— Миша, добрый день!

— Добрый день!

— До этой нашей встречи я думал, что мы по-настоящему пересекались с тобой один раз в прошлой жизни.

— (Удивленно поднимает брови).

— Когда ты клал у нас дома плитку.

— Не только плитку. И обои клеил.

— Я был в армии как раз. Мои родители сказали, что добросовестнее, лучше и чище тебя никого не было. И в человеческом плане тоже. Влюбились в тебя. Плитка стояла — не оторвать, как и обои!

— Добавь, что это была квартира на Оболони.

— На улице Героев Днепра, 22.

— Две комнаты вроде бы?

— Три.

— Да, «распашонка», точно. Вспомнил.

— Хорошая квартира была... Но сегодня, Миша, когда я готовился к интервью, то понял, что мы могли пересекаться еще раз. Я мог пересекаться с твоей мамой Софией Михайловной, которая работала медсестрой в акушерском отделении Октябрьской больницы. Я в этом отделении родился.

— Я тоже.

— Вполне возможно, она принимала участие в моем рождении. 1967 год.

— Может быть. Я тебе больше скажу. Мы жили на Сталинке. Там рядом была школа и кирпичный завод. Сейчас там ужас Вася Хмельницкий построил, этажей под 40. В школе в основном были дети тех, кто работал на этом заводе. Мама не хотела, чтобы я в эту школу ходил. Был постоянный конфликт, я с этими детьми постоянно дрался. Они все время спрашивали: «Ты еврей? Жид?» Тогда как раз война была...

— ...арабо-израильская, 1967 года...

— ...и они все спрашивали, не будет ли Израиль нападать на Советский Союз.

— Ты их успокоил?

— Успокоил, но они меня били при этом. А я их. (Смеются). Короче, меня отправили в 78-ю школу, где сейчас построили «Мандарин Плазу». Снесли школу с бассейном.

— Хорошая школа была.

— Шикарная. Мама меня туда возила. Мы ехали на трамвае долго и нудно. От пожарки шел, по-моему, 24-й трамвай. Она говорила: «Ты не называй меня мамой. Ты что? Посмотри на себя! Не дискредитируй меня в трамвае» Приезжали, она меня отдавала в школу, сама шла в Октябрьскую. Продленка у нас была, по-моему, до пяти вечера или до полшестого. Моя задача была — выйти из школы, прийти в Октябрьскую больницу, дождаться маму, которая заканчивала работу в полседьмого-семь, и вместе на трамвае ехать домой. В 66-м я пошел в школу. Значит, в 67-м я присутствовал, наверное, на твоих родах. Я в этом отделении сидел, на медпропускнике, делал домашнее задание. Там, где принимали твою маму и отправляли рожать. Можно сказать, что ты через мои руки прошел.

— Спасибо, что ты поучаствовал в моей жизни таким необычным образом! (Смеются). У тебя был замечательный папа, Юрий Семенович. Заместитель директора завода «Коммунист».

— Без высшего образования, представляешь? С техникумом. Никогда не был членом Коммунистической партии. Мама была членом, за двоих. Он сказал: «Ты идешь в коммунисты, а я — нет» Он ни в какую не хотел в коммунисты. Сам он был с Бессарабки. Настолько важный человек, способный, что его подтянули на эту должность.

— О нем очень многие люди до сих пор тепло отзываются. В частности, Александр Ефимович Швец мне говорил: «Если б ты знал, какой у Миши был папа!» Умер он рано, в 58 лет. Ты часто его вспоминаешь?

— Каждый день. У меня дома в кабинете висит его портрет, с фотографии сделали. Я своим детям рассказываю: «Мой папа говорил так, а я его не слышал, но потом убедился...» Много притч из жизни папа рассказывал. Например: «Сынок, когда идешь вверх, замечай людей. Потому что когда пойдешь вниз, они тебе все встретятся по дороге» Помню, он звонил Борису Петровичу Корбану, когда у нас возник конфликт. Сказал ему: «Жизнь — это колесо. Сегодня — ты, завтра — тебя. Не забывай это никогда» И много еще чего он говорил. «Лучше 10 раз помыться, чем в милиции сидеть» Бессарабка, знаешь ли. Разное говорил. И про жен, и про друзей.

— Пригодилось?

— Все пригодилось. Но, к сожалению, начинаешь это понимать позже. Пока он был жив-здоров, мне было до 35, я с ним все спорил, ссорился, обижался. Сил у него не хватало, чтобы мне врезать. В детстве он меня не бил. Я был упрямый. Мама ставила меня в угол, потом говорит: «Выходи» Я такой: «Нет» Мог стоять пять, шесть часов, обидевшись на маму. Приходил папа: «Выходи» Но надо же извиниться, я ведь не прав. Но я — нет. Он становился на колени возле меня в углу, уговаривал. В конце концов, он за меня просил прощения, и мы выходили. Я тяжелый был с детства. Овен.

— Тяжелый с детства, но добился таких успехов в жизни и в бизнесе, окончив всего восемь классов.

— Нет, я после восьми классов поступил в техникум. Это длинная история... У меня всегда по поведению был неуд в школе.

— Не выходил из угла?

— Дрались. Я был, так сказать, лидером еврейского народа в школе. Меня перевели из 78-й в 190-ю, мы переехали на Лесной массив. В моем и в других классах были евреи, их обижали, я ходил их защищал. Один раз меня угораздило жестко подраться с сыном завуча школы. Я же начитался книжек. Ирвин Шоу, «Молодые львы». Там во время Второй мировой войны парень, которого оскорбили, вызвал весь взвод на бокс. Его убили, но он не сдался. Есть вещи, где нельзя отступать, надо идти до конца. Лучше умереть...

— ...стоя, чем жить на коленях!

— Долорес Ибаррури. Это она о другом, но все можно применить к какому-то конкретному месту... Заканчивается восьмой класс в 190-й школе, папа говорит: «Пойдешь в наш техникум электронных приборов» Я очень любил паяние. Папа курировал техникум, представляешь, но я умудрился подраться на экзамене. «Так, — говорят, — свободен, иди в школу»

— На экзамене-то чего?

— Диктант, я пытался списать, мне не дали... У меня по математике было хорошо, по истории, по географии. Любимые предметы. А вот с грамматикой... До сих пор страдаю. Думаю, ты это видишь в моем Facebook (смеется), к тому же я все пишу с маленькой буквы, чтобы быстро, плюс без знаков препинания — не всегда понимаю, как правильно их расставить на клавиатуре, подряд пуляю.

— Да, обращал внимание.

