Я люблю тебя, Жизнь,
      и надеюсь, что это взаимно!






Смотрите авторскую программу Дмитрия Гордона

30 октября-5 ноября


Центральный канал
  • Анатолий КОЧЕРГА: 4 ноября (I часть) и 5 ноября (II часть) в 16.40








  • 2 августа 2019

    Легендарный британский журналист и радиоведущий русской службы Би-би-си Сева НОВГОРОДЦЕВ: «Королеве я в верности клялся, поэтому, случись война, в английских окопах буду»



                   
    «Я ПОНЯЛ, ЧТО В «ДОБРЫХ МОЛОДЦАХ» РАБОТАТЬ И ЛЕВЕНШТЕЙНОМ НАЗЫВАТЬСЯ БЕСТАКТНО» 

    — Сева, по паспорту вы Всеволод Борисович Левенштейн, а почему Новгородцев?

    — История длинная... Когда-то штурманом дальнего плавания я был, на пароходе «Верхоянск» Эстонского морского пароходства ходил...

    — ...уже интересно...

    — ...и у нас помполит Новгородцев был — хозяйственный мужичок! У него какие-то деньги в фонде имелись: каждому моряку на посещение одного порта 40 инвалютных копеек полагалось, значит, если три дня мы стоим, он рупь 20 выдает — и в кино, ребята, идите, но наш Новгородцев денежки эти копил и нам чего-нибудь покупал. Первым приобретением игра в хоккей была — моряки ее «кохей» называли. Самую большую и дорогую игру приобрел — она не ломалась, на ней круглые сутки играли, в три часа ночи очередь занимали, а потом духовое ружье Новгородцев купил. С не­ограниченным количеством пулек — и вот моряки, вместо того чтобы на берег идти и деньги тратить, на корме (с ударением на «о». — Д. Г.), как они говорили, стояли и по спичкам или по картошке стреляли.

    С этим замечательная история связана. По-моему, это Бремен был — какой-то немецкий порт, а порты в Германии в отличие от советских открытыми были: если у нас колючая проволока и мрачные погранцы стоят, тот тут — пожалуйста, иди гуляй, и вот дедушка с внучком идет и показывает: «Дас ист аргентинише шип, испанише... А-а-а! Руссише» — и, на советский флаг и на нас, из ружья по картошке стреляющих, глядя, что-то вспомнил. На лице его мучительная гримаса отразилась, он никак не мог что-то такое из памяти своей выудить, и, наконец, счастливая улыбка у немца на лице расплылась, он нам, как братьям родным, замахал и закричал: «Раз-здреляю, как зобаку!». Из плена знание русского языка вынес...

    Короче, 70-й год, я, джазмен Всеволод Левенштейн, в Астрахань «Добрыми молодцами» руководить приезжаю...

    — ...какой ВИА был!..


    С Дмитрием Гордоном. «Мы с вами одного стиля интервьюеры, то есть я никогда на интервью людей, мне неприятных, не приглашал. Конфронтационный стиль мне чужд, как и вам»

    С Дмитрием Гордоном. «Мы с вами одного стиля интервьюеры, то есть я никогда на интервью людей, мне неприятных, не приглашал. Конфронтационный стиль мне чужд, как и вам»


     

    — О да! Они меня позвали, чтобы, как мастер театральной интриги, я их из провинциальной филармонии в Москву вывел, и вот концерт заканчивается, я всех ребят объявляю, а барабанщик, Женя Маймистов, говорит: «Руководитель ансамбля — Всеволод Левенштейн!», и я почувствовал, что по залу будто рябь пробежала.

    Я понял, что, в общем-то, в «Добрых молодцах» работать и Левенштейном называться бестактно. Почему? Потому что «Добры молодцы» старинные русские песни возрождали, в каких-то боярских костюмах выступали, и у нас карт-бланш длинные волосы носить был — потому что мы добры молодцы из былин были, но никаких Левенштейнов в Древней Руси не было, понимаете? (смеется) — и решил, что что-то с этим делать мне надо. И вот с 70-го года — считайте, сколько уже лет? — я Новгородцев, и одно время даже по паспорту таковым был, потому что уезжать не собирался, мимикрировать под русскую реальность хотел.

