Прошло более полувека с того дня, когда человек, вышедший в открытый космос, от­крыл новую эру в истории нашей цивилизации, и дата стала удобным поводом не только для того, чтобы воздать должное первому пешеходу Вселенной, но и чтобы рассказать без утайки о многих, ранее засекреченных, обстоятельствах того полета.

Рожденные в СССР помнят, что советская пропаганда преподносила космический прорыв Алексея Леонова почти как увеселительную прогулку, и голос Левитана, звучавший по радио во время сообщения ТАСС, ни малейших сомнений на этот счет не допускал: «...все задачи выполнены, самочувствие полковника Леонова отличное!». Свою лепту в шапкозакидательный настрой внес во время сеанса прямой связи с кораблем «Восход-2» и лично Леонид Ильич Брежнев. «Алексей, — обратился генсек к «плавающему» среди звезд космонавту, — мы тут собрались и смотрим, как ты там «кувыркаешься». Давай возвращайся на Землю...».

Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

Народу, в общем, эффектную телекартинку показывали, а кровавый пот и смертельный риск оставались за кадром, да и зачем обывателю знать, что «Восход-2» был отправлен на орбиту с готовностью 0,7, эдаким полуфабрикатом, и что семь раз «Алмазы» (уже по позывным ясно, какой твердости характера от них ждали) были из-за отказа оборудования на волосок от гибели?

Лишь десятилетия спустя Алексей (уже Архипович) рассказал, как едва не остался в открытом космосе навсегда. Не сумев втиснуться в шлюзовую камеру штатно — то есть ногами, он нырнул туда головой, а потом, чтобы закрытие люка за собой проконтролировать, в этой «трубе» диаметром 102 сантиметра развернулся. Леонов и сам не понимает, как при ширине плеч скафандра в 68 сантиметров и наличии в нем ребер жесткости, согнуть которые практически не­воз­можно, ему удалось тот невероятный кувырок проделать. Правда, пульс при этом до 190 поднялся, а температура тела — до 38 градусов.

Говорят, перед полетом «Восхода-2» командира экипажа Павла Беляева главный конструктор Сергей Королев вызвал и объяснил, зачем ему дан пистолет и как надо поступить, если, выйдя в открытый космос, вернуться на борт корабля второй пилот по каким-то причинам не сможет. Было так или нет, не проверишь — обоих давно нет в живых, но, если из логики исходить, это вполне возможно. Не потому ли Королев, который к Гагарину исключительно по имени-отчеству обращался, «приговоренного» им, но сумевшего выжить Алексея Архиповича называл по-отцовски — Алешей?

Понятно, почему через 10 лет, в 1975-м, именно Леонова для осуществления советско-американской программы «Союз — Аполлон», которая стала символом окон­чания холодной войны, выбрали. Человек-легенда! — тем не менее попытки оскорбить и унизить Алексея Архиповича предпринимались.

Едва вступив в должность, последний министр обороны СССР Шапошников приказом номер два досрочно уволил генерал-майора Леонова, после гибели Гагарина возглавлявшего отряд космонавтов, из армии — в 57 лет его отправили в отставку с пенсией, на которую можно было только бутылку водки купить.

Что ж, на смену романтике первопроходцев пришла прагматика рынка. Никто уже не выпустит перед автобусом, увозящим космонавтов на старт, девушку с полными ведрами, как делал ког­да-то Лео­нов, не передаст на орбиту истосковавшимся по земным запахам ребятам увесис­тый пучок черемши и собственноручно уложенные им в жестянки из-под чая малосольные огурцы, не покажет на Новый год снятый скрытой камерой любительский документальный фильм «Космонавты без масок», где Терешкова в обнимку с рюмкой поет «Мы на лодочке катались...», не уговорит Светлану Савицкую перед полетом сшить блузку из голубого шифона и в космосе выплыть в ней к столу, наслаждаясь произведенным эффектом, но даже не это самое обидное.

Если уж с ним, дважды Героем Советского Союза, можно было поступить так беспардонно, чего ждать остальным, чей номер не 11-й, как у Алексея Архиповича, а перевалил за сотню? Дошло ведь и до того, что одиозный путинский министр обороны Сердюков отказал в звании Героя России космонавту Максиму Сураеву, который провел на борт­у МКС полгода и выходил в открытый кос­мос. Дважды Роскосмос в минис­терство представление направлял, и оба раза с формулировкой «не­достаточно оснований» оно возвращалось, и так — за что ни возьмись. Накануне очередного Дня космонавтики Леонов горько иронизировал: «Сначала космонавтов в Кремлевском дворце чествовали, потом в концертном зале «Россия», и вот в Театре фольклора Бабкиной торжество проводим. Думаю, на следующий год это кукольный театр будет».

Спохватились власти, только обнаружив, как поредели в России ряды рвущихся к звездам энтузиас­тов, — не спасло ситуацию даже объяв­ление в 2012 году (впервые в истории!) открытого набора в отряд космонавтов, и тогда закрутилась, получив сверху «волшебный пендель», государственная пропагандистская машина...

50-летие первого выхода человека в кос­мос в России отметили с помпой: документальные ленты на всех ведущих телеканалах, интервью в газетах и журналах, выставки... Опоздав к круглой дате, вдогонку, все-таки начали съемки фильма-катастрофы «Время первых», посвященного полету «Восхода-2». Алексея Архиповича там Евгений Миронов сыграет, и после зна­комства с прототипом у актера один лишь возник вопрос: почему картина о нем до сих пор не снята — американцы, мол, если бы такой человек у них был, давно это сделали бы.

Кстати, во время отбора в первый отряд космонавтов Леонов 196 вращений на центрифуге с максимальной перегрузкой 14g выдержал, а самолет Су-27 при 12g разрушается. Терминатор отдыхает!

