не в том. Ладно, художественный вымысел имеет право на жизнь — это святое, но фильмы Тодоровского, Чухрая — тех, кто прошли войну, — совсем другие...

Я на войне с 1987 года. Сегодня 2008-й — это сколько? 20 лет уже просто из нее не вылезаю, так вот, моя мечта — одна из самых заветных — написать что-то сценарное и с кем-нибудь сделать картину. Ставить ее никогда не буду — этим должны заниматься профессионалы, и я даже не сценарий, а только синопсис могу придумать, потому что дилетант в этом деле, но я хочу рассказать о той афганской войне, которую знаю: как было там по-настоящему.

— «Девятая рота», значит, неправда?

— Я так, заметь, не сказал. Повторяю: кино есть кино, но меня эта лента не тронула так же сильно, как «Анкор, еще Анкор!»...

— ...«Военно-полевой роман»...

— ...«Баллада о солдате», «Судьба человека» и даже «Штрафбат», хотя люди, которые служили в штрафбате и знали его изнутри, утверждают, что там тоже неправда, — от этого никуда не деться. С другой стороны, зрителям, которые не в курсе всего того, о чем я говорю, это, может, очень даже и нравится.

— Ну а «Бандитский Петербург» затронул в вас какие-то струны?

— Нет, хотя картина хорошая: на совесть сделана, крепко сыграна. Уж эту-то тему я знаю неплохо — тем более все в родном городе происходит.

— Увеличив количество своих киноролей, вы сыграли в говорухинском фильме «Не хлебом единым», и Станислав Сергеевич сказал мне, что считает вашу работу в этой картине блестящей. Сегодня этот режиссер далеко не во всем согласен с тем, что происходит в России, — он своими переживаниями с вами делился?

— По идеологии мы с ним близки — думаем почти идентично, поэтому я разделяю практически все его мысли. Ты, кстати, статью Станислава Сергеевича в «Известиях» недавно читал?

— Ну конечно!

— Выше этого я вообще ничего не припомню и просто в обязательном порядке включил бы ее сегодня в школьные учебники.

«ВЫТАЩИВ ИЗ КАРМАНА ГОРСТЬ МЕЛОЧИ, Я ШВЫРНУЛ ЕЕ ОДНОКУРСНИЦЕ НА ПОЛ: «НА, СОБИРАЙ, СУКА!», ЗА ЧТО ПОЛУЧИЛ ОТ ЕЕ МУЖА ПО МОРДЕ»

Фото Александра ЛАЗАРЕНКО

— День ото дня Россия становится сильнее, энергоносители дорожают, деньги текут рекой, а вас все больше что-то в своей стране не устраивает. Оптимизм обратно пропорционален ценам на нефть и газ?

— Понимаешь, я очень хочу, чтобы в России кто-нибудь сделал пиджак, ремень, туфли. Сервизик-то у нас на столе неродной (о фотокамерах не говорю), а салфеточки чьи — не знаешь?

— Думаю, и они неродные...

— А молочко откуда? Чайные ложки, провода, горшки, пальмы — да все, но хоть что-то свое произвести надо? Говорят, критерием развитости страны является выпуск конкурентоспособного автомобиля, но у нас не только машину — велосипед трехколесный сделать не могут... На уровне лишь оборонка — и слава тебе Господи, кстати: это вселяет надежду на то, что когда-нибудь мы склепаем ремешок для часов. Увы, ничего своего пока нет. Раньше были хоть «Большевички», «Скороходы»... Пусть плохие...

— ...отвратные!..

— ...но свои — в них ходили, их покупали... Сегодня мы не можем выпустить конкурентоспособную суповую миску, оправу для очков: это стыд и позор для страны, которая хочет называться великой. Для этого она, как минимум, должна произвести хоть что-нибудь невеликое, бытовое, нужное — нельзя же закупать все: от презервативов до норковых шуб.

— Зато какие мозги Россия рождает...

— А что мозги — они же все там. Сделайте так, чтобы они работали на родину, создайте условия!

— «Главные беды России, — сказали вы в одном интервью, — дороги и дураки, и если от первой напасти есть надежда избавиться, то от второй — вряд ли». Вы по-прежнему так считаете?