    «В 42-М ОТЦА МЕРТВЫМ ПРИЗНАЛИ И В МОРГ ПОЛОЖИЛИ» 

    — Ваш отец капитаном дальнего плавания, заместителем начальника Балтийского пароходства был — знаю, что во время войны он умер, его уже в морг отнесли, и там он вдруг воскрес. Что это за история?

    — Вы знаете, буквально на прошлой неделе коробку открыл, где все отцовские бумаги лежат. Раньше времени так подробно в них разбираться у меня не было, и кем он был, выяснилось: во время войны при штабе Ленинградского фронта замначальника отдела ВOСO — военных сообщений. Он эвакуацией войск занимался, ког­да с эстонских островов они отступали, потом доставкой питания в блокадный Ленинград руководил и так далее, но все равно условия жизни, видимо, чудовищные у него были, потому что году, по-моему, в 42-м сразу восемью болезнями он заболел — двусторонним крупозным воспалением легких, дифтеритом, тифом, еще чем-то. Его мертвым признали и в морг положили, но тут с фронта друг его Юра приехал — здоровенный такой дядька, по-моему, капитаном третьего ранга тогда уже был, и «Где Борис?» — спросил. Ему ответили: «Умер». — «Как умер? Покажите!». Ну, фронтовик, победитель...

    Его в морг привели, он отца тормошить начал — и выяснилось, что какие-то при­знаки жизни есть! Этот Юра жуткий хай поднял...

    — ...кошмар!..

    — ...отца в палату перевели, он восемь месяцев отходил, на фотографиях после этого периода весь одутловатый... Короче, если еще через несколько лет перебежать, то отец уже замначальника Эстонского пароходства, мы в Таллинне живем, этот Юра, капитан первого ранга, там служит, линкором командует. Он часто на ужин к нам приходил, мать ему специально здоровую курицу зажаривала, и Юра ее один съедал! (Смеется). Геройский человек! Гос­поди, если бы Юра не пришел — все, я сиротой вырос бы.

    «ОТЕЦ СКАЗАЛ: «НУ, КОЛЬ ПО-ТВОЕМУ НЕ ПОЛУЧИЛОСЬ, ДАВАЙ ПО-МОЕМУ» — И Я В МОРЕХОДКУ ПОШЕЛ» 

    — Вы на флоте работали — кем?

    — Поначалу я актером стать собирался и надежды какие-то подавал. В 14 лет эстонский конкурс артистов-чтецов выиграл — наизусть монолог Хлестакова читал, и в школе все считали, что я, конечно, актером быть должен. Я в Москве в театральные училища Щукина и Щепкина поступал, но, слава богу, на втором туре срезался. Морально полностью убит был, и отец мне сказал, так скупо: «Ну, коль по-твоему не вышло, давай по-моему» — мол, по моим стопам иди, и я экзамены в ленинградскую высшую мореходку сдавать пошел. Проходной балл 23 из 25 был, я 23 набрал, но, как потомственного моряка, меня приняли — у меня преимущество было, таков советский закон был.

    Ну и все, в мореходку поступил, но после первых двух лет загрустил и, от этой жуткой дисциплины спасаясь, в духовой оркестр записался — вот там музыкальная стезя начинается, но я выпустился, штурманом стал...

    На распределительной комиссии судьба всей вашей жизни решалась. Вот на Камчатку тебя пошлют — и оттуда уже никогда можешь не выбраться (улыбается). Или, скажем, на Черное море — там жизнь шикарная...

    — ...а коррупции тогда не было?