«КОГДА ОТЦА В ТЮРЬМУ ЗАБРАЛИ, СОСЕДИ У МЕНЯ ДАЖЕ ШТАНИШКИ СНЯЛИ — В ОДНОЙ РУБАШКЕ ОСТАВИЛИ» 

— Признаюсь, Алексей Архипович, меня совершенно понятные эмоции переполняют, ведь в кресле передо мною сегодня настоящий герой. Сейчас в кос­мос, как на работу, уже отправляются, даже туристы туда по сходной цене летают, но для первопроходцев это невероятный был риск, испытание не­известностью, которое тре­бовало ог­ромного личного мужества. Наверняка стать дважды Героем Советского Союза, первым в мире человеком, который вышел в открытый космос, вам сибирский характер помог — вы ведь, я знаю, сибиряк?

— Да, уроженец Кемеровской области...

— В вашей семье и впрямь восемь детей было?

В семье Леоновых было 10 детей, Алексей (крайний слева) был восьмым. С родителями, братьями и сестрами, конец 40-х. «У нас, наверное, трудно порядочную семью найти, которую бы репрессии миновали»

— Я восьмой — потом были девятый, де­сятый...

— 10 детей! — и отца такого огромного семейства в 37-м не пощадили: арестовали...

— Ну, у нас, наверное, трудно порядочную семью найти, которую бы репрессии миновали.

— Неужели вас с матерью, беременной девятым ребенком, из собственного дома выгнали?

— Да, и хотя это трудно даже представить, страшно было дру­гое. Родители мои с соседями хорошо жили: мать учительствовала, отец, очень опытный крестьянин (даже председателем сельсовета был), всем вокруг помогал... Когда его без суда и след­ствия в тюрьму забрали, всем объявили: «Это враги народа — берите у них что хотите!», и никто не задумался: ну какие же мы враги? Я этого не помню, но мама рассказывала, что соседи с меня даже штанишки сняли — в одной рубашке оставили: вот как жутко народ настроили.

Мы в селе Листвянка жили, а старшие дети уже в районном центре учились — это сейчас город Тисуль, и им тоже досталось — из школы их выгнали. Они домой пришли, не понимая вообще, что происходит, а я сестру Раю встречаю (она всегда плакала, когда это вспоминала): «Ляя, — говорю, — леба нету, мама плачет». Она мне две булки дала, я взял их и домой побежал с криком: «Мама, леб, мама, леб!» — вы только эту картинку себе представьте. Ну а там речка, через нее бревно перекинуто, и я, когда по этому бревну боком бежал, хлеб уронил... Поднял его... Это ребенок в три года уже понимал, что произошло...

— Беда!

Алексей с одноклассником в школьной лаборатории, 1952 год

— Беда!

— Вам — человеку, который при жизни символом СССР стал, никогда в голову мысль не закрадывалась, что все-таки несправедливая это была страна?

— У меня эта мысль всегда присутствовала — очень много, согласитесь, натворили такого, что оправдать невозможно, и делали это, как правило, неграмотные, глупые люди. Имея громаднейший человеческий и прочий потенциал, такие богатства природные, все идеологии вдруг подчинили...

— ...ложной...

— ...международного пролетарского интернационализма. Только подумать, сколько всего мы ради идей отдали, ради того, чтобы граждане других стран так же, как мы, думали. Почти 20 лет я очень серьезный Международный Скобелевский комитет веду, с одной целью созданный — восстановить справедливость по отношению к прославленному полководцу XIX века, не проигравшему ни одного сражения, вернуть современной России имя генерала Скобелева, незаслуженно забытого. Это национальный герой, до революции во всех слоях общества боготворимый, о котором на похоронах было сказано: «Суворову равный»... (От Императорской академии Генерального штаба венок с надписью: «Герою Михаилу Дмитриевичу Скобелеву — полководцу, Суворову равному», возложили. — Д. Г.).

Как глубоко понимал он, на чем Рос­сия должна строиться, — из-за этого большевики всякие упоминания о нем и выбрасывали отовсюду! Основа государства, говорил Скобелев, — это любовь к Отечеству, свобода, наука, славянство. Смотрите, как здорово: славянство! — не православие имел он в виду, а только кровное, духовное родство... Славянство — это Украина, Белоруссия, сербы, хорваты, он о союзе славянских народов мечтал, но при этом — самое главное! — четко сформулировал: никакой чех и серб не отдаст свою свободу ради того, чтобы в состав Российской империи войти. Должны быть общие границы и таможня, общие валюта и армия, а все остальное: история, культура, традиции — пусть будут у каждого народа свои, и именно на этих принципах сейчас Европейский союз построен. Мы же тоже в свое время Варшавский договор основали — все вроде так было, как генерал задумал, кроме одного: нам захотелось, чтобы другие народы жили, как мы...

— ...а они не желали...

С родителями Евдокией Минаевной и Архипом Алексеевичем. «Мать учительствовала, отец — очень опытный крестьянин (даже председателем сельсовета был)»

— Вот именно, и за что их осуждать? За что винить венгров, чехов, словаков...

— ...поляков...

— Ну, с поляками всякое у нас бывало... Не тот, в общем, принцип был в основу положен — это я одной из величайших ошибок, допущенных руководителями Советского Союза, считаю.

«НА 16 КВАДРАТНЫХ МЕТРАХ 18 ЧЕЛОВЕК РАЗМЕСТИЛИСЬ — У МЕНЯ ШТАТНОЕ МЕСТО ПОД КРОВАТЬЮ БЫЛО» 

— В годы, когда вы росли, летать мечтали практически все — это было престижно, почетно. Летная форма всеобщее уважение гарантировала, девочки при виде ее обладателей от восторга визжали — в летчики по этим соображениям вы пошли?