— Да, хотя... В оправдание скажу, что дураки не только у нас — они есть везде: и в Америке, и во Франции, другое дело, что занять ответственный пост дураку там труднее. Просто из соображений конкуренции, потому что менеджеры, ответственные за подбор кадров, его тормознут... Могу вот тебя в пример привести: кроме того, что ты сумасшедший (в лучшем смысле этого слова), высококвалифицированный журналист, ты еще и прекрасный топ-менеджер. Я знаю твоих сотрудников: ты же не возьмешь к себе дураков в команду — ведь правда?

«А слева — молот, справа — серп. Так это ж наш советский герб...»

— Дело завалят!

— А дело твое, и волнуешься ты за свой карман...

— ...за репутацию...

— ...за успех. А если чиновник откат не возьмет, что ему до того, будет эта река влево течь или вправо, дом вырастет здесь или там? Мне вот недавно показали, как у вас здание перед Олимпийским стадионом разбирают: сначала коробку выгнали, а теперь рушат. Это ж не их бабки — чего же им волноваться, зачем думать о том, что по международным правилам нужны просторные выходы, чтобы людей в случае чего эвакуировать?

— Вы мне всегда говорили, что жить стараетесь по библейским заповедям, но характер у вас отнюдь не смиренный, и от него никуда не уйдешь...

— (Кивает). Конечно.

— Знаю, что в юности у вас был случай, когда однокурсница по мединституту заставляла подписываться на газету «Труд». Вы не хотели, она настаивала, и тогда вы вытащили из кармана горсть мелочи и швырнули на пол со словами: «На, собирай, сука!»...

— ...за что получил от ее мужа по морде на пятачке.

— Да вы что?!.. Вызвал вас драться?

— И был, в принципе, прав: он вступился за честь жены. Я даже не смог ничего сказать в свое оправдание — не надо было ее называть сукой. Бросил монеты — ладно, а оскорблять ни к чему, но не сдержался, потому что крайне был возмущен. Мы выписывали 10-15 изданий: для папы «Правду» и «Известия», для меня «Комсомолку», «Советский спорт» и журнал «Юность», для мамы «Работницу» — все, кроме черта в ступе, а «Труд» ни я не хотел читать, ни мой папа. Зачем он нам — чтобы профком института поставил галочку? Не желаю! Надо было какие-то копейки сдать, а я швырнул все, что было в кармане...

— Широкая душа...

— Набралось рубля на полтора медяков. «На тебе, сука, — сказал, — собирай!».

— Собрала?

— По-моему, нет... Понимаешь, я все сделал правильно, и по морде от ее супруга правильно получил за то, что обозвал эту активистку плохим словом.

«В ПИВНОЙ Я НЕ ПРОФЕССОР — АКАДЕМИК»

— У вас в офисе прямо над креслом висит табличка «Крестный отец мафии». Вас ведь и впрямь считают крестным отцом Санкт-Петербурга...

«Уже прошло лет 30 после детства, уже душою все трудней раздеться, уже все чаще хочется гулять не за столом, а старым тихим парком...»

— Послушай, там написано просто «Godfather». Я был в Чикаго — ну как я, приличный пацан, мог пройти мимо городского музея Аль Капоне? Не мог! В нем продавались сувениры — мог ли я не купить табличку автомобильную, где написано: «Godfather»? Конечно, не мог! Мог ли не приколотить ее на стенку в своем офисе? Ну а потом пару падких на жареное желтопузых журналистов устроили весь этот кипиш: Розенбаум — крестный отец мафии!

— Так вас, получается, не за того принимают?

— Абсолютно. А кто такая мафия?

— Философский вопрос...

— И впрямь философский... Мафия, как мы понимаем, это какая-то организованная группа людей, лоббирующая общие интересы и выполняющая щекотливые поручения, но под этот термин пару государственных высших структур я могу в пять секунд подвести, да, поэтому че говорить?

Конечно, никакой я не крестный отец. Вечный вопрос: знаю ли кого-то из криминального мира? Знаю и никогда не побегу, сверкая пятками, если на пляже в Сочи ко мне подойдет человек, синий, даже фиолетовый от наколок, на котором места живого нет. На груди у него — «Прокурор мне не учитель», на глазах — «Не буди меня», на ногах — «Они устали», здесь у него Север, солнце, «Не забуду мать родную» и все остальное...