    — Что вы, какая коррупция?! Главой рас­пределительной комиссии первая советская женщина-капитан Анна Ивановна Щетинина была — женщина, из чистой стали сделанная, которая любого мужика за пояс заткнуть могла: хоть словесно, хоть как, и вот она сидит, искры и молнии мечет, и все ее боятся и друг другу говорят: «Чего хочешь, не проси — она все наоборот сделает».

    Ну а интрига в том, что я-то попасть к отцу хочу... Потом уже догадался, что она отца знала, потому что они на одном судне ходили, — он капитаном был, а она еще кем-то, но тогда с трясущимися коленками я пришел. Она: «Куда вы хотели бы?». Я всю жизнь на карту ставлю и отвечаю: «На Дальнем Востоке!». Она: «В Эстонию поедете!» — так получилось, что я как раз к отцу под крыло и попал (улыбается).

    В общем, я штурманом был — четвертым, затем третьим, а потом выходные у меня накопились (у моряков они в большом количестве копятся), и в Ленинград на два с половиной месяца приехал. У своего друга Давида Голощекина поселился, с которым в студенческом оркестре, даже на Ленинградском телевидении, мы вмес­те играли, и он меня в Ленконцерт уст­ро­ить­ся подбил. Заказ поступил, мы какую-то программу сделали, сдали... Ну, мне говорят: «Оформляться идите», а как оформляться, если я — молодой специалист в Эстонском пароходстве? (смеется). По советским законам ведь, если образование ты получил, два года стране отдай!

    Я в полной прострации был: мечта исполнилась, я стать музыкантом могу, а как — и один юридически человек подкованный мне сказал: «Если вы как молодой специалист из одной организации в другую перевестись сумеете, в этой организации вы уже не молодой специалист». В общем, одну из главных операций в своей жизни я провернул — с какими-то письмами, уст­рой­ством на работу, и через восемь дней свободным стал и в Ленконцерт поступил.

    «СОВЕТСКИЙ СОЮЗ Я НЕ ЛЮБИЛ — КАК СКАЗАЛ СИНЯВСКИЙ, У МЕНЯ С НИМ СТИЛИСТИЧЕСКИЕ РАСХОЖДЕНИЯ БЫЛИ» 

    — Море вы до сих пор любите?

    — Да: как только возможность выпадает и деньги появляются, яхту на неделю снимаю — и это для меня соединение с чем-то, от чего оторваться не могу.

    — Самое лучшее море какое?

    — Для яхты лучше всего Британские Виргинские острова...

    — ...а для вас...

    — Для меня? Ну, северные моря — они хоть и неказистые, но предсказуемые, а Сре­диземное — очень предательское. Вдруг мельтеми задует — и все яхтсмены, которые по Средиземному морю ходят, знают, что от него любую пакость ожидать можно, а океанское плавание, скажем, в районе Карибских островов, предсказуемо, потому что из океана ровный ветер, 15 миль в час, почти в течение всего года дует.

    — ВИА «Добры молодцы», которым вы руководили, один из самых популярных в Советском Союзе был. Слушайте, у вас прекрасная биография была, семья замечательная, все шло так, что в СССР лучше и представить трудно было, и вдруг — эмиграция. Вы что, Советский Союз не любили?

    — Не любил — как сказал Синявский, у меня с ним стилистические расхождения были. Мне все там не нравилось: подбор музыки на радио, постановки в театрах, даже цвет телевизора — он по французской системе SECAM, по-моему, был. В общем, у советских телевизоров какая-то такая оранжево-желтая противная гамма была, но я культурным патриотом был — из страны уезжать не хотел.

    — То есть Советский Союз все-таки любили?

    — Вы знаете, не Советский Союз, а языковую среду, культуру, которая за все годы создалась. Я питерскую архитектуру обожал, круг друзей, с которыми жил, потому что мы, музыканты, особенно джазовые, в культурной оппозиции к власти находились. Они нас как-то смять и заточить пытались, а мы сопротивлялись, достаточно сказать, что с джаз-оркестром Вайнштейна, где я работал, в 68-м году в Ленконцерт 11 худсоветов сдавали и целый год репетировали. Ну, это, как в первой мировой войне...