— Причина гораздо глубже... После ареста отца выжили мы благодаря мужу нашей самой старшей сестры Александры — они в Кемерово на строительстве ТЭЦ познакомились и к тому времени два месяца как поженились. Руководство комнату молодым выделило, и зять маме письмо прислал: «Приезжайте! Будем жить вмес­те». До сих пор адрес помню: улица Интернациональная, дом 15... На 16 метрах квадратных 11 человек разместились (потом дети у них родились, отца в 39-м освободили — так что это число до 18 доходило)...

— Кому расскажешь теперь — не поверят...

— Да, так вот, у меня штатное место под кроватью было.

— Поэтому вам и в космическом корабле было не тесно...

— Нормально, и вот к нам в барак самый настоящий летчик приехал. До сих пор его помню: хромовые сапоги, галифе, френч, на левом рукаве курица, как тогда говорили, — эта птичка авиационная — плюс портупея, пилотка...

— Красавец!

«Уже после войны «Повесть о настоящем человеке» стал читать — как Борис Полевой воздушные бои описал! Эта книга у меня как учебник была, поэтому с выбором профессии никаких проблем не возникло: летчиком буду — и все!»

— Ой, высокий такой, на актера Олега Жакова похожий, и я все время за ним бегал — с утра уже высматривал, куда он пошел. В конце концов, парень меня заметил: «Иди сюда, малец. Ты чего?». Я ему чуть ли не со слезами: «Хочу быть таким, как вы». — «Так в чем дело? Давай хорошо в школе учись, здоровым расти, крепким, а для этого первым делом с утра умывайся». Ну а там чернозем, гужевая дорога рядом, и слой пыли на ней сантиметров в 20. Мы чем забавлялись? Газету свернешь, пыли туда насыплешь и кверху бросаешь — за этим пакетом черный след тянется, сквозь который надо было еще и пробежать. На следующий день как встал, быстренько умылся и опять сижу — летчика жду. Он посмотрел на меня: «И шею мыть нужно — полностью умываться необходимо» — вот такая беседа со мной была проведена.

Когда на экраны фильм «Истребители» вышел, мне уже шесть лет было, а рядом Клуб строителей, так я туда эту картину смотреть, наверное, раз пять ходил.

— «Любимый город может спать спокойно»...

— Это любимые мои герои... Уже после войны я «Повесть о настоящем человеке» о летчике Маресьеве стал читать — как Борис Полевой воздушные бои описал! Эта книга у меня как учебник была, поэтому с выбором профессии никаких проблем не возникло: летчиком буду — все!

— С Украиной вас многое связывает, но есть в вашей жизни особый город — Кременчуг...

— Туда в 19 лет я приехал, и там же, 7 января 1955 года, на Рождество Христово, впервые самостоятельно на самолете поднялся. Курс теоретического обучения прошел и в Глобино Полтавской области — это рядом! — летать стал. По окончании Военной авиашколы первоначального обучения летчиков ВВС меня в Чугуевское училище летчиков-истребителей порекомендовали (потом оно Харьковским стало), где дип­­лом пилота я получил, а местом дальнейшей службы 10-ю дивизию выбрал — она в Кременчуге на аэродроме «Кахновка» стояла. В результате в этом городе еще два года летчиком-перехватчиком пробыл, там и половину вторую нашел — Светлану Павловну, урожденную Доценко...

— Перехватили...

«Все куда-то подкатилось, звезды были внизу, слева, справа. Светили они здесь ярче, а Земля, как голубой шар, раскручивалась, раскручивалась... Вот абсолютно точная иллюстрация того, что я в открытом космосе наблюдал...»

— Да (смеется), перехватил, поэтому практически каждый год, начиная с 59-го, в Кременчуг приезжал, и вопроса: ехать или нет — никогда не возникало. Сейчас родители жены, к сожалению, уже ушли, но город, где они похоронены, где училище мое находится, мы по-прежнему навещаем.

В 2012 году годовщину его отмечали — 60 лет. Я тоже там был — интереснейшая, скажу вам, получилась встреча. Ребята где-то человек 350 пригласили, пре­­доставленный нам зал ДК мостового завода (ныне КрАЗа) 450 вмещает, а при­ехали 1200. Немедленно мы столы привезли, на улице около этого здания раздвинули.

Есть, правда, еще одна причина, по которой я летчиком стал. Я никогда живопись не бросал, и в 10 классе на весенних каникулах из Калининграда, где тогда наша семья жила, в Рижскую академию художеств поехал. 600 километров в открытой машине, — а это 22 марта, холодно! — как Ломоносов (ежится), сидел... В академию на улицу Зиргу, 16 пришел и в коридоре как провинциал громко разговаривать стал. Девушка-секретарь выглянула: «Вы что?». — «Да вот, — я ответил, — хочу узнать, как тут учиться?». Потом ректор вышел — точно как Репин, с бородочкой такой: «Ну что, покорять приехал?». — «Да». — «А что там у тебя? — на папочку кивнул, которую я с собой захватил. — Давай». Ну, я ему показал: у меня и гуашь была, и акварели, и карандашный рисунок, — а это же основной их профиль. Он посмотрел: «А что, интересно. К нам хочешь?». — «Я сейчас на весенних каникулах». — «В общем, оканчивай школу — и ты наш студент».

Тут уже я всерьез задумался о том, чтобы художником стать. Мимо студенты пробегали, одного я остановил: «Слушай, как тут?», а он: «Общежитие с третьего курса, степуха, если получишь, 500 рублей».