— По украинскому мне ставили всегда «1». Мама ходила возмущалась. Учительница говорит: «Вы не поняли, «2» надо заработать» Хотя я много читал по-украински. Вообще очень много читал. Чтение было болезнью у меня. Меня за это даже наказывали. 

«У МЕНЯ БЫЛ ПРЕКРАСНЫЙ ПРЕПОДАВАТЕЛЬ, МАРКИН, ЭКОНОМИКУ ВЕЛ. КАК-ТО У НАС С НИМ ВОЗНИК КОНФЛИКТ, МЫ ЧТО-ТО ОБСУЖДАЛИ, Я ПРОИЗНЕС ФРАЗУ: «ЭТО ЖЕ МЕЛОЧЬ!» ОН МНЕ ОТВЕТИЛ: «СЫНОК, ВСПОМНИШЬ МЕНЯ КОГДА-НИБУДЬ. ЕСЛИ ШИРИНКА РАССТЕГНУТА, ЭТО МЕЛОЧЬ?» — «НУ ДА», — ГОВОРЮ. ОН: «А ЗА НЕЙ ВИДНО ГЛАВНОЕ!»  

— У родителей была библиотека?

— Огромная. Потом я сам коллекционировал. Меня один раз чуть в тюрьму не посадили за книги. Была наивность: покупали-продавали книги. Ездили покупать в Молдавию, потом здесь продавали. Спекулянтом я был, короче!

— Издательство «Картя Молдовеняскэ»?

— Умница!

— Такие книги печатало... Так что с техникумом?

— Говорят, чтоб я шел назад в школу. Я возвращаюсь. Идет навстречу Ленда Надежда Борисовна, директриса. «Миша, — спрашивает, — ты куда?» А меня постоянно то к директору, то к завучу, вечно скандал, драка, что-то нехорошее. Захожу к ней. Говорю: «Назад, в девятый класс, буду учиться» — «Не надо! Я тебя сейчас пристрою» Август, единственный техникум оставался, который принимал на учебу, — КСТТС. Киевский строительный техникум транспортного строительства. Папа сказал: «Это оно! Может, тебя там вылечат?» Два киевлянина в группе, остальные ребята — Киевская, Винницкая, Житомирская области. Специальность «Изыскания и строительство железных дорог».

— Драться тоже приходилось?

Михаил Бродский с первой женой Ольгой и сыновьями - младшим Юрием и старшим Ростиславом

— Ой! Мама сходила с ума от этих постоянных историй. Через два года, помню, туда двоюродного брата приняли, пришлось за него драться. Он сейчас в Австралии живет. Окончил я этот техникум. Были предметы, по которым у меня было «5», и предметы, на которые я принципиально не ходил. Экстерн. У меня был прекрасный преподаватель, Маркин, экономику вел. Запомнил на всю жизнь... Я садился сзади, мне неинтересно было. Я все знал, все понимал, все сам прочитал, а вот конспектировать... Он мне говорит: «У нас есть метод сдачи экзаменов через решение задач» Он давал задачи, сутки на решение. Гугла тогда не было, ответ так не получишь. Я всегда решал и получал зачет. Как-то у нас с ним возник конфликт, мы что-то обсуждали, я произнес фразу: «Это же мелочь!» Вспоминаю это, яркая вещь! Он мне ответил: «Сынок, вспомнишь меня когда-нибудь. Если ширинка расстегнута, это мелочь?» — «Ну да», — говорю. Он: «А за ней видно главное!»

— Класс!

— Хороший пример? И я уже своим детям рассказываю. И сейчас, может, кто-то услышит и задумается. Мелочей нет в больших делах, особенно в построении независимой страны.

— Или независимого бизнеса.

— Бизнес не может быть независимым, если страна не работает. Государство создано людьми для того, чтобы оно их защищало. Если эта функция не выполняется, какой независимый бизнес, о чем ты? Рынок существует, только когда защищен. Вот, говорят, пришли ребята молодые, «слуги». Я их называю «лифтерами». Они же рассказывают про социальный лифт, как они взлетели. Они лифтеры, а не слуги! Летают через VIP-сектор за три с половиной тысячи гривен. Мне все равно, сам он заплатил или государство. Но он не «слуга народа».

— Герус?

— Да. Это последнее, что меня поразило. У народа минимальная зарплата 4200 гривен, на руки — 3500. А у него за один полет в одну сторону 3500. Он не офигел? Я остальное не обсуждаю. «Лифтеры» взлетели. Я летаю, знаешь, как? У нас прекрасная карточка. Если мы летим бизнес-классом с женой и детьми, то проходим нормально, по Mastercard: чик, одна гривна — прошел. На таможне, погранцы — тоже. Если не работает, ну, становимся в очередь. Прилетаем за границу — в очереди там стоим. Надо — 30 минут, надо — час. Там нет VIP-истории, в нормальных, цивилизованных странах. Там все равны.

— Там и VIPов нет. А у нас есть.

— У кого-то больше денег, у кого-то — меньше, но кушают одинаково и почти одно и то же. Те, кто побогаче, меньше кушают, чем те, которые беднее.

— Где ты в армии служил?

— Окончил техникум, папа говорит: «Сейчас мы тебя пристроим на Киевский аэродром, будешь дома» — «Нет, — говорю, — папа, я в армию. Не лезь» Такой вот я был нездоровый человек. Если бы мои дети так сказали, я бы сошел с ума сразу. Тогда ты представляешь, что это — помочь с армией? Два года. Занесло меня в поселок Эсхар Харьковской области. 6-я армия, ПВО, 200-й комплекс. Тут пригодились знания строительного техникума. Монтер пути третьего разряда. Я костыль забивал с третьего удара. Строил железную дорогу Долинская — Помошная, станцию Дарница... Папа говорил: «Попробуй в техникум не ходить!» Я прогуливал. У него был помощник, они ловили меня по городу, когда я в техникуме учился. Находили меня на станции метро «Университет». Она же с переходом между эскалаторами — я там сидел и читал книжки. Как-то сижу, читаю, поднимаю глаза — папа! Офигел. У меня все провалилось. Поймал меня, я ж сказал, что в техникуме. С моей классной руководительницей из техникума до сих пор общаюсь, Людмилой Трофимовной. Один раз вечером она звонит по телефону, я беру трубку. Знал, что прогулял и она будет звонить. Дежурил возле телефона. У нас был блатной телефон — длинный проводок, можно было его перенести, поставить возле дивана.

— Небось, рижский аппарат?