    — ...но это один из лучших оркестров Советского Союза был...

    — Да, и вырос он, в общем-то, из подполья.

    — Сегодня, в своем возрасте, свои советские годы вы вспоминаете или нет?

    — Через друзей вспоминаю, и вот нет для меня дороже встречи, чем с Геной Гольдштейном, — первым альтом, человеком, который меня, собственно, туда привел, взял и многому научил. Он и сейчас преподаватель саксофона, целую плеяду блестящих музыкантов вырастил... Мы встретились, уже старперы, но Гена, поскольку он вегетарианец, на велосипеде ездит, в блестящей форме, и общались, будто нам не столько лет, а на 40 меньше (улыбается).

    Эти вот люди такой условной родиной для меня остались. Я не патриот территориальный или политический, но по друзьям и тем воспоминаниям, которые от них остались, — да, и этого, конечно, уже никогда не вынешь.

    — В каком году вы эмигрировали?

    — 18 ноября 1975 года.

    — По советским меркам успешный человек, денег наверняка много было — тогда же заработать можно было, правда?

    — Когда я уезжал? Ну, в ВИА ставку мы получали...

    — ...но художественный руководитель, гастролировали много...

    — Один чес у меня успешный был — по Сибири, с «Добрыми молодцами», когда кучу денег я заработал и ушел.

    — Кучу денег — это сколько?

    — Ну, полгода я не работал — значит, на полгода хватило (улыбается). Это тыщи полторы рублей тогда было.

    «ПЕРЕД ОТЪЕЗДОМ ИЗ СССР Я НА БЫВШЕЙ ЖЕНЕ ВТОРИЧНО ЖЕНИЛСЯ» 

    — Ну и вот решение уехать вы принимаете — то есть полностью свою биографию и свою жизнь изменить. Эмиг­рировали вы почему?

    — Тут такая штука: я ведь штурманом был, за границу плавал — и заграницу эту вблизи видел...

    — Тлетворное влияние Запада!..

    — Нет, наоборот — благодаря этим по­­ездкам культурным патриотом и был (улыбается). Уехать моя тогдашняя жена — татарская красавица Галочка — хотела.

    — Жена татарка была?

    — Да, она с французским языком в аэропорту работала — иностранцев обслуживала, билеты им продавала, а там, как в Советском Союзе заведено, кагэбэшник был. Таковые в каждом отделе водились, особенно в иностранном, и вот делать ему нечего было, и он целый день какие-то схемы придумывал — кого-то с кем-то стравливал, кого-то ловил... Галочка не нравилась ему, во-первых, потому что красивая и независимая, а во-вторых, элегантно одевалась. Шмотки все явно какие-то иностранные — значит, источник есть: в общем, на всякий случай лучше бы от нее избавиться.

    Короче, Галочка на работу приходит, ящик открывает, а оттуда целая пачка, не начатая, билетов пропала. Ну, грубо говоря, тысяч на 10 долларов, если не больше...

    — Ужас!..

    — Он ее вызывает и говорит: мол, хищения, оформлять будем, срок, то, се, пятое, десятое, а она женщина гордая, лицом почернела... Мне сказала: «В тюрьме я не выдержу, руки на себя наложу».

    Он ее, в общем, неделю мурыжил, а потом так, с зубочисткой во рту, произнес: «Ну, ладно, Галка, мы свои люди, ты меня знаешь, я — тебя... Давай договоримся: заявление об уходе по собственному желанию пиши — я дело замну». Она написала, ушла, а через неделю выяснилось, что этот кагэбэшник коллегу ее выкрасть билеты вынудил — с тем, чтобы мою жену потом обвинить, и тогда Галочка мне сказала: «В этой стране жить нельзя, уезжать надо».

    — А вы ее любили...

    — Любил, но все эти гастроли, эта безумная жизнь советская семью, в общем, разрушила, мы в разводе были, и перед отъездом я на бывшей жене вторично женился (смеется).