— Колоритный какой персонаж...

— «Александр Яковлевич, — признается он мне, — я отсидел с вашими песнями 24 года, и только они помогли мне выжить».

— Прокурор ему не учитель, а ваши песни — пожалуйста!

— Я что, от него удирать стану? Нет. «Огромное спасибо, — скажу, — брат, за теплые твои слова. Желаю тебе успехов, будь здоров, но постарайся уж в те места больше не попадать. Если что, всегда буду рад видеть тебя на концерте». Я артист, ты пойми, но если узнаю, что он насильник малолетки... Я выступал на 50 с лишним зонах, но никогда не пойду петь перед террористами, перед надругавшимися над малолетками маньяками или насильниками. Даже если очень попросят: специально, вот для них, я и за миллионы не соглашусь, хотя во все зоны езжу, естественно, бесплатно, потому что эти люди, может, в первую очередь нуждаются в хорошей песне и в задушевном разговоре.

Доктор, да вы в отличной форме! «Основы, конечно, заложены в молодости — я очень много тогда занимался спортом, но и сейчас пытаюсь»

— Сидящий передо мной классик когда-то написал: «Фраер, толстый фраер, на рояле нам играет...». Правда ли, что марка пива «Толстый фраер» принадлежит вам и что у вас есть и пивзавод...

— ...и пивные. Правда, и я этим горжусь, потому что в книгах отзывов мне часто пишут: «Александр Яковлевич, мы не в курсе, хорошие или плохие у вас песни, но за то, что вернули мужикам отобранное у них перестройкой, низкий поклон и огромная благодарность!».

— Вы сами-то пиво пьете?

— Конечно.

— Нравится?

— Очень. В пивной (улыбается) я не профессор — академик.

— У вас также есть собственный ресторан — чем вы предпочитаете там полакомиться?

— Вообще-то, я не гурман, но к еде очень требователен. Изысков не люблю и налегать стараюсь на пищу простую, эндемичную местности... Всегда говорю, что сало с чесноком в Гвинее есть никогда не буду, а в Киеве наотрез откажусь от лобстеров или омаров, потому что глупо давиться на Крещатике членистоногим после полугодовой или годовой глубокой заморозки, когда можешь поесть потрясающие налистники или вареники. Это ж шикарно, так че выпендриваться?

— Ваша завидная физическая форма видна невооруженным глазом...

— Ну, не более завидная, чем твоя (я, правда, постарше).

— Это все давние наработки или вы до сих пор заглядываете в спортзал?

— Основы, конечно, заложены в молодости — я очень много тогда занимался спортом, но и сейчас пытаюсь. Последние месяцы, правда, нет — пошла хирургическая полоса какая-то, поэтому, если честно, немножко ослаб, но стоит недельки две потренироваться — тут же вернусь в исходное состояние.

— Руки-то хоть сгибаются?

«Носил и я колпак бумажный, смешил расфранченных особ, Но время шло... И вот однажды устало корчиться лицо»

— Сгибаются еще как (показывает)! Я очень смеюсь, когда идут ребята-качки: руки не поднимут, ноги врастопырку. Порой подойду к ним, пощупаю бицепсы, а потом предлагаю: «Теперь у меня посмотри!». Он только потянется, а я, руку отдернув, прикалываю: «Опоздал!».

— Кто как фанату бокса вам ближе — киевляне братья Кличко или питерец Валуев?

— Конечно, Кличко. Колю я хорошо знаю, но разговор должен тут быть профессиональный. Я не могу сказать, что он опыта и мастерства не набрался, и если раньше выходил совершенно сырым, никаким, то сегодня — надо быть объективным и честным! — его можно назвать боксером. Лучшим или худшим, хорошим или плохим, но боксером, и один его послужной список уважение вызывает, однако Виталик и Володя классом, конечно, неизмеримо выше. Они настоящие боксеры, другое дело, что с Колей справиться тяжело — до него попробуй элементарно дотянуться...

— ...Да и дотягиваться страшновато...

— ...Плюс разница в весе огромная. Рука — оглобля, при попадании — история очень тяжелая...

— ...а лицо?