— Ну да, с кнопочками. Короче, поднимаю трубку. Людмила Трофимовна: «Алло, Миша?» Я говорю: «Чего вы молчите? Сейчас милицию вызову!» Она такая: «Болван, я тебя завтра прибью! Домой к тебе приеду!» Она на Печерске жила, а ко мне ехать на Лесной массив. «Тебе хана, — говорит, — я тебе раздеру все лицо! Дай папе трубку, сволочь!» На следующий день она таки приехала к папе, разборы. Мне было неинтересно, некомфортно, но я учился. Сдал экзамены, отлично защитил дипломную работу. И после этого сказал папе, что я в армию. «А, ну давай» Все как положено: Московский райвоенкомат.

— ДВРЗ?

— Молодец. С ДВРЗ приехали мы в Эсхар. 

«МЕНЯ ПРИВЕЗЛИ В БОЛЬНИЦУ, НОГУ РАЗРЕЗАЛИ. ОБЕ КОСТИ БЫЛИ СЛОМАНЫ. НАДО БЫЛО ПЯТКУ ПРОСВЕРЛИТЬ, ЧТОБЫ ПОСТАВИТЬ РАСТЯЖКУ. ВРАЧ СВЕРЛИТ, А Я СХОЖУ С УМА. ОН СПРАШИВАЕТ: «ТЕБЕ ЧТО, БОЛЬНО?» Я: «БОЛЬНО!» ОН ГОВОРИТ: «ЭТО ХОРОШО, ЧТО БОЛЬНО. ЗНАЧИТ, ВСЕ У ТЕБЯ РАБОТАЕТ»  

— Понравилось в армии?

— (Качает головой). Грусть, конечно. У меня сержантом был Лыч, немец. В те годы!

— У нас тоже были немцы, из Красноярска.

— Еще память оставалась с Бабьего Яра. Сейчас немного не так, хотя есть все равно. Может, здесь (показывает на голову) — нет, так здесь (показывает на сердце) есть.

— Ну так это не тот немец.

— Тот, не тот, но все равно — немец. Заставлял бегать шесть километров, представляешь? Потом — профессия была хорошая — меня перевезли в центр Харькова. Там дрожжевой завод возле универмага «Харьков», с тех пор помню запах дрожжей. Потом небольшие учения, и закончилось все госпиталем на Данилевского.

— А что случилось?

— У меня до сих пор металл в ноге отсюда до сюда (показывает на колено и голеностоп). Перелом. Заносили в госпиталь на носилках — уронили. Я под морфием был.

— Не специально хоть уронили?

— Случайно. Когда на рентген несли. Ну, солдаты... Палата, шесть коек. Я маме написал письмо, что я упал и ногу поломал. Мама приехала через семь дней. Мне сделали операцию, забили гвоздь в ногу. Я запомнил, как криком кричал на них.

— Больно было, да?

— Я именно это и кричал: «Больно мне, суки!» Запомнил фамилии: полковник Панфилов и Потемкин.

— Какой ты злопамятный!

— Запомнил, потому что историю знаю (смеется), книжки читаю... Меня привезли, ногу разрезали. Обе кости были сломаны. Надо было пятку просверлить, чтобы поставить растяжку. Тогда были коловороты. Он сверлит, а я схожу с ума. Он спрашивает: «Тебе что, больно?» Я: «Больно!» Он говорит: «Это хорошо, что больно. Значит, все у тебя работает, нервы и все остальное. Будет больно — говори» Я опять: «Ух, больно!» Он: «Отлично!» Не было тогда обезболивающих. Каждые четыре часа заходила медсестра в палату, мне в ногу надо было укол сделать, пенициллин, на физрастворе, конечно. Я тебе рассказываю, а у меня мурашки на голове, как тогда. Дикая боль, это не рассказать — пережить пенициллин на физрастворе каждые четыре часа.

— Тебя комиссовали после этого?

— Сейчас расскажу. Я прослужил семь месяцев, потом год в госпитале.

— (Удивленно). Год?!

— Да. Меня через три месяца перевезли в киевский госпиталь 408-й. Тут уже папа постарался. Тут я пролежал еще, потом меня комиссовали инвалидом Советской Армии 2-й группы с льготами инвалида войны. Через год меня переквалифицировали на 3-ю. Надо было каждый год подтверждать. Ну, это выше моих сил (усмехается). «Где этот чертов инвалид?» — помнишь эту шутку? Это не про меня! (Смеются). Я не инвалид, но в ноге железо стоит, и иногда у меня проблемы возникают на проходе с металлоискателем: «Пи-пи!» У меня титановый стержень. Ну, показываю шрамы, объясняю.

— Мы сейчас в двух шагах от Бессарабского рынка, который построил знаменитый меценат Бродский.

— И от синагоги.

— Да. Кому что ближе! (Смеются).

— Добавь сюда инфекционную больницу, КПИ.

— Верно.

— Недавно читал, что КПИ построил Терещенко. Неправда.

— Бродский?

— Вместе с Терещенко. Съезди посмотри: там висит табличка. Они дали больше всех денег. И другие люди давали, но они вдвоем — больше всех.

— Знаменитые меценаты Бродские — твои родственники?

— Знаешь, откуда вообще возникла фамилия Бродский?

— От тебя пошла?

Со второй супругой Светланой Михаил познакомился, когда пришел в свой магазин матрасов «Венето» и увидел плачущую девушку, которую только что уволили. Сейчас Светлана Бродская владеет двумя матрасными магазинами 

— Хотелось бы, но нет (улыбается). Я сегодня внука Платона встретил, он болел месяц. Говорю: «Поцелуй дедушку» Он скривился. Вспоминаю своих сыновей, как они не хотели дедушку целовать. Такие мы все гады. Потом будут жалеть и плакать. Я внуку говорю: «Знаешь, откуда у тебя фамилия?» — «От тебя» — «Сейчас, — говорю, — заберу у тебя ее» — «Ну давай поцелую» (Смеются). Четыре с половиной года ему. А про фамилию рассказываю. 1848 год, Порто-франко, город Броды.

— Львовская область сейчас.

— Находился на границе трех государств: Австро-Венгрия, Польша, Россия. Оттуда вышли купцы первой гильдии по фамилии Шор. То есть «бык» на иврите. Так, в общем, и осталось (показывает на себя, улыбается). Я не вступил в комсомол. Был возмущен, что людей раскулачивали. У меня конфликты были. В техникуме дрался из-за этого. В армии — представляешь? — не вступил в комсомол, был против комсомольцев.

— Да-да!

— Говорят, мой младший сын Давид, ему сейчас четыре с половиной, вырастет выше двух метров... У меня есть фотография прадедушки. Он сидит в кресле, нога на ногу, трость, бритый. Я мечтал, что, когда мне исполнится 40, побрею себе голову, как он. Мне бабушка говорила, что он был владельцем серьезной кроватной фабрики на Подоле, возле Флоровского монастыря. А теперь — «Венето», матрасы, кровати. Смешно, да? Но это правда.