    Когда нам из Израиля документы на семью Левенштейн пришли, оказалось, что по паспорту я Всеволод Борисович Новгородцев, русский (улыбается).

    — Добрый молодец...

    — Ну да, потому что фамилию поменял, — у меня идея как бы в щель залезть была, русским стать и до пенсии так дожить. Я: «Галочка, а ведь ты фамилию сохранила?». Она: «Да», и я предложил: «Давай снова поженимся — все равно вместе нам уезжать — и ты мне свою фамилию дашь». Она согласилась.

    — То есть вы в разводе, но все равно с ней уехать решили?

    — Она полгода меня уговаривала, и в итоге я согласился: мол, хорошо, ты мне свою фамилию, мою же, давай, и мы с тобой вместе уедем. Я семью склеить хотел.

    — Значит, ее любили...

    — Ну да, а что? Конечно, любил. Этот развод для меня болезненным был, у нас сын уже рос... Рассчитывал я на то, что заграничная среда, иноязычная, враждебная, нас сплотит.

    Мы в Куйбышевский загс приехали, я сказал: «На этой даме женюсь и ее фамилию взять хочу — советский закон этого ведь не запрещает». Они бумажки полистали: «Гражданка Левенштейн, у вас развод недооформлен — в суд, где вы разводились, идите, развод как следует оформьте. Свою старую фамилию Бурханова возьмете — вот тогда замуж и выходите, пусть ваш муж Бурхановым становится».

    Ну а мы ведь приглашение из Израиля получили, мы уже у КГБ на карандаше, за нами уже следят, и если очень долго правильных действий предпринимать не будешь...

    — ...вопросы возникнут...

    — ...вообще угодить куда-нибудь можно. Короче, такой сценарий придумал: Галочку, без макияжа, в скромной татарском платочке, в такси усадил — и мы в суд, где разводились, поехали. Я внизу остался, а она наверх, к судье, пошла и сказала: «Я раз­­вод дооформить». Он: «Да-да, какого числа?». Полистал — да, есть. «Вы свою девичью фамилию Бурханова взять хотите?».

    Галочка «разоткровенничалась»: «Я знаю, что с этой фамилией, которая у меня сейчас, жить неудобно, но поймите: за это время я институт окончила, у меня диплом на фамилию Левенштейн, сын родился — он Левенштейн: что ж мы с ним на разных фамилиях будем, да и диплом мне менять? Бог с ней уже, эту фамилию мне оставьте, даже если она неудобная». Тетка: «Ну что вы, советский закон этого не запрещает».

    Галочка на улицу вышла и прошептала: «Все в порядке». Идем к такси, я дверь открываю: «В Куйбышевский загс, пожалуйста, — на этой девушке я женюсь!». Так она мою фамилию мне вернула, снова Левенштейном я стал — и семья Левенштейн, условно, в государство Израиль отбыла...

    — ...а на самом деле?

    — А на самом деле, по матери я русский, для евреев не еврей, и к тому же в русском языке и русской культуре воспитан, ни одного еврейского слова, тем более молитв, не знаю, ничего (ну, с родственниками, конечно, общался, представление имею, но не более), Галочка — татарка (чего ей в Израиле делать?) и сын — полутатарин. Короче, от еврейского агентства HIAS мы отбились, они в Италию, в Рим, нас направили, мы под эгиду агентства International Rescue Committee — Международного комитета спасення, Ай-Эр-Си — или, как итальянцы называли, Ирчи, попали.

    «ВСЯ ФИЛОСОФИЯ ТОГО ВРЕМЕНИ: НЕ КУДА ЕХАТЬ, А ОТКУДА» 

    — И даже не представляя, чем заниматься будете, вот так уехали?

    — Вы знаете, вся философия того времени: не куда ехать, а откуда. Важно было оттуда выбраться, потому что там тупик, затхлость и всяческие неприятности, которые даже сейчас, через 40 лет, проявляются.