— Ну нет, одно с другим все же не связано. В пример могу привести другое впечатляющее лицо — Саши Карелина, но под этим «портретом» такие нежные, интеллигентные, начитанные и воспитанные мозги, что по внешнему виду ты никогда этого не определишь.

— Сегодня многие так называемые звезды — безголосые и вопиюще безвкусные мальчики и девочки — ходят с внушительным количеством охранников, а почему вы меры безопасности игнорируете?

— Очень смешно. Очень! Во-первых, я и сам, если что, с усам, а во-вторых, успех покушения зависит от размера вложенных денег. Если оно уж готовится... Но только кому нужна эта сявка из «Фабрики-6» — я тебя умоляю. От кого ее охранять? От 14-летних, заранее подготовленных, девочек, которые бегают: «Дайте автограф»? Ну и потом, ты для кого живешь, дружочек?

«Доктор Бун и Альперович, Регельман, Гильгоф, Н. Львович, Гур-Арье, Симуни, Лехцер с Рохманом, что ни лекарь — то еврей, Штильбанс, Зусес и Палей, Розенбаум, Шноль и Коган с Гофманом»

— И кто ты такой?

— Кто такой? — это третий вопрос, а вот за счет кого хочешь жить? Если рассчитываешь на поклонников, относись к ним уважительно, потому что через пару лет они к тебе не придут. Нас-то ты точно к себе не заманишь, но если сегодняшние 14-летние отвернутся, что будешь делать, умница? «Ах, эта публика, — сетует 22-летняя коза, — я так от нее устала: невозможно выйти на улицу». Слышь, ты, подруга, у тебя как с головой-то? Масла немножко есть? Подумай, где через два года будешь...

— ...от публики отдыхать...

— В лучшем случае, если с хорошими формами, в ночные клубы пойдешь (и то не для пения), а в худшем — на стройку отправишься носить кирпичи. Откуда у них охрана? Начитались, понимаешь, журналов глянцевых, насмотрелись на райдеры западных гастролеров... Эти звездульки не думают о том, что Уитни Хьюстон или Элтон Джон добились всего тяжелейшим трудом и постоянным совершенствованием своего мастерства, что потратили на это всю жизнь и продолжают тратить ее до сих пор.

— Да и поют немножко иначе...

— Наши писюхи обсуждают лишь то, сколько пирожных заказывает себе Мадонна, сколько у нее полотенец в гримерной и тапочек в номере — вот это «фабрикантки» усвоили хорошо.

— Я знаю, на свадьбе дочери одного олигарха вы, гость, простояли полтора часа под сценой, глядя на выступление Тома Джонса...

— Дима, да я с ума сходил и от тоски умирал из-за того, что мои музыканты вынуждены были уехать раньше на поезд и не слышали, как на той же аппаратуре, на которой только что отработали они (а ребята мои очень даже неплохи, я люблю их и уважаю!), отыграли парни Тома Джонса, какой у них был звук. Полтора часа я учился у величайшего артиста, потому что есть чему.

«ОДНАЖДЫ ВЕЛИКИЙ СТРЕЛЬЦОВ ПОСТУЧАЛ В МОЮ ДВЕРЬ: «АЛЕКСАНДР, МОЖНО МЫ ПОСИДИМ С ВАМИ НЕМНОЖКО?»

— Возвращаясь к генетике: вы где-то сказали, что футбол генетически не наш вид спорта...

— Ну, это больше к нам, к России, относится — в Украине он более генетичен: чем южнее, тем лучше гоняют мяч. В России очень любят говорить: «Наша сборная Советского Союза»... Все забывают, что две трети команды составляли грузины...

— ...и украинцы...

— ...а из русских людей гениальнейший Эдик Стрельцов играл, Лев Иванович Яшин, Валерий Воронин, Альберт Шестернев...

— ...Черенков, Гаврилов, Родионов...

— Это уже позже. Я еще ту сборную вспоминаю, а остальные-то кто — Хурцилава, Дзодзуашвили, Рудаков, Бышовец, Колотов, Блохин, Леня Буряк, Банишевский...

«Доцвели каштаны, умерли друзья, но в масть по-прежнему мне ветерок Днепровый. А иначе, громадяне, жить никак нельзя, и мне по-прежнему братва — Подол фартовый»

— ...Маркаров...