— Потрясающе!

— Это тоже меня завело, когда в Италии я увидел компанию, которая производит матрасы.

— То есть те Бродские — родственники?

— Они все родственники, все оттуда вышли. Часть, насколько я знаю, уехала в Одессу. «Чай Высоцкого, сахар Бродского». Другие уехали в Санкт-Петербург. Слышал об амортизации пушки для танка, чтобы можно было стрелять, когда танк движется? Это придумал Бродский.

— Художник был Бродский.

— И поэт Иосиф Бродский. Это все заводит. Не знаю степень близости нам. Двоюродные, троюродные. Но то, что все это из одной точки, — факт. У всех было по 12, 15 детей.

— До войны я в Москве брал интервью у Натальи Селезневой, актрисы кино и театра, которая играла в знаменитом фильме Гайдая, «хорошая девочка Лида», помнишь? Оказывается, ее дедушка — тоже Бродский. В 70 каком-то году он умер, и ей позвонили из Нью-Йорка. Она была в дикой панике, чтобы никто этого не узнал. Говорят: «Умер ваш дедушка, наследство заберите»

— У нас родственники и в Америке, и в Австралии, везде. У меня был случай. Уже работал по ремонту квартир, все было дефицит. Мне надо было срочно найти алебастр, мел. Сегодня это смешно.

— Очень.

— Может, как раз для квартиры твоих родителей, не знаю. (Смеются). Мне говорят: есть на Рейтарской какой-то Бердичевский, у него на участке всегда что-то есть, можно купить. Я приезжаю, захожу к нему в кабинет, не представляюсь, нахально. «Здравствуйте», — говорю. Смотрю: он побелел. «Что случилось?» — спрашиваю. Он: «Ты Юрин сын? Похож» — «И что?» Он говорит: «Понимаешь, я из богатой семьи. Мы учились с ним в одном классе. Так я носил два бутерброда». Папа был большой, занимался классической борьбой, чемпион спартакиады дружественных армий то ли 1957-го, то ли 1958-го... И он говорит: «Не очень приятное воспоминание» — «Да ладно, — говорю, — не жадничай. Давай я тебе отдам денег за те бутерброды»

— А то папа придет!

— Папа тогда был еще жив. Рассказал ему — он так смеялся! Такой он гад, говорит: «Прятался и ел втихую, ходил со своим бутербродом, и я у него забирал, чтобы ел при всех»

— Правда ли, что ты делал ремонты под руководством Григория Суркиса?

— Это неправда. Я делал ремонты сам. Мы создали бригаду. Делал ремонты футболистам «Динамо» (Киев), хоккеистам «Сокола», гандболисткам «Спартака», министрам. 

— Серьезный человек был!

— Я был одним из самых крутых маляров, бригадиров по комплексному ремонту квартир в городе Киеве. В 1986 году с другом, Сергеем Рубаном, были в Евпатории, по-моему. Попадается газета «Известия». Читаю: в Риге открылся хозрасчетный участок по ремонту телевизоров. Они одинаково одеты, у них все красиво, в срок. Мы с Серегой с техникума, с 75-го года вместе. Он был коммунистом, начальником производственного отдела крупного строительного треста Юго-Западной железной дороги, там тысячи людей. Они тогда строили музей Ленина. Очень аккуратный. Когда мы вместе учились, если мне надо было что-то написать, писал он. Красивый почерк, под линеечку. Я так не научился. Я ему говорю: «Серый, давай напишем план, как мы станем миллионерами. Все сделаем. Горбачев, перестройка...»

— Вот что газета «Известия» с тобой сделала!

— Я жил этим, я в это верил. Я не вступил в комсомол. Был возмущен, что людей раскулачивали. У меня конфликты были. В техникуме дрался из-за этого. В армии — представляешь? — не вступил в комсомол. Я был против комсомольцев.

— А хоть к комсомолкам нормально относился?

— Тоже не очень. Мама была коммунисткой, но папа говорил, что кто-то должен быть коммунистом, просил к ней не приставать... Короче, мы к папе пришли, я говорю: «Все, заканчиваем частный бизнес. Делаем хозрасчетный участок. Я буду директором» Он говорит: «Может, тебя на черной «Волге» будут возить когда-то» А его возил УАЗик зеленый. «Точно», — говорю. Он ржет: «Сережа, ты слышишь?» Пошли мы в трест «Киевбытремстрой». Корбан Борис Петрович. С улицы, но это Киев, все всех знают. «Здравствуйте, — говорю, — мы хотим создать хозрасчетный участок по ремонту квартир» Рассказали ему, как корабли будут бороздить. Серега со мной ходил вместе... Когда у нас были конфликты в техникуме, кому-то не нравилась моя национальность, он всегда становился со мной спина к спине. Выходили, набирали щебень в руки и бились.

— Щебень зачем? В глаза бросать?

— Да, кидали. И удар сильнее по башке. 

«МНЕ ПОРОШЕНКО ГОВОРИЛ: «ТЫ МОЖЕШЬ СОВЕТОВАТЬ, НО ТЫ НИКОГДА НЕ БУДЕШЬ С ПОЛНОМОЧИЯМИ, НЕ ПОЛУЧИШЬ ВЛАСТЬ. ТЫ НЕ БУДЕШЬ ЧЕЛОВЕКОМ, КОТОРЫЙ МОЖЕТ НАЖАТЬ НА КНОПКУ. ЗНАЕШЬ, ПОЧЕМУ? ТЫ БОДЛИВАЯ КОРОВА. А ОНА ДОЛЖНА БЫТЬ БЕЗ РОГОВ»  

— Лихой ты, Миша.

— Вот так было... Короче, слушает нас Борис Петрович. Он баскетболист, потом стал президентом Федерации баскетбола. Уже умер. Мы составили бумажку, там все написано, даем ему, он читает.

— Бизнес-план?

— Да, настоящий, в те годы! Фантасмагория! И он говорит: «Ты здоровый?» — «Нет, — отвечаю, — я инвалид» — «На голову?» — спрашивает. «Нет, на ногу» Показываю ему удостоверение, красненькая книжечка инвалида Советской Армии. Он говорит: «Беру! Мне так смешно!» Взял на работу. Серегу как коммуниста — сразу в трест, начальником управления, где все планы, документы. А меня — мастером на участок: «Давай начинай» Социальные лифты тогда не работали. Надо было идти конкурировать, сражаться, учиться и тому подобное. Только так можно было стать человеком. А не сесть в лифт — и туда. А потом куда? Эти в лифт садятся, с первого этажа на 50-й вылетели, выходят: «У-у, вот оно!» (Растопыривает пальцы). Я жду, когда они начнут все ловиться. Очень скоро, я думаю. Пока народ никаких изменений не увидел за шесть месяцев, одни разговоры.