    Мы в Рим прибыли, около Рима приморский курорт Остия есть — очень древнее место, где еще со времен Цезаря или даже более ранних жили. Во времена Пунических войн национальный флот, например, там стоял, зимой там никого нет, потому что курорт и холодно, квартиры пустые стоят, и вот наш брат-эмигрант это дело пронюхал и квартиры круглогодично снимать стал, а итальянцы на это шли, потому что ну хоть какие-то деньги.

    Мы маленькую квартирку сняли — комнатка, кухня, чуланчик без окон, и у квартиры шесть на шесть такое патио, плиткой заложено: белье сушить или вечерком жарким стол поставить, ужин накрыть и, в общем, с Ринатом, сыном восьмилетним, в 76-м году там в футболянку гоняли.

    Вдруг в светлом драповом пальто мужчина с загорелым лицом входит — он свою мать ищет, которая в Америку едет и в этом же доме остановилась, он двери перепутал. Смотрю — вроде лицо знакомое, в Ленинграде такой джазовый фан был. Их два брата Фей­гиных было: старший, Фима, — первый советский культурист, «еврейский богатырь» его называли: он до сих пор жив, в Америке спортзал для престарелых держит — старикам мышцы качает. (Улыбается). Ну а Ленечка Фейгин, наоборот, легкоатлет был — мастер спорта по прыжкам в высоту. Институт физкультуры имени Лесгафта окончил, составителем анг­ло-русского и русско-английского словаря стал, который уже в печати рассыпали, потому что автор в Израиль уезжал — ну, неважно...

    Оказалось, что Ленечка уже на Би-би-си работает, он меня как джазового музыканта признал. Он на оркестр Вайнштейна ходил и, конечно, всех музыкантов, в том числе меня, знал. Спросил: «Сева, а что ты тут делаешь?». Я: «Да вот, нас на Канаду нацелили, Эдмонтон какой-то...». Он: «А давай к нам!». — «Куда?». — «Ну, на Би-би-си», а я вообще никогда об этом не думал...

    — Случай, видите...

    — Да, а Галочка (даст Бог ей здоровья!) говорит: «Нечего, нечего думать — в Рим поезжай и экзамены сдавай». Нужно было стандартный экзамен сдать — по переводу, а у меня диплом переводчика был, так что я даже без словаря перевел. Драмкружок вспомнил, с хорошей дикцией что-то прочел, ну и что-то написать нужно было, а я только в кино был, «Чайна-таун» смотрел и короткую рецензию написал. В общем, сдал — ничего выдающегося, но все равно годится, а потом дядька приехал — собеседование со мной проводить, но поскольку язык у меня поставлен, я хорошее впечатление произвел. После этого документы на проверку послали — на три месяца...

    — ...не из КГБ ли вы?

    — Да, в партии состоял ли и так далее. Все, чист, не участвовал, и мне контракт прислали: работать к нам приезжайте! — но как? У нас же из Советского Союза только выездная виза осталась — розовая бумажка с черно-белой фотографией: у нас ведь гражданство отбирали, и за это еще платить надо было...

    Мы классические беженцы были, или, как потом англичане в графе о национальности писали, nationality uncertain, то есть неопределенная какая-то у меня национальность (улыбается), и пришлось мне в итальянское полицейское управление идти, потому что они по международному закону дать человеку возможность из страны выехать обязаны.

    — Интересно, а ваши родители, отец тот же, который воевал и такую должность высокую занимал, к тому, что вы родину предаете и уезжаете, нормально отнеслись?

    — История эта ужасно трагическая! Отец, может, против отъезда как такового не возражал — таким уж советским патриотом он не был, но ветераном был, серьезными орденами награжденным — орден Ленина, две Красные Звезды имел...

    — Ничего себе!

    — Ну, он замначальника крупного отдела при Ленинградском штабе был и, конечно, на совет ветеранов в собственном доме ходил — для него важно было со всеми этими старичками встретиться и повспоминать, и тот факт, что сын у него уезжает... Система же позаботилась, чтобы тайное явным становилось, а у нас такая хитрая бумажка была — что материальных претензий родители к вам не имеют.