Столько же, 500 рублей, стоило комнату снять, а отец 600 получал, младший брат в седьмом классе. «Ничего себе подарочек, — я подумал. — Вот и все, сам Бог велел мне идти туда, куда и собирался, в авиацию», поэтому, школу окончив, в кременчугскую военную авиашколу рванул, где кормили, одевали, предоставляли кров. Конкурс 1 к 13 был...

— ...ух ты!

— Да, 13 человек на место, а в Плехановском институте в то время где-то 0,3. Сейчас в летном училище 0,3 человека на мес­то, а в Плехановском — 15: все же спят и видят себя экономистами, юристами. Когда поступил, в общем, очень обрадовался, и со своими рисунками, с мольбертом в учи­лище уехал — через год уже выставка там была.

«КОРОЛЕВ МНЕ СКАЗАЛ: «ОБО ВСЕМ, ЧТО ДЕЛАЕШЬ, ДОКЛАДЫВАЙ, КАК МИНЕР, — МЫ ДОЛЖНЫ ЗНАТЬ, ГДЕ ОБОРВЕТСЯ ПЕСНЯ... ЕСЛИ ОНА ОБОРВЕТСЯ» 

— В 1960 году вы в первый отряд советских космонавтов были зачислены, а в 1965-м в ходе полета с Павлом Беляевым первый в истории космонавтики выход в открытый космос продолжительностью 12 минут 9 секунд совершили...

— 12 минут — это свободное парение, плавание, а всего в глубоком вакууме 45 минут находился.

— Каково же это — в открытом космосе быть, Вселенную не в окно иллюминатора увидеть?

Первый космонавт Юрий Гагарин с легендарным советским авиаконструктором Сергеем Королевым, середина 60-х

— Никто и предугадать не мог, что человека там ждет, и на последнем инструктаже главный конструктор Сергей Павлович Королев мне сказал: «Прошу быть предельно внимательным и обо всем, что делаешь, докладывай, как минер, — мы должны знать, где оборвется песня... Если она оборвется». Вот такой был разговор...

— То есть подопытный кролик?

— Нет, кролик — это тот, кого в неизвестность бросают, и он не знает, что делать, а я-то знал — только информации о том, в какую среду попаду, не имел, и никто не мог точно сказать, что там ждет. Ну, глубокий вакуум, резкий контраст температур... Я в курсе был, что запаса прочности скафандра хватит, чтобы это температурное воздействие выдержать, что запас питания на 30 минут у меня будет...

Потом уже свои ощущения я сравнивал с тем, как в романе «Вне Земли» первый выход человека в открытый космос Конс­тантин Циолковский опи­сывает. Какие-то вещи по-другому он называл, а так все совпадает: тесная комната вроде футляра — это шлюзовая камера, балахон — экранно-вакуумная изоляция, цепочка, привязь — фал... И дальше: «Когда открыли наружную дверь (так ученый люк называет. — А. Л.) и я увидел себя у порога ракеты, я обмер и сделал судорожное движение, которое и вытолкнуло из ракеты». Все куда-то подкатилось, персонаж книги в каком-то непонятном состоянии находился, полностью потеряв ориентацию: звезды были внизу, слева, справа. Светили они здесь ярче, а Земля, как голубой шар, раскручивалась, раскручивалась... Вот абсолютно точная иллюстрация того, что я в открытом космосе наблюдал, а самое поразительное то, что описал это человек, который никогда этого не видел...

— Провидец...

— Коль уж о Циолковском мы вспомнили... Я много в архивах копался и недавно любопытный документ, написанный ученым не­задолго до смерти, нашел. Он сожалел о том, что до проникновения в космос, на пороге которого стоит че­ловечество, не доживет, и далее предрекал: «Я свободно представляю первого человека, преодолевшего земное притяжение и полетевшего в межпланетное пространство. И я могу без труда обрисовать его, как он близок и понятен. Он русский... Он гражданин Советского Союза. По профессии, вероятнее всего, летчик... У него отвага умная, лишенная дешевого безрассудства. Представляю его открытое русское лицо, голубые глаза сокола»... Вы понимаете, это в 35-м году написано...

— ...за 26 лет до полета Гагарина...

— Да, Юре лишь годик был, но посмотрите: читаешь эти размышления, с портретом Юрия Гагарина сравниваешь, и все сходится: абсолютно открытое лицо, большие голубые глаза...

— ...русский человек...

Пионеры космоса: Юрий Гагарин, Герман Титов, Андриян Николаев, Павел Попович, Валерий Быковский, Валентина Терешкова, Константин Феоктистов, Владимир Комаров, Борис Егоров, Павел Беляев, Алексей Леонов

— ...и, как предполагал Циолковский, летчик. Он думал над тем, представители какой профессии больше всего для исследования околосолнечного пространства подойдут, — эта проблема потом стояла.

— Что же в космосе вы увидели? Каков он, первый шаг в неизвестность?

— Самое яркое, пожалуй, впечатление — это когда на обрез шлюза я встал и осмотрелся. Передо мною все Черное море с запада на восток, с юга на север было, не­множко голову повернул: вот Румыния, Болгария, там на горизонте Италия. Поднял голову — Балтийское море: Калининграда не видно, но Куршский залив как на ладони (к разрешающей способности зрения потом мы вернемся).

Странная, необыкновенная тишина стояла — такая, что я слышал, как у меня бьется сердце, натруженное дыхание свое слышал. Помните кинофильм «2001 год: космическая одиссея»? Его по рассказу Артура Кларка Стэнли Кубрик снял, и на сегодня это, пожалуй, лучшая картина о космосе. Премьера ее в 68-м году состоялась, и там космонавты показаны, которые в открытом космосе плавают. В качестве сопровождения Кубрик запись моего дыхания взял, и (показывает, что дышит с трудом) потом он спросил: «Ты не сердишься, что мы ее позаимствовали?»...