— Мы еще до этого дойдем.

— Концовка. Я начинаю в тресте наводить порядок. Как все работало? Все плиточники «левачили», работали на заказ. Чтобы числиться на работе, они сдавали в кассу 100 рублей — и досвидос. А я говорю: «Не-ет! На работу!» Война!

— (Саркастически). Тебя все сразу полюбили.

— Был такой у нас Николай Бобырь, с орденом Ленина. А я кто? Реформатор. И этот орденоносец Бобырь со мной раз поговорил... Он действительно был ас. Мог 12 метров за день выложить плитки. Но я говорю: «Нет, Коля, так не будет. Вот у тебя план, будешь работать на тех заказах, которые нам люди сделали. А остальное? Будет свободное от работы время — подрабатывай. Нет? Увольняйся» Он говорит: «Но мне же нужен цемент, песок, плитка» Люди нас слушают, наверное, не поймут. Это 1986 год. Сейчас плитка — пойди выбери из 180 видов. Если ты купишь, тебя поцелуют и скидку дадут. А тогда... Помню, эта харьковская плитка, «пропеллером»... Импортная — это было круто. 12 рублей квадратный метр. А государственная цена — три—четыре рубля.

— Ты мне не харьковскую положил?

— Нет, твои родители сами давали, наверное, импортную. Харьковскую я не клал, ее невозможно положить нормально. У вас бетонная квартира, невозможно было выровняться с раствором... Короче, под трестом на Жилянской демонстрация. Выходит Бобырь, с ним человек 40. Плакат: «Уберіть від нас Бродського!» С этого началась моя история. Где бы я ни появлялся — «уберите Бродского» У меня сразу — реформирование, революция... Мне Порошенко говорил: «Ты можешь советовать, но ты никогда не будешь с полномочиями, не получишь власть. Ты не будешь человеком, который может нажать на кнопку. Знаешь, почему? Ты бодливая корова. А она должна быть без рогов» Я тогда сказал: «Хорошо, Петя, посмотрим» Когда-то, Дима, я хотел быть мэром Киева... Может, это и к лучшему, не знаю. Рогами можно и в заборе застрять.

— Не исключено.

— Может, Бог уберег... Тогда было три РСУ и трест. Надстройка, куча людей. В РСУ свои аппараты. И только потом рабочие участки, там мастера. Я предложил: «Давай РСУ...» (делает вид, что смахивает что-то).

— Лишнее уберем?

— Да. И напрямую: трест — стройплощадка. Будет, там, 20 участков. А все то — на увольнение. Появятся деньги — поднимем зарплаты. И пошли на это. Тогда мы с Рубаном получили хозрасчетный участок на Троещине, на улице Беретти. И там случилась история... Суркис тогда был начальником ОПТК ПЖРЭУ (отдел производственно-технологической комплектации производственного жилищно-ремонтного эксплуатационного управления. — «ГОРДОН»). Я с ним познакомился еще в 1985 году. Делал одним бандитам ремонт на Русановке. У нас возник конфликт, началось выяснение отношений. Папа позвонил Грише с Игорем. Они приехали и доделали ремонт вместо меня.

— Сами доделали?

— Ну, их компания. Паркет, двери. Серьезная работа.

— То есть они тебе помогли?

— Реально. Гриша рассказывает разные истории про меня, но часто путает. У него просто было много разных людей в жизни. А я помню все четко... Уже когда я был в этом тресте, мы делали классные ремонты. Мы строили дачи, гаражи, автомобильные стоянки в городе и Киевской области. А Гриша на Димитрова делал ремонт своим родителям. И РСУ запороло ремонт. Паркет дубовый вздулся. Гриня меня попросил съездить посмотреть. «Доделаешь?» — спрашивает. Я согласился. Мы все сделали. Тогда он говорит: «Пойдешь ко мне замом?» На нашем участке на Беретти Серега Рубан был начальником, а я — прорабом. Я Суркису сказал, что пойду, если Рубана возьмем. Он сказал: «Хорошо» И тогда у нас с Серегой произошла перестановка по жизни. Я стал замом, он — начальником участка. Тогда уже можно было быть не коммунистом, а просто Бродским. Я у Гриши проработал несколько лет замом. На Железнодорожном шоссе у нас находилась база. Серьезно работали.

— И зарабатывали хорошо?

— Неплохо. Потом мы создали кооператив, начали на этой базе бить ящики по субботам-воскресеньям и после работы.

— Что такое «бить ящики»?

— Ящики для отъезжающих евреев и арабов.

— А-а, святое дело! Контейнеры. А что, арабы тогда тоже уезжали?

— Да, массово. Студенты. Тогда обмена валют не было. Могла быть конвертация через бартер. То есть покупали ковры там... Помнишь, как все это было?

— Да!

— Вывозили из страны. У меня был один знакомый. Говорит: «Хочешь? Заходи» Мы приехали. Он сказал: «Ты должен зайти сюда за три дня» Мы зашли кооперативом. Тетю свою посадил, она принимала заказы. Мешками деньги...

— Это какой год?

С Михаилом Добкиным и Нестором Шуфричем на съемках одиозной картины Ильи Хржановского «Дау» 

— 1988—1989-й. Мешками — с запахом лежалым. Потом мы придумали конкурентное преимущество. Я купил четырехсторонний станок. Это когда доску с обзолом пускаешь, оно обрезает — и потом доска в доску ложится, как паркет. Я пришел к начальнику таможни, спросил: «Вы не волнуетесь, что там есть дырки? Туда могут засунуть бриллианты и все это самое. Надо, чтобы было доска в доску» Он — раз! — все, другие ящики не едут.

— Ты его заинтересовал?

— Нет, мы заинтересовали идеей (улыбается). Мы не колемся, ты же знаешь, показаний мы никогда не давали и давать не будем.

— Значит, другие ящики не проходили таможню?

— Пока конкуренты не купили и не поставили и себе четырехсторонние станки. (Смеются). Но мы захватили половину рынка. Надо было найти станки, это же Советский Союз. Поехать на фабрику и купить станок было нельзя. Но смогли люди, и появились конкуренты с такими же ящиками, зашли и работали себе тоже... В конце концов, мы с Гришей поругались. Очень жестко. Игорь, конечно, весь этот вопрос нивелировал.

— Разрулил?