    — Ее подписать следовало?

    — Да, мол, если ты у родителей денег назанимал и сейчас за границу убежишь, а они потом долг требовать будут — что мы им ответим? При этом подписи твоих родителей в домовом комитете заверить долж­ны были, то есть весь комитет знать будет, что сын Бориса Иосифовича из 64-й квартиры в Израиль уезжает!

    Отец этого пережить не мог, и я дело не педалировал. Отец разнервничался, у него дисфункция щитовидной железы началась, 16 килограммов он потерял, в больницу попал, я к нему туда ездил, и, собственно, история эта тоже ничем не кончалась. Месяц прошел, другой, третий...

    — ...а разрешения все нет...

    — ...а я его сам останавливаю! У меня уже приглашение есть, но эту бумажку никак подписать не могу, а у меня приятель был, такой здоровенный тип Ося Хорошанский, у которого в трудовой книжке замечательная запись есть: «Принят на работу в ансамбль лилипутов в качестве бас-гитариста».

    (Смеется). Видимо, пока лилипуты выступали, он где-то за сценой играл.

    Короче, Осечка все решил — в это домоуправление пошел, с теткой зазнакомился и мне только сказал: «С тебя коробка птичьего молока и бутылка коньяка — самого лучшего». Ну, это мы достали, я к этой тетке пришел, она спросила: «Где у вас там эта бумажка?». Ха! — и печать шлепнула.

    Я к отцу в больницу: «Папа, все сделано, тебе волноваться не надо — никто ничего не знает...». Ну, он как-то душой обмяк, подписал — и все.

    «В КРУГАХ ЛИБЕРАЛЬНОЙ АНГЛИЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ ВЫСШИМ ШИКОМ НЕ ЗВАНИЕ СЭРА ПОЛУЧИТЬ СЧИТАЕТСЯ, А ОТ НЕГО ОТКАЗАТЬСЯ» 

    — Вы первым диск-жокеем в истории радиовещания на территории Советского Союза стали, для миллионов советских людей окно в мир западной музыки открыли, а свою популярность в СССР ощущали, о ней знали?

    — Вообще ничего не знал — мы просто в пустоту вещали, а в 79-м году, как сейчас помню, на глаза журнал «Посев» мне попался. Был такой, белогвардейский, и там статья — кто-то в Союз ездил, с молодежью общался, и одна фраза меня окрылила: «Ну, вся молодежь, конечно, Севу Новгородцева слушает...».

    Вот так, между прочим, — и все, но я понял: что-то происходит, а что диск-жокейства касается, то я, конечно, у английских мэтров учился.

    У меня три кумира было — Джон Пил знаменитый, который, как Хемингуэй, говорил: коротко и веско. «Я по Оксфорд-стрит шел и трех японцев видел, которые внимательно карту Манчестера разглядывали» — ну, у него такие шутки были (улыбается). Терри Воган — человек с роскошным баритоном, который два часа каждое утро страну будил: шутки у него литературные были — он ирландец, язык цветистый... И третий кумир — Кенни Эверетт, который передачи какими-то джинглами наполнял. Он очень музыкальный, из церковного хора мальчик, интонации потрясающие — сам с собой какие хочешь хоры записывал.

    Словом, когда мне эта передача досталась, я понял, что как-то жанру соответствовать надо, и вот отсюда все это и началось.

    — Как же вы репертуар подбирали?

    — Все очень просто. На Би-би-си никакой вкусовщины нет, все функционально, и лучшее, что в одной стране было, я до другой доносил. Все это я на бибисейских чартах или, как сейчас говорят, списках популярности, основывал, поэтому для Би-би-си все понятно было: это родной материал, но я впервые какие-то шуточки вставлять начал, которых раньше не было. Одна из первых такая: «Следующую песню для своего начальника я поставил». Пауза. «Он ее терпеть не может!» (улыбается).