— ...из «Нефтчи» и позднее из «Арарата», но только об этом кто помнит? Все только щеки надувают: «Вот мы!..». Нет, русский генетический вид спорта — борьба, тяжелый вес... Я без шуток, потому что средние и легковесные борцы — это Кавказ...

— Это правда, что однажды великий Стельцов робко постучал в дверь вашего номера...

— Истинная правда — чуть сознание не потерял. Он пришел не один — с Численко...

— ...на минуточку...

— Это случилось в московской гостинице «Космос» в период «розенбума» — 87-й год, по-моему, был или 88-й. Ну представь: стук в дверь, открываю — Стрельцов. Я сразу его узнал, потом смотрю — и Число стоит. Меня трудно, вообще-то, из седла выбить, а тут чувствую, колени подкашиваются. Я онемел, а они: «Александр, можно мы посидим с вами немножко?». Дима, ну это все равно, как если бы к отчаянной моднице в номер зашла Коко Шанель — та же история.

— Посидели хоть хорошо?

— Замечательно!

— Недавно с Владиславом Третьяком мы вспоминали слова вашей песни: «Пас отдал Рагулин, Толя Фирсов щелкнул — и Дзурилла шайбу достает»... Хоккеем вы уже меньше интересуетесь?

— Честно говоря, меньше, и виной тому нынешнее время и массовый отъезд наших лучших хоккеистов за рубеж.

— Не знаю, может быть, вы шутили, но однажды признались, что, если хотите остаться неузнанным, надеваете для маскировки парик, кепку, очки и выходите в таком виде на улицу...

— Иногда так и делаю, но это для смеха. Да хоть сейчас спокойно в таком прикиде выйду.

«Одинокий волк — это круто, но это так, сынок, тяжело — ты владеешь миром как будто и не стоишь в нем ничего»

— Парик хоть какого цвета?

— Рыжевато-черный.

— Надеюсь, не женский?

— Да нет. Длинный такой, пейсатый... К нему добавляю кепку, темные очки и гуляй — не хочу!

— Сегодня многие звезды (я имею в виду и мужчин тоже) прибегают к услугам пластической хирургии — у вас никогда не было соблазна что-то себе подкорректировать?

— Я, Дима, доктор, поэтому считаю, что пластическая хирургия нужна лишь тогда, когда изъяны внешности мешают по-настоящему жить, когда нарушаются функции организма.

Ну, например, после обширных ожогов, катастроф или из-за каких-то тяжелых врожденных уродств, но когда вижу, как пластику во имя денег бездумно насаждают всем и вся, у меня — да и у других приличных, уважающих себя докторов! — это вызывает ужас. Люди просто не знают, что потом получится, не говоря уже о возможных осложнениях. Не буду, с твоего позволения, углубляться, а то, прочитав это интервью, пластические хирурги вызовут меня в суд...

— Даже если в 70-80 лет у вас на лице кожа отвиснет, все равно ничего не станете предпринимать?

— Если это не превратит меня в монстра, конечно же, нет. Если мои веки не обвиснут так, что я ничего не увижу, зачем мне их обрезать? Да, они будут набрякшие, но это нормально — когда человеку 80, тургор ткани и должен быть не такой, как в 30.

— Вы как-то заметили, что любой мужчина, особенно творческий, должен постоянно находиться в состоянии влюбленности...

— Желательно!

— Вы сейчас в нем пребываете?

— Конечно.

— Кого же сегодня любите?

— Так тебе все и скажи... Маму!

— Правда ли, что вы умеете гипнотизировать женщин?

— Этого я не утверждал, но что-то магическое во мне, наверное, есть. Я, например, с детства играю, и когда беру в руки гитару... Знаешь, когда в студенчестве надо было кого-нибудь обаять, я доставал инструмент, пел красивую песню...

«Извозчик, за углом останови! Покемарь на облучке, я быстро — только поднимусь, скажу ей я о любви, чтоб потом не подойти на выстрел»

— ...и женщины уходили с вами?

— Не всегда. Наверное, это не со всеми проходит и не на всех действует... Одни уходили, другие нет...

— ...третьи чуть позже сдавались...

— Некоторые вообще говорили: «Ну ты и козел!».

— Когда мелочь собирали по полу?