— А вы понимали тогда, что первый шаг в открытый космос — это ваш шаг в историю?

— Если бы думал об этом, я бы его не сделал — такое мое мнение. Пойдешь на работу с мыслью, что подвиг совершаешь, — считай, толку не будет, скажешь: «Я погибну» — а это оборотная сторона хвастовства! — работа не состоится.

«Я ВДРУГ ПОЧУВСТВОВАЛ, ЧТО ФАЛАНГИ ПАЛЬЦЕВ У МЕНЯ ИЗ ПЕРЧАТОК ВЫШЛИ, А СТОПЫ ИЗ САПОГ — Я ВНУТРИ СКАФАНДРА БОЛТАЛСЯ» 

— Во многих источниках: в книгах, в прессе, в интернете, — пишут, что вы исключительное мужество во внештатной ситуации проявили, — в какой?

Летчик-космонавт Алексей Леонов, генерал Филипп Жмаченко и Маршал Советского Союза Семен Буденный, 21 апреля 1964 года

— Скафандр, в котором я находился, мягкой конструкции, сверху жесткая оболочка. На Земле мы его испытания проводили, но в барокамере максимум на высоту в 60 тысяч метров можно «подняться» — этого с головой хватит, чтобы в случае разгерметизации за доли секунды человека убить, но недостаточно, чтобы все жесткие характеристики скафандра проявились.

— А в космосе какое расстояние вас от Земли отделяло?

— 495 километров. Нас на такую орбиту по ошибке выбросили — это на 200 километров выше, чем планировалось, и атмосфера там в миллиардной степени отрицательная. Сегодня ни в одной стране мира камер, где можно было бы такой вакуум испытать, нет, это теоретически невозможно — год надо воздух откачивать, и все равно ничего не получится, потому что из скафандра газ будет идти. Ну разве что маленькую камеру можно создать и вакуум в ней до миллиардной степени отрицательной довести — допустим, чтобы пленку испытать, работу фотокамеры или часы проверить (не все там работают — в космосе должны быть особые).

Поэтому я лишь в том поначалу удостоверился, что скафандр меня защищает — деформация его на восьмой минуте проявилась. Надо сказать, что шлюзовую камеру я открыл, подлетая к Австралии: люк чуть приотворился, и серп такой образовался — уже полный был вакуум. Смотрю: мы над этим континентом идем, а люк движется, движется вверх. Когда на 40-ю, 30-ю параллель над Африкой вышли, он уже полностью был открыт — это глубокий вакуум означало.

Параллельно деформация скафандра шла: внутреннее давление — 760 мм, а снаружи, как я уже сказал, — 10 в минус 9 степени: вот он и раздулся. Где-то восемь минут отработав, я вдруг почувствовал, что фаланги пальцев у меня из перчаток вышли, а стопы из сапог — я внутри скафандра болтался, а ведь перед этим все затянул так, что со стороны вопросительным знаком выглядел. Однако же внутренняя сила появилась, которая его распрямила, — это было опасно.

Там ни бортжурнал в руки не возьмешь, ни планшет — как говорят японцы, все в голове. Я сразу подумал: хорошо, а ведь мне перед входом фал длиной пять с половиной метров смотать надо. На нем через каж­дые 40 сантиметров — 20-миллиметровое кольцо, которые на замок нужно надеть...

— ...а как это сделать?

Летчики-космонавты Алексей Леонов, Павел Беляев, Валерий Быковский, Андриян Николаев, Герман Титов, Валентина Терешкова, Константин Феоктистов, Павел Попович во время первомайской демонстрации трудящихся, 1965 год

— Вот именно — как? Плюс я кинокамеру должен взять, но и, самое главное, о чем никто не говорит, я ведь в безопорном состоянии находился (зафиксировать себя мог, только упираясь в обрез шлюза ногами и руками держась). Теперь представьте, каково это — одной рукой, да еще когда пальцы из перчаток вышли, фал сматывать, и вот здесь самый критический момент был: в раздутом скафандре в узкий люк шлюза втиснуться мне не удалось, а время поджимало — кислорода-то у меня всего на 30 минут. Не докладывая, как договаривались, на Землю, я самостоятельное решение принял — сбросить давление из скафандра, при этом в зону закипания азота в крови попасть мог.

— То есть кессонная болезнь возможна была?

— Да, и если это случилось бы — все: глаза при этом проваливаются, руки и все остальное раздувается... Я между тем прикинул, что уже час на питании кислородом нахожусь и, значит, закипания быть не долж­но — где-то по грани прошел, просто по грани...

Снял кинокамеру — бросить ее невозможно было, и, одной рукой держась, втиснуться в люк ногами попытался — неудачно. Да, когда мы тренировались, все это получалось, но там невесомость 25 секунд длилась, я еще не успевал, как говорится, умориться, а тут пульс 150, температура тела поднялась... В голове тут же схема сформировалась: надо в шлюз не ногами войти, а головой... Я к кораблю осторожно спустился (это для меня низ был), камеру втолкнул, двумя руками за внутренние ле­ера ухватился и внутрь себя протолкнул, а перед этим полностью фал смотал, и у меня, как у ковбоя, сбоку внушительный пучок был прикреплен.

«ТЕРЕШКОВА И НИКОЛАЕВ СЗАДИ СИДЕЛИ, А БЕРЕГОВОГО ОТ СТРЕЛКА Я СОБОЙ ПРИКРЫВАЛ, ПОЭТОМУ СНАЧАЛА НАДО БЫЛО МЕНЯ УБИВАТЬ, А ПОТОМ УЖ ЕГО» 

— С жизнью в эти минуты уже попрощались?

— Клянусь, нет.

— В удачу свою верили?