— Да. Появилось малое предприятие «Томпо». Почему-то Печерский райсовет передал помещение не ОПТК ПЖРЭУ, а малому предприятию. Анатолий Коваленко тогда был замом. Помещение ушло мне. Тогда мы с Гриней и поругались. В общем, с тех пор у нас надолго разошлись отношения.

— Но все равно, когда встречаетесь, обнимаетесь.

— С Игорем — всегда. После этого уже раз 100 мирились, договаривались. Но Игорь ближе мне, понятнее. 

«ДВУХ ОХРАННИКОВ У МЕНЯ УБИЛИ, ДВУХ — ТЯЖЕЛО РАНИЛИ. ПЫТАЛИСЬ НАС ОГРАБИТЬ. МЕНЯ ОДИН РАЗ ПЫТАЛИСЬ ИЗ-ПОД ДОМА УКРАСТЬ»  

— В конце 80-х — начале 90-х ты стал очень серьезным бизнесменом, одним из самых влиятельных.

— В начале 90-х, точнее.

— Тогда ходили слухи, что ты вел бизнес под крышей бандитов. Называли, в частности, Киселя. Что через тебя бандиты отмывали деньги. Да или нет? Развей или подтверди.

— С Володей... В 1991 году Кравчук подписал указ о валютном регулировании, где «валютку» снял с уголовной ответственности. До этого 19 долларов — и поехал на 15 лет. Про Бродского, конечно же, пошли разные слухи. Мне пришлось влезать в рынок недобросовестной конкуренции. Эти бандиты в черных куртках...

— ...обмен на улицах, под универмагом «Украина». Интересное время.

— Мы победили менял тогда. Они обманывали людей. «Ломали», кидали, вставляли фуфел.

— Сверху доллар, внутри бумага.

— «Куклы» и так далее. Я когда поехал в Ригу, увидел, как там цивилизованно меняют.

— Киоски появились.

— Да. Приехал, а тут выходит указ. И мы — бах! — обмен валют «Денди». Параллельно пошли обо мне слухи. Чтобы было понятно: двух охранников у меня убили, двух — тяжело ранили. Пытались нас ограбить. Меня один раз пытались из-под дома украсть.

— Украсть?

— Да, при жене и сыне.

— Схватили и в машину затолкали?

— Пытались. Один из моих охранников гранату вынимал.

— Весело было.

— Я ходил в бронежилете. Когда мы заправку открывали, одного ножом ударили в живот. Мрачная история 90-х. А с Владимиром Карповичем (Киселем) дружил мой папа. Они занимались одним видом борьбы. Я тоже занимался, кстати, с Карамазовыми на «Динамо»...

— ...братья Константиновские, поясним...

— ...у Баланчивадзе. На Бессарабке все тогда боролись в «классике».

— Братья Белоглазовы тогда же.

— Ты все знаешь! «Мой дедушка родной — киевлянин коренной» Так вот, поэтому все были знакомы. А у меня жизнь такая была — я с обменкой втолкнулся туда, где существовали «крыши» и так далее. Вова однозначно мне помог, чтобы никто не наезжал. Мы привозили киоски, где сидели девочки, и ставили их посреди всех этих «курточек». Им говорили на 30 метров не подходить. Меня милиция поддерживала. Тогда я блатной, мусор? Милиция боролась вместе со мной, чтобы прекратить этот беспредел. Мы боролись за светлый, честный обмен валют. Мы пролоббировали первую лицензию для частных фирм. Сейчас бы НАБУ уже выясняло, как это так произошло (усмехается). Банки тогда не хотели открывать обмен валют.

— Кроме тебя, никто не менял тогда, правда?

— Один я. Это прикол. Я сидел дома, на Демеевской, в такой же квартире, как у твоих родителей. Как сейчас помню, диван гэдээровский, за 600 рублей, по-моему. Сидел на нем, разговаривал по телефону, который привез из Югославии. Туда я ездил подрабатывать на рынках: продавал ключи гаечные, сыр, менял деньги...

— ...молодец, предприимчивый...

— ...крутился как мог. Валюта нужна была. Телефон привез такой с радиотрубочкой. Ехал в Югославию за рулем, отпахал три дня. И Серега Рубан на своей машине. Вернулся, два часа ночи. Стоянка на Демеевской, от нее надо пройти метров 300. Я купил подарки домой. Детям, жене — сервиз глиняный, красный, чай пить. Получилось три огромных кулька. Взял два кулька. Думаю: «Сейчас схожу, потом заберу еще один» А вдруг они не спят? А там подарки, как разобраться, что и куда я положил? В зубы взял третий кулек и пошел домой, вручать подарки. Утром вышел с этим радиотелефоном. Соседи, пятый этаж, и я с телефоном. Кстати, когда я ездил, чтобы не заснуть, колол себя иголкой в ногу. Это не муки, но чтоб все знали, что я не «лифтер».

— Где у них иголки?

— А где у них воля?

— Ну, ты сидел на диване с телефоном...

— Да, мне звонят, докладывают. У меня было 500 обменных пунктов. Лицензия № 1, ни у кого больше не было, банки не меняли. Я устанавливал курс валюты в стране. Нацбанк? Фиксированный курс. А рыночный я лично устанавливал, Миша Бродский, на диване! Верьте или не верьте, на протяжении пяти или шести лет. Мы на Толстого переехали в 95-м. Там я уже сидел в удобном итальянском кресле. Так вот, мне звонили первый вице-премьер Пинзеник, глава Нацбанка Ющенко.

— «Опусти курс»?

— (Кивает). «Миша, ну пожалуйста...» Серьезно! Когда вводили в 96-м гривну, я честно держал курс две недели. Потерял кучу денег, чтобы государство спокойно ввело. Все регулировал и согласовывал с Нацбанком и правительством. Я, простой человек.

— Очень интересно!

— «Простой еврейский парень», помнишь? Так было. Тогда уже были «Киевские ведомости», мебельный магазин «Томпо». Вся элита купила у меня мебель, вся!

Пригласил меня Владимир Иванович Радченко в СБУ: «Служба шага не ступит против тебя, — сказал, — мы не участвуем. Мы знаем, кто ты, как ты и что ты»

— Кухню за семь тысяч долларов, помню, купил. Самую дорогую. На Железнодорожном шоссе.

— Потом на Красноармейскую переехали. С этой мебелью тоже интересный сюжет, к нам приезжали ее покупать из всех городов. А помнишь таверну «Печера»?

— Нет.

— Подвал, первый в Киеве рыбный ресторан. Итальянский ресторан. «Денди Эскимо», бар.

— Это помню.