— (Смеется).

«ЕСЛИ ХОТИТЕ ВЫИГРАТЬ У КАЗИНО — КУПИТЕ ЕГО»

— И снова цитирую классика. «Есть три вещи, — сказали вы, — которые я не могу представить: переход из жизни в смерть, бесконечность космоса и как можно ласкать мужское тело». До сих пор воображение тут буксует?

— До сих пор, и эту позицию я никогда не сдам...

— Вы достаточно резко выступаете против гей-парадов...

— Абсолютно. Послушай (заводится), вот мы с тобой, нормальные пацаны, не выходим на улицу с демонстрацией. Ребята, ну с кем угодно живите, да хоть с козой, но не надо об этом повсюду кричать и требовать понимания своей особой душевной организации. Хотя «с козой» лучше вырежь, а то получится пропаганда зоофилии.

— Тем не менее в отдаленных аулах с козой, я знаю...

— ...ну да, говорят, бывает. Я, правда, не видел, но анекдот есть хороший по этому поводу — с козой. Помнишь: «Черный — это его»? Так вот, главная мысль в чем: как человек я этого не понимаю — более того, отношусь к таким вещам отрицательно...

— ...а как доктор?

— Тоже могу дискутировать, потому что, кроме амебы, инфузории-туфельки и, может, пары каких-то еще микроорганизмов, все остальные половым путем размножаются. Даже пестик в тычинку лезет, а не наоборот...

В детстве Александр Яковлевич мечтал стать директором зоопарка. «Точнее — хотел находиться с животными. Они прогнозируемее, я их люблю, зверье для меня — это радость и счастье»

— ...и, как правило, не ошибается!

— Есть понятие мужской особи и женской — так природа устроила. Да, если человек рос в семье без отца, с сестрами в коммунальной квартире обсуждал платья и играл с девчонками в куклы, наверное, какое-то изменение в психике у него происходит, но это не норма. Причем они же теории придумывают колоссальные, что-то объясняют насчет хромосом, целые тома пишут, оправдывая свой разврат. Я убежден: все от пресыщенности и безделья...

— А ведь действительно: среди работяг геев практически нет...

— Да ты отъедь на 100 километров от Ленинграда, Киева или Москвы — там, может, услышишь: «Был у нас тут Антон Петрович один — под хвост баловался. Он теперь настоящий москвич, в столице живет». Может, чего-то я не догоняю, но никогда этого не приму. Как гражданин, как демократический человек говорю: «Ребята, проблем нет, но только зачем лезть на площадь с плакатами?». Давай мы с тобой устроим парад: «Да здравствует женщина!» (причем не обязательно это делать 8 Марта — можем в любой другой день), но мы-то не тычем всем транспаранты: «Любите женщин!» или «Женщины, любите мужчин!», так зачем же они постоянно доказывают, что тоже имеют право на существование? Живите себе на здоровье, только, если можно, не оскорбляйте своими экстравагантными нравами тех, кто этого не понимает, и не втягивайте других, особенно детей — вот и все!

— «Не могу я тебе в день рождения дорогие подарки дарить...» — помните эту советскую песню? Интересно, а какие самые необычные подарки вы в день рождения получали? Правда ли, что однажды вам подарили табун лошадей?

— Табун — нет, а вот лошадь — было дело, вручили, только куда ж я ее возьму? Смеюсь всегда, когда слышу: «Артисту Сидорову презентовали лошадь». Дальше-то что? Куда животину он денет? Я живу на одной из линий Васильевского острова на третьем этаже...

— ...пока заведешь в лифт...

— ...а если отдать в конюшню, где за ней будет ухаживать другой человек: чистить, мыть, тренировать, выгуливать, — так она уже не моя. Ну, а так я могу заплатить деньги (даже денег не надо — все конники у меня друзья), прийти, сесть верхом и получить удовольствие.

— Коз вам хоть не дарили?

— Нет (улыбается) — козу я сам однажды купил, а вообще, мне очень легко сделать подарок.

— Плохое нерусское слово «шопинг», тем не менее вы любите по магазинам ходить?

В Челябинске на улице Кирова в камуфляже, с гитарой, стаканом водки, накрытым куском хлеба, и букетом тюльпанов сидит бронзовый Розенбаум. Хотя, скорее, это памятник не столько ему, сколько его песне «Черный тюльпан» и всем погибшим в Афгане

— Люблю!