— Понимаете, страх сковывает, и говорю без рисовки: мысль, что уже все — крышка! — меня не посещала, хотя два момента в моей жизни были, когда эти слова себе говорил...

— Что за моменты?

Прием в Кремле после успешного завершения полетов космических кораблей «Союз-4» и «Союз-5». Летчики-космонавты Валерий Быковский, Алексей Леонов, председатель Президиума Верховного Совета ССССР Николай Подгорный, Валентина Терешкова, генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев, Владимир Шаталов, Борис Волынов, Константин Феоктистов, Евгений Хрунов, Андриян Николаев, Алексей Елисеев и Павел Попович, 22 января 1969 года

— Первый — со стрельбой связанный. Человек с расстояния в девять метров из двух пистолетов в упор стрелял, а я на него смотрел, причем машина стояла, потому что водитель убит был.

— Это где же такое было?

— На территории Кремля.

— А, это когда с Брежневым в кортеже вы ехали?

— Нет, он-то как раз раньше проследовал. Спецслужбы, зная о том, что покушение готовится, машину его через Спасские ворота направили, а через Боровицкие другую пустили, где космонавты сидели — на цент­ральном сиденье мы c Береговым (он спра­ва, я слева), сзади — Терешкова и Николаев...

— У вас точно такой же автомобиль, как у Брежнева, был?

— Абсолютно — ЗИЛ-111.

— В вас лейтенант Ильин стрелял?

— Да, 16 патронов выпалил и даже не понял, в кого. С Брежневым перепутал...

— А вы видели, что дуло прямо на вас направлено?

— Ну, он же рядом был — вот как фотограф ваш, который под зеркалом сидит. Три пули в меня выпустил: одна возле живота прошла, другая — по спине. Если бы я голову на второй выстрел не повернул, третья точно в висок вошла бы, то есть теоретически, как баллистики сказали, все три поразить должны были, но случилось иначе...

— Испугаться успели?

— Вот здесь я и подумал: «Это уже крышка!». Потом смотрю: когда же патроны у него кончатся? Тут один пистолет на затворную задержку встал — мысль пронеслась: «Уже меньше!», а когда второй встал, вздохнул с облегчением: «Ну, нормально». Потом из толпы комендант Чугуевского летного училища выскочил (как он там оказался, никто не знает) — к Ильину подскочил и скрутил его, но тот уже все 16 патронов выстрелил.

— А что ваши спутники ощутили?

Экипаж «Восхода-2» Павел Беляев и Алексей Леонов с летчиком-космонавтом Владимиром Комаровым следуют к стартовой площадке космического корабля, 18 марта 1965 года

— Терешкова и Николаев сзади сидели, а там окна нет, — ничего не видели. Берегового от стрелка я собой прикрывал, поэтому сначала надо было меня убивать, а потом уж его — стрельба-то слева велась...

— Уже в 90-х, когда Ильина из психушки выпустили, он очень сожалел, что водителя жизни лишил...

— Да, он же Брежнева намеревался убить — сам в этом признался.

— А второй случай?

— Это, когда, с парашютом прыгая, я слишком сильно вытяжное кольцо дернул и стропами зацепился — меня на спину перевернуло, и вниз головой я повис. Буквально 15 метров высоты оставалось, а я еще не выпутался, парашютная стропа сначала петлей вокруг ноги обвилась, потом под профиль из дюраля прошла, которым бронеспинка МиГ-21 снизу заканчивается. Стропы пытался вытащить — не идут, если рискнул бы в горизонтальном, подвешенном положении приземляться, сломался бы весь, и тогда эту штуку руками я разогнул. Потом на аэродроме ребята подходили, фокус этот повторить пытались — никому не удалось. Профиль молотком выпрямляли, а я-то руками его разогнул, и счет на доли секунды тогда шел...

«ТО, ЧТО БЕЛЯЕВУ КОРОЛЕВ ЯКОБЫ СКАЗАЛ: «ЕСЛИ С ЛЕОНОВЫМ ЧТО-ТО СЛУЧИТСЯ, БРОСАЙ ЕГО И ВОЗВРАЩАЙСЯ ОБРАТНО», — ВЫДУМКИ ЖУРНАЛИСТОВ. ПАША ПРИЗНАЛСЯ: «Я БЫ ОДИН, БЕЗ ТЕБЯ, НЕ ВЕРНУЛСЯ», — И Я ЕМУ ВЕРЮ» 

— Это правда, что накануне вашего исторического полета в 1965 году космонавту Беляеву Королев сказал: «Если с Леоновым что-то случится, бросай его и возвращайся обратно»?

— Выдумки журналистов — такого не было абсолютно. Паша признался: «Я бы один, без тебя, не вернулся», — и я ему верю. Мы эту схему несколько раз отработали: я человека, потерявшего сознание, изображал — просто, как труп, лежал, а он корабль разгерметизировал, в шлюзовую камеру выходил. Поскольку фал у меня при­креплен был по центру, надо было перецепку делать — командир за плечи его зацеплял и меня затаскивал. Это, я вам доложу, страшно тяжелая работа: такой на земле ни у шахтера, ни у металлурга — ни у кого нет, но мы с ней справлялись, и я был на 100 процентов уверен: если что-то со мной случится, Паша все, что необходимо, сделает...

Знаете, когда мы в тайге сидели, у нас всякие разговоры были...

— Это когда уже при­землились?

Павел Беляев и Алексей Леонов с первым секретарем Пермского обкома КПСС Константином Галаншиным после приземления «Восхода-2», Пермь, 21 марта 1965 года

— Да — у нас же достаточно времени было, пока к нам пришли: и день, и ночь... Только на третьи сутки это место покинули, но всем же объявили, что на обкомовской даче мы отдыхаем. Ну и вопрос тот стоял, что так вас интересует: что было бы, если бы... «Знаешь, — Паша сказал, — я про себя думал все время: а вдруг такое? Я сам бы корабль разгерметизировал, все системы открыл и на Землю бы не вернулся — просто не мог бы».