— Итальянец приехал, мой партнер по мебели и матрасам, говорит: «У вас здесь кофе эспрессо нет» И я создал кафе, чтобы, когда он приезжал, ему был кофе. И мороженое итальянское. Так оно появилось. Потом сделали кофе Ionia. Многое мы начинали первыми... Так вот, в те годы нас пытались часто ограбить, но живая тень Вовы, Владимира Карповича...

— Значит, он помогал?

— Морально. Многие знали, что со мной связываться бесполезно, с меня ничего получить нельзя, я никому не плачу. С другой стороны, так случилось, что один мой одноклассник был замначальника «шестерки», а второй — начальником главка «К» СБУ Киева. Они тоже мне незримо помогли, когда Кравченко (стучит кулаком о кулак)... Поддубный Николай Олегович, помнишь его?

— Конечно.

C Дмитрием Гордоном. «В 67-м я присутствовал, наверное, на твоих родах. Я в этом отделении сидел, на медпропускнике, делал домашнее задание. Там, где принимали твою маму и отправляли рожать. Можно сказать, что ты через мои руки прошел» 

  Фото Ростислава ГОРДОНА

— Он меня пригласил и говорит: «Я нічого проти тебе робити не буду. Я твого тата знав» Вы, говорит, приличные ребята, киевляне. И его уволил Кравченко.

— Помню это.

— Из-за меня. Пригласил меня Владимир Иванович Радченко в СБУ: «Служба шага не ступит против тебя, — сказал, — мы не участвуем. Мы знаем, кто ты, как ты и что ты» Хотя он папу моего не знал, отца уже не было. И они таки дали мне шанс. Если бы и они против меня работали...

— Раздавили бы?

— Убили бы, думаю. Они защищали. Радченко говорил: «Если за тобой следят — это хорошо. Значит, никто не совершит против тебя преступление»

— Страшно было тогда?

— Никогда ничего не боюсь. Так случилось. Не боюсь умереть.

— Ты отмороженный!

— Нет. Объясню. С детства я был трусоватый. Жизнь заставила побороть страх. Папа говорил: «Ты должен бояться, должен быть осторожным. Но ты никому не должен позволить себя унизить» Вот мой сын младший, четыре с половиной года, прыгает — я лучше спущусь. Света такая: «Да пусть прыгает!» А он говорит: «Мама, я не боюсь, я осторожный!» Надо бояться обязательно, чтобы, не дай бог, прыгая, ногу не сломать. Я когда-то переломал эту историю: внутри вроде страшно, но... Вот я боюсь зубников. Но если уже иду, мне можно хоть всю челюсть вынуть. Точно так же любая операция. Я боюсь до того момента, пока не принял решение. Если я принял решение, что не боюсь, я не боюсь.

— Правда, что ты когда-то финансировал Юрия Луценко?

— Не только Юрия, я вообще всю оппозицию финансировал. И Мельниченко... Я был в Рухе. В 1992 году лично сам пришел к Чорновилу, сказал: «Я хочу вам помогать! Познакомьте меня с Лавриновичем» Увидел как-то по телевизору этого человека. И помогал. Много-много лет был членом Народного руха, большая история моей жизни. Я сумасшедший? Наверное, да. Все время верю в хорошее. Очень много книжек прочитал, Дима, а там всегда все хорошо. Любовь, друзья... Боливар, конечно, двоих не вынесет, но, с другой стороны, Оцеола — вождь семинолов и «Последний из могикан».

— Фенимор Купер.

— Дюма сюда можно добавить и все остальное. А Фейхтвангер? Хотелось верить в любовь, дружбу, сантименты.

— А жизнь корректировала?

— Жизнь заставила засунуть сантименты в одно место. Но иногда пробивает. Помню, в первом классе услышал я песню Высоцкого (напевает): «Если друг оказался вдруг и не друг, и не враг, а так, если сразу не разберешь, плох он или хорош...» Я убился этой песней! Она соответствовала тому, чему я учился в книжках. 

— Из фильма «Вертикаль».

— Я хотел ее выучить. Пристал к маме с папой, истерика: «Дайте слова!» У нас друзья жили на Толстого, они сейчас в Америке, а их сын, Саша, здесь. Друг детства, на три года меня старше. Он на гитаре играл, знал эти слова. Папа поехал вечером к ним в гости, тот записал слова песни, я за ночь выучил. Такое вот было сентиментальное создание. А оказалось — все немного по-другому, с друзьями и так далее. Даже с Сережей Рубаном у нас произошла проблема. Серый, я тебя люблю, может, ты прочтешь, что я сейчас скажу. Мы перестали общаться в 2002 году. До того по жизни шли вместе, я ему помогал, он — мне. Спина к спине. Я купил машину, думал, надо, чтоб Серега купил. Вместе работали. Жидачевский целлюлозно-бумажный комбинат... Это была моя идея. Мы выкупили его акции совместно — я, Суркис и Григоришин. 2000 год.

— Три таких разных человека!

— Да. Тогда Григоришин с Суркисом работали вместе. Я пришел с идеей, денег не было, их дал Григоришин. Купили. Акции на «Киевские ведомости» Гриша... Короче, я остался без акций. Ну, ограбить меня никто не дал, как ты сам понимаешь. Он говорил: «Пока я в войне с Григоришиным, мы переоформлять не будем. Потом переоформим все твое» Но так они на меня и не переоформились. Кончилось тем, что я их подарил Коломойскому лет пять назад. Знаешь, как говорят? «Сколько вам заплатить, чтобы вас послать?»

Так вот, о Рубане, он был директором. Я деталей не помню, это начало 2000-х, но в 1998-м у него был кризис. Долги, он уезжал в Америку. Его сын сейчас один из ведущих нейрохирургов Чикаго. Дима на год старше моего Ростика, ему 41. Он даже не знает, что его последние годы обучения оплачивал я, потому что у его папы возникли материальные трудности. А я только вернулся. В 1997-м был розыск, арест. Спецгруппа, организованная Кравченко, 164 милиционера. Все мои — под следствием. То одного сажают, то второго. По мне — представление на арест.