— И что там себе покупаете?

— Одежду. Только сам.

— Кайфуете от красивых вещей?

— Я, если честно, не знаю, что значит красивые, — по душе те, которые духовно близки.

— Стиль спортивный предпочитаете?

— Нет, не совсем. Безусловно, надеть это могу, но обычно ношу кэжуал — повседневную одежду. В принципе, военно-спортивная история, скажем так, в моем гардеробе превалирует, но я с удовольствием надену — и мне вроде идет! — смокинг. При этом не очень его люблю — он все время душит, заставляет вести себя соответственно, а это не по мне как-то...

— Лучше самим собой быть...

— Нет, одеться могу элегантно. В Думу ходил в костюме — непременно! — в красивом галстуке и рубашке. Это тоже надо уметь выбирать и носить, но мой повседневный стиль все-таки демократичнее.

— В казино вы заходите?

— Иной раз люблю в автоматы потрескать, но проигрываю определенную сумму — и точка! Меир Ланский произнес очень хорошую фразу... Для тех, кто не в курсе, — это один из основателей Лас-Вегаса, большой гангстерюга, но не убийца, а финансист...

— ...судя по имени...

— Совершенно верно: единственный еврей среди всех остальных: итальянцев, датчан и прочих китайцев. Так вот, этот небезызвестный гражданин сказал: «Если хотите выиграть у казино, купите его».

— Каким был ваш самый большой выигрыш и проигрыш?

— Снял тысячи две как-то, но обычно остаюсь в минусе... Я себе установил потолок: спускаю 200 долларов — и все, ухожу! Мне ж сам процесс любопытен: сижу себе, курю, щелкаю, но однажды я свой обет нарушил — 500 проиграл. Завелся...

— Вы как-то сказали: «Вожу автомобиль только по пустой дороге и без встречного движения». Боитесь садиться за руль?

— Нет, я утрирую — это, конечно же, не боязнь. За рулем я ведь с 75-го года — но справа! Правила движения знаю, как свои 12 струн, чайников на дорогах вижу за 10 километров — глаз автоматически их выделяет, но в городе практически не рулил. Ну а поскольку самодеятельность не приемлю, нужно мне, думаю, месяц поездить. У меня его нет пока, этого месяца, хотя очень хочется.

«МЫ С АНДРЮШКОЙ МАКАРЕВИЧЕМ СИДЕЛИ, А ВОЗЛЕ НАШЕЙ ПАЛАТКИ КАЖДУЮ НОЧЬ ПАРА ЯГУАРОВ ХОДИЛА»

— Я был на десятках ваших концертов и понимаю, что на сцене вы не просто отбываете номер — живете. Иногда, между прочим, слова забываете, и однажды, я знаю, это случилось на мероприятии, посвященном Дню чекиста, в присутствии Путина...

«А ну-ка сделайте мне фото, месье Жан! Меня заделайте, шоб было, как в Париже. А ну-ка сделайте мне фото, месье Жан! Сейчас я ваш, мон шер, и я иду поближе...». Александр Розенбаум снимает Дмитрия Гордона на фотокамеру только что приобретенного мобильного телефона

— Ну да, забыл слова — я живой человек. Ничего страшного — поправился. А что, Путин не понимает?

— Подсказку от него получили?

— Нет, но когда публика начинает подсказывать, — а она хорошо мои песни знает! — я ничего не слышу, потому что вразнобой звучит множество голосов.

— Для автора, исполнителя это большое счастье, когда зал его песни подхватывает. Артист стоит, слушает, а зрительский хор поет — часто такое происходит?

— Обычно я это с двумя-тремя песнями проделываю, чтобы все поняли: мы вместе. Да, это действительно счастье!

— Вот уже несколько лет на пару с Андреем Макаревичем вы путешествуете — где побывали в последнее время?

— Минувшим летом опять в Бразилию ездили...

— ...где много-много диких обезьян?