— Слушайте, какие ребята были!..

— Да, и я в это верил.

— Интересно, а вы тогда погибнуть были готовы? Вы же, когда летели, понимали, что это риск, что не все космонавты назад возвращались?

— Знаете, я не очень к громким словам привык... Летчик — это воля, характер, уме­ние рисковать, но если думать всегда: «Я погибну», путного ничего не получится. Мысли этой быть не должно, из клеток мозга, из психики человека она вычеркивается. Точно так же невозможно работать, если думать: «А я орден получу» — это две стороны одной медали, и к успеху они не приведут никогда (уже как командир все это потом молодым ребятам я говорил). Да, был у нас один товарищ, который даже писал: вот, мол, мы полетим и все цветочки потом сорвем — кончилось тем, что его отчислили. Правда, по другим причинам, но психологически к полетам в космос он готов не был.

— После посадки две ночи в глухой тайге при сильном морозе вы провели — плохие мысли, что могут не найти, не спасти, одолевали?

— Давайте по порядку. Почему нас туда занесло? Дело в том, что при посадке, ког­да двигатель отработал, через 10 секунд автоматическое отделение приборно-агрегатного отсека от спускаемой капсулы должно произойти, а у нас разделения не вышло...

— Опять нештатная ситуация?

Алексей Леонов и Павел Беляев после возвращения из полета, 21 марта 1965 года. «Смотрю, пылиночки оседать начинают. «Все, Паша! — говорю. — Мы домой идем. Домой!»

— Да, последняя, седьмая. Полет наш, таким образом, продолжался, а неразделение по двум причинам возможно: или пиропатроны не сработали, или — вдруг! — вместо команды на торможение разгонный импульс мы дали. Корабль умный, понимает, что разделяться, когда ты на разгоне, нельзя, и первая мысль была, что мы ошиблись.

Тихо... Мы смотрим: как ни в чем не быва­ло в иллюминаторе земной шар вращается... Я, признаюсь, смалодушничал. «Гос­поди, — подумал, — где-то там дочка сейчас бегает, семья ждет: им невдомек, что тут у нас», а я-то понимаю, что системы жизнеобеспечения корабля только на три дня рассчитаны, а орбита, на которую его забросили, — почти 500 километров — на три года. В 68-м на Землю вернемся — и нормально: такая вот идиотская мысль при­шла.

Потом смотрю — пылиночки оседать начинают. «Все, Паша! — говорю. — Мы домой идем. Домой!». Перегрузка 10g (то есть с 80 килограммов мой вес до 800 вырос), а мы друг друга по плечу хлопаем: как хорошо! Когда уже сели, Беляев ко мне: «Ну-ка, навигатор, посмотри, где мы находимся?». Есть просто штатный способ с местонахождением определиться: после того как двигатель отработал, надо электронно-механическую систему «Глобус» на место посадки установить и выключить. Я этого в посадочной суете не сделал — «Глобус» через 10 минут после разделения сам выключился, поэтому погрешность оказалась огромной. Я так прикинул: «Слушай, мы где-то между Обью и Енисеем».

— Не лучший вариант...

— Он: «А что это значит?». — «Ну, если через месяца три за нами на собаках приедут, — ответил, — здорово будет — я эти места знаю». Потом только, когда люк мы открыли и лес увидели, дошло: «Нет, на какие-то три тысячи километров ошибся». Фак­тически (при том, что из-за отказа автоматической системы посадки впервые это в ручном режиме делали), в расчетной точке мы сели, которую определили по карте.

«ЗА СУТКИ ШЕСТЬ КИЛОГРАММОВ ВЛАГИ Я ПОТЕРЯЛ, В СКАФАНДРЕ ВОДЫ ДО КОЛЕН — СЛЫШНО БЫЛО, КАК ОНА ХЛЮПАЕТ» 

— Все-таки... А выползли или самостоятельно вышли?

— Паша из корабля выскочил и в снег провалился по плечи — одна голова торчала, я за ним. Тишина такая стояла... Антенну быстренько развернули, радиостанцию включили и ключом (тогда еще ключ телеграфный был) я передавать начал: ти-та-та, та-та-та, ти-та-та, та-та-та... — на самую большую дальность. Приняли нас Бохумская обсерватория под Дюссельдорфом, Алма-Ата и Петропавловск-Камчатский, а Пермь, Свердловск, Москва вроде рядом, но не услышали. Так мы вошли в ночь... К этому времени над нами уже Ан-12 прошел, слышим — мотор гудит. «Паша, — говорю, — по-моему, все-таки нас засекли».

Это Володя Коваленок летал...

— ...тоже впоследствии кос­монавт, а нынче президент Федерации кос­монавтики России...

Торжественная встреча членов экипажа «Восход-2» Павла Беляева и Алексея Леонова после успешного завершения полета, Москва, март 1965 года

— Да, он определил, где мы находимся. Потом самолет улетел, а мы остались. Двигаться по рыхлому снегу невозможно было, а перед этим я еще секстан достал, место замерил, где мы находились, но потом солнце спряталось. Мне бы еще на второе измерение хотя бы минут 20, тогда бы наши координаты знал (ну, с ошибкой, может, километров в 50), а так мог точно сказать только, что мы в Северном полушарии.