Тогда местные депутаты имели иммунитет, а я был депутатом Печерского районного совета, а мой директор и партнер Олег Месель — Московского. Нас не трогали, не могли арестовать. Пришел Серега, говорит: «У меня задолженность перед банком. Гриша должен реструктуризировать, но ты подпиши, что отвечаешь за меня, что если я не рассчитаюсь, ты потом рассчитаешься» Он с Гришей работал. Короче, малому не за что оплатить учебу. Я все сделал. Думал секунду, поверь. Расписался, Гриша принял мою роспись. Мое слово и сегодня чего-то стоит, и не только для Гриши... Тогда Григоришин оформлял какие-то акции банка, ему надо было это сделать через завод, потому что там был капитал. А управлял я. Говорю Серому: «Перекинь Костика акции через себя» Он перекинул. А они поругались, Суркис и Григоришин. 2002 год, я проиграл выборы с «Яблоком». Сидим в Италии на пляже. Я говорю: «Серега, звонил Костя, переоформи на его компанию эти акции» И вот мой друг детства, с которым мы с 1975 года рядом, мы братья были, говорит: «Знаешь, Миша, интересы моей семьи мне дороже. Я боюсь Суркиса» — «Тогда переоформи и уволься», — говорю. Но нет. Хотя это были Костины акции. Костя с тех пор и по сей день со мной в военных действиях. Он меня сильно обидел, я ему вернул очень жестко.

— Ты хочешь обратиться к Рубану?

— Он никак не может понять, что между нами произошло. После этого несколько раз меня просил помириться. Мы встречались неоднократно. Я его люблю искренне, хочу, чтобы у него и у его семьи все было хорошо. Я много для них сделал. Он богатый человек, работает у Суркиса. Один сын в США, другой учится, я Андрюшу тоже очень люблю. С ним и Надей мы семья были. Но с тех пор — вот так. 

«БАНК «ДЕНДИ» — ЕДИНСТВЕННЫЙ ЗА ВСЮ ИСТОРИЮ НЕЗАВИСИМОСТИ СТРАНЫ, КОТОРЫЙ РАССЧИТАЛСЯ СО СВОИМИ ВКЛАДЧИКАМИ. Я ПРОДАЛ ПОЧТИ ВСЕ, ЧТО У МЕНЯ БЫЛО, ДЛЯ ТОГО ЧТОБЫ ЛЮДЯМ ОТДАТЬ ДЕНЬГИ»  

— Мы говорили о финансировании оппозиции. Правда, что ты финансировал Георгия Гонгадзе?

— Правда.

— Много давал денег?

— Нет. У меня тогда много не было.

— Сколько?

— 300 долларов бывало, бывало 500, тысяча — в месяц. Но для Жорика это были большие деньги. Он работал пресс-секретарем у Толика Матвиенко, НДП. Потом у Витренко Наташки работал пресс-секретарем. Капец! Нужны были деньги. Но он хорошее дело делал. Запустил интернет-проект «Украинская правда».

— Сейчас, спустя столько лет после гибели Георгия, после твоей непримиримой борьбы с Кучмой, понял ли ты, что Кучма в его гибели не виноват?

— Дима, ты со мной хочешь поругаться?

— Нет, я задаю вопрос.

— А я думал, хочешь поругаться.

— Скажи, серьезно.

— Ты же знаешь, это все не так.

— Даже Луценко мне сказал: «Да, Кучма не виноват»

— «Даже Луценко» — это что для тебя?

— Тоже был непримиримый борец.

— Он уже гражданин Англии, я так понимаю, и жена туда уезжает. Какой «даже Луценко»? Нет Луценко уже, все. Человеку, у которого уже нет связи с моей страной, Украиной, я не доверяю. Юра прожил тяжелую жизнь, просидел три года в тюрьме, за все ответил наперед. Никому не желаю. Но в данном случае мнение Луценко мне не подходит.

Переходим дальше. У меня какой возник конфликт с Кучмой, о чем люди не знают? «Киевские ведомости» помнишь? Вера в демократию, Народный рух. А журналисты? Сережа Рахманин.

— Юлия Мостовая.

— Мостовая — до этого. В раскрутке уже Серега возглавлял политический раздел. Олег Медведев, Виктор Чайка, Юра Бутусов. Много великих журналистов.

— Лучшая газета страны.

— Швец.

— Он и создал ее.

— Когда я купил акции у Кичигина, он ушел делать другую газету.

— «Всеукраинские ведомости».

— Да. Я притащил Чайку. Банальная история. Кириндясов написал статью, как Кучма снес дом, который жене вид из окна закрывал.

— На Десятинной. Помню эту историю.

— И началось. Что они делали? Мне потом Волков рассказывал. Кучма брал утром газету «Киевские ведомости» за чаем: «А-а-а, этот Бродский, бля, жидяра!»

— (Недоверчиво). Да ладно?

— Отвечаю. Ты слышал когда-нибудь пленки настоящие?

— Фрагменты.

— Там фрагменты антисемитизма постоянные. Про Суркисов... Я потом Пинчуку писал: «Парень, как тебе с ним в одной семье живется? Он антисемит бытовой» Послушай, Дима, у меня все файлы, мне Коля Мельниченко отдал. Я привозил их из-за границы, вернее, моя жена в сумочке перевозила. Там грусть. Я убежден, что эти люди, продавшие всю страну дешевле, чем мы потом продали криворожский комбинат «Митталу», могли все, что угодно, делать.

Я не могу всего рассказать, Дима. Я так много знаю, что я поражен в правах, как участник неких процессов. Если бы я все рассказал, великие народы бы ужаснулись, какие ничтожные люди ими управляют. Помнишь афоризм Талейрана? Я не могу, наверное, и не надо. Не хотелось бы все же сакральность власти нарушать.

— Эти же слова мне приводил Александр Коржаков, начальник охраны Ельцина.

— Я не был начальником охраны, им повезло. Но Коля Мельниченко, который спрятался в шкаф, чтобы доказать, что может такое быть...

— Ты веришь, что он прятался в шкаф?

— Убежден. Волков зашел, они разговаривали с Кучмой. После этого, по его словам, он с трудом удержался, чтобы не пристрелить обоих, а потом начал их записывать. Версии для чего создаются? Для того, чтобы дискредитировать источник. Коля сам себя достаточно дискредитировал, конечно...

Много чего мне предъявляли. Банк «Денди» — единственный за всю историю независимости страны, который рассчитался со своими вкладчиками. Я продал почти все, что у меня было, для того чтобы людям отдать деньги. Хотя я виноват был перед ними только в том, что не знал или забыл, что банк любит тишину. Ты ответственный за тех людей, которые тебе доверили. Газета и банк несовместимы. Там журналисты пишут правду про власть, а здесь тебя власть через банк начинает давить. В результате потерпевшие кто? Вкладчики. Помню, они ходили под Верховную Раду. Я продавал все, что только возможно. У меня осталась только кондитерская «Калина» и компания «Венето». Было, что мы жили на две тысячи долларов в месяц. Для моей семьи это мало по сравнению с миллионами, которые я зарабатывал.

— Такое падение, конечно.

— Не просто падение.

— Крах.

— Полное банкротство. Но никто не может стать великим, не пережив хотя бы одно банкротство.

 (Продолжение следует)