— Забрались как раз туда, где их очень много. Лет пять-шесть назад, когда были на Амазонке, зверья мало видели, а люди, которые делают пятиминутные сюжеты для «National Geografic», «Nat Geo Wild» или «Animal Planet», по лет восемь-десять сидят там, полжизни снимают, чтобы потом все это в 30-минутный фильм уложить. Поэтому, когда меня спрашивают: «Ну, как там дикие звери?», могу только плечами пожать. Что, разве когда в тайгу заходишь, зайцы с волками и лисами бегут к тебе наперегонки с приветствием: «Здравствуй, Вася! Как мы рады, что ты пришел»? Там то же самое.

Допустим, ты слышишь: кричит ревун, — это обезьяна огромная. Звук она издает рычащий, от которого уши закладывает, — орет, как паровозный гудок, но до этого гудка надо километра три-четыре в джунглях рубиться. Пока до нее дорубишься, она уже 10 раз от тебя убежит — эта тварь понятия не имеет, кто к ней идет, зачем...

— ...и какие артисты...

— В этот раз мы специально поехали на юго-запад Бразилии, в заповедник Пантанал — это болотистые места. Там действительно огромное количество животных: лежбище крокодилов, капибар... Возле нашей палатки практически каждую ночь пара ягуаров околачивалась — мы с Андрюшкой сидели, а они рядом ходили. Утром мы их следы вокруг выискивали — очень четкие, так что насмотрелись. Сейчас собираемся пойти на самую дикую, как мы считаем, реку мира — в верховья Лены.

— Поближе к Якутии?

— Там, ты прикинь, вообще ничего нет... Слушай, идешь по любой бразильской реке, и у тебя иногда срабатывает мобильный, потому что какой-то богатенький фазендейро поставил там себе вышечку. Время от времени в суперсерии можешь поговорить по мобильнику (не по космическому), а уж людей там везде можно встретить. На Лене же...

Фото Александра ЛАЗАРЕНКО

— ...ни одного якута...

— Какого якута — там вообще два-три городка на всю огромную реку.

— Это правда, кстати, что в детстве вы мечтали стать директором зоопарка?

— Хотел находиться с животными — так точнее, а директором — нет! Это сейчас с удовольствием пошел бы начальником какого-нибудь зверинца.

— Вы, очевидно, чувствуете интуитивно, что животные лучше людей, и поэтому к ним так тянет...

— Они прогнозируемее, а еще я их люблю, без них никогда не жил и жить не смогу. Зверье для меня — это радость и счастье, поэтому всегда хотел к нему быть поближе, но не знал, где на это учат. Меня не прельщал биофак университета, после которого надо идти в школу преподавать зоологию или где-то сидеть на научной работе, — я был не прочь стать профессиональным охотником (сейчас-то знаю, что это егери, и готовят их в лесотехнической академии).

Сегодня для человека, желающего заниматься чем-либо для души, свободы и перспектив больше. Ты можешь взять себе пару-тройку медвежат и выращивать их, к примеру, для съемок в кино — вот, скажем, известный на Западе медведь Барт снялся в 25 фильмах о гризли. Можешь зверинец открыть и жить все время с питомцами, а потом волка, который твой верный пес, или обезьяну — не важно! — будешь задействовать в кинофильмах, где необходимы животные. Нынче ты можешь сделать это своим бизнесом, жизнью, а в советское время об этом и не мечтали. Какой бизнес, о чем речь?

Так что директор зоопарка — это работа хорошая, если она финансируется, потому что животных, которые не могут за себя постоять, держат у нас на скудном пайке, средствами обделяют.

— Александр Яковлевич, в конце интервью я по традиции попрошу вас что-нибудь спеть или прочитать...

— Если не возражаешь, прочту слова из своей песни.

Покуда стою на крутом берегу,
Обнявшись с раскидистой вербою,
Смотря на летящий в низине табун,
Я истинно верую.
Покуда дорога встречает меня
Звездою мерцающей первою
На тихом закате суетного дня
Я истинно верую.
Когда кто-то шелестом листьев в саду
Поправит мне ноту неверную
И струны с ума от восторга сойдут,
Я истинно верую.
По небу плывут, как по морю ладьи,
Два облака — в сказку, наверное.
Покуда любовь пребывает с людьми,
Я истинно верую.
Когда-нибудь Он нас к себе приберет —
Для близких мгновенье прескверное,
Но встретит свобода у светлых ворот —
Я истинно верую!