Тут пурга началась, и в корабль мы вернулись: Беляев с краю лежал, а я внутри. При посадке мы так разогрелись, что я даже перчатки на снегу оставил, а тут продрог до костей. «Паша, — говорю, — я замерзаю». Вылезли... За сутки шесть килограммов влаги я потерял, в скафандре воды до колен — слышно было, как она хлюпает, и вот догола мы разделись, белье выжали... Только надевать начали, а на морозе оно смерзлось.

— Кошмар...

— Потом экранно-вакуумную изоляцию вспороли, благо она мягкая — там девять слоев алюминизированной фольги зеркальной. Жесткую часть скафандра бросили — она у нас площадкой служила, а ос­тальное на себя надели. Поскольку одежка мешковатой вышла, стропы порезали и ими перебинтовались, и вот сидим в корабле греемся и ночью гул слышим. Ил-14 пришел и над нами барражировать начал — летал часа полтора. Как нам потом объяснили, местные жители наговорили поисковикам, что зона мартовских волков в тех местах, и посоветовали их шумом отпугивать. Не знаю, так это или нет, но что людей там никогда не было — точно.

Утром нам с вертолетов (видимо, из Казахастана они подоспели — тут-то соответствующей группировки не было) одежду сбрасывать стали: меховая куртка и брюки на деревьях зависли. Бутылку коньяка кинули — она разбилась, термос — та же история, но хлеб, сухари, сыр, колбаса попали по назначению... Надо было те сухари из столовой видеть — даже надкушенные попадались (вот как насушили, так и отдали), а колбасы кусочек такой и довесочек — строго по норме.

К обеду второго дня ребята на лыжах при­шли — их в девяти километрах с вертушки высадили. Пока они к нам пробивались, я все время стрелял: в тайге было пасмурно, по солнцу направление не определишь. Потом вертолет зашел и в люльке к нам Георгий Лыгин из НПО «Энергия» спус­тился — его уже, к сожалению, нет...

— Нескромный вопрос: а естественные надобности вы как отправляли?

Экипаж космического корабля «Восход-2» Алексей Леонов и Павел Беляев на кремлевской трибуне, 1965 год. «Я не очень к громким словам привык... Летчик — это воля, характер, умение рисковать, но если думать всегда: «Я погибну», путного ничего не получится. Мысли этой быть не должно»

— Так мы же все с себя сняли (смеется) — это уже без проблем.

Полет на «Восходе-2», я считаю, короткий был, поэтому перед стартом я продукты из НЗ выбросил, вместо них патроны засыпал, и, как оказалось, правильно сделал. Там еще снасти были — рыбу ловить: ну где я в заснеженной тайге буду рыбачить? — а вот патроны нам пригодились, мы все время сигналили. Из съестного одна туба с кофе у нас оставалась. «Паша, — говорю, — давай выпьем». Он: «Нет, сначала подогреем». Сунули ее в костер и задумались: никого еще нет, сколько ждать — неизвестно, а в это время она как шарахнет и, как ракета, вверх улетела. Мы потом долго друг друга подкалывали: «Ну что, горячего кофе попил?».

«КОГДА ПОКАЗАЛИ, ЧТО В ОТКРЫТЫЙ КОСМОС Я ВЫШЕЛ, ОТЕЦ СКАЗАЛ: «А ВОТ ЭТО УЖЕ ЗРЯ, ЭТО ЕГО ДЕТСКИЕ ДУРНЫЕ ПРИВЫЧКИ — ЛАЗИТЬ КУДА НЕ НАДО» 

— Юмор вас, судя по всему, не покидал...

— Ну а как иначе? Когда десант пришел, ребята быст­ренько, быстренько бревенчатый домик небольшой нам построили. С вертолета котел больше метра в диаметре бросили, на костер его поставили, снегу набросали, и там мы отогревались. Представляете картинку: среди тайги два человека в котле сидят?

— Слушайте, еще сутки там провели...

Встреча с родителями после возвращения из космического полета в аэропорту Калининграда, 1965 год

— (Смеется). Да, а на третьи на лыжах девять километров прошли.

— Сами?

— Ну да, а там уже вертолет нас ждал — мелколесье вырубили, площадку сделали, оттуда на Пермский аэродром и на «Байконур» направились. Прилетели, а температура на космодроме плюс 20 градусов, и вот мы в унтах, шапках полярных, куртках идем, а все вокруг в рубашках, детишки в галстуках пионерских встречают. Они шли, шли, а когда нас увидели — остановились.

— Видят — дикие люди...

— Совершенно верно. Мы думали: что делать? Хотели уже опять к самолету своему поворачивать, но потом а-а-а! — все к нам побежали и подбрасывать начали.

— Что настрадавшиеся ваши родители сказали, помните?

С Дмитрием Гордоном. «Пойдешь на работу с мыслью, что подвиг совершаешь, — считай, толку не будет, работа не состоится...»

— Интересно тут что? Все, конечно, заранее было расписано: торжественная церемония встречи, парад, как объявлять будут, и вдруг, из-за того, что в тайге мы сидели, парад не состоялся, а кому-то к голову в это время пришло по радио «Реквием» пустить. У нас же всегда так: когда что-то случается, публику готовят — сначала музыка идет...

— ...«Лебединое озеро», как правило...

— ...а потом уже сообщать начинают: «Сегодня ды-ды-ды...» — и пошло. Раньше это довольно страшно было...

— ...а родители все это слышали...

— Вот! Их предупредили, что передача будет, отец меня увидел, корабль, доволен был: все хорошо, но когда показали, что в открытый космос я вышел, он сказал: «А вот это уже зря, это его детские дурные привычки — лазить куда не надо». Все же нормальные космонавты на месте сидели, и только его сын вдруг куда-то пошел, от корабля удалился, кувыркается — он этого не понял. Потом, конечно, ему объяснили, что в этом смысл эксперимента заключался.

(Окончание в следующем номере)