    — Вы единственный бывший советский человек, орден Британской империи из рук королевы Великобритании принявший: это у вас на пиджаке не он?

    — Это (показывает) орденская колодка...

    — ...от того самого ордена?

    — Да.

    — А как он называется?

    — MBE, Member of the British Empire, то есть не в том смысле, что это железяка или знак, а как рыцарский орден. Это сообщество людей, и вот когда тебя туда принимают, членом его ты становишься и нагрудный знак тебе выдают — ну, как вот у вас Мальтийский, предположим, орден был бы. Это у меня серебряный крест...

    — ...а сам орден красиво выглядит?

    — Да.

    — Внушительный?

    — Я на концерты его надеваю, приходите (смеется).

    — За что эту награду вы получили?

    — За заслуги в радиовещании, но история тоже потрясающая. Однажды утром встаю и вниз, чтобы почту получить, спускаюсь, а в Англии почту просто через дверь суют, она на пол падает, и каждый там свое подбирает. В халатике прихожу, письмо с какими-то гербами, короной, сургучной печатью открываю, читаю — и ничего понять не могу. Жене говорю: «Лелик, давай я тебе прочту — может, ты объяснишь», и, в общем, мы совместно поняли, что меня на орден номинировать предлагают, но пишут мне, чтобы узнать, соглашусь ли я.

    — Ничего себе!

    — Мол, а вдруг против вы будете? Потом я узнал, что в кругах либеральной английской интеллигенции высшим шиком не звание сэра получить считается, а от него отказаться, то есть мне дают, а я говорю: «Пальто не надо!». Ну, я, конечно, написал, что за честь сочту, и так далее, тем более что до меня только Анатолия Максимовича Гольдберга в 82-м году наградили, но он условно русским был, поскольку в 1910 году в Петербурге родился и пятилетним мальчиком уехал.

    «КОРОЛЕВУ Я НЕ ПОЦЕЛОВАЛ — РУЧКАМИ ПОЖАЛСЯ» 

    — То есть первый советский человек с такой наградой — вы?

    — Получается, так.

    — Титул сэра это вам дает?

    — Нет, из пяти уровней благородности это первый шаг.

    — Церемония награждения красивая была?

    — Очень! — это одно из сильнейших впечатлений в жизни.

    — Как она проходила?

    — Во-первых, кучу бумаг прислали: пропуска такие, сякие, пятое, десятое, а во-вторых, предписание, как одеться: цилиндр, фрак с фалдами, перчатки...

    — ...и все это у вас было?

    — Нет, это на один день нанимают — на выходные я напрокат взял. Во дворце-то я к тому времени уже в третий раз был. Сначала от Би-би-си на королевские чаепития ходил, но днем, поэтому и цилиндр серый был, и фрак, а тут уже во всем черном прийти надо было.

    На территорию Букингемского дворца на своей машине въехать разрешили, место уже заготовлено было... Нас 313 человек в тот день было, кого награждали, — разными уровнями, мы мимо кавалергардов прошли, которые в высоких лакированных сапогах вот по сюда (показывает) стоят, то есть очень неоднозначно сегодня такая форма выглядит — кирасы блестящие, палаши, все такое... Нас в картинную галерею Ее Величества проводили, где окон нет, но сверху небесный свет льется, и там так неназойливо разные картины висят — Леонардо да Винчи, других мастеров...

    — Неназойливо...

    — Да, оригиналы всех знаменитейших художников Возрождения и позже — по-моему, до импрессионистов: их уже нет. Ну и роскошный дядька-кавалергард с палашом пришел, и так мягко, с юмором, нас инструктировал, как себя вести надо. С Ее Величеством разговаривая, в первый раз после своего ответа «your majesty» сказать следует, то есть «Ваше Величест­во», а потом, чтобы, как попка, не тараторить, в конце фразы «мэм» говорить — со словом «джем» рифмуется (улыбается).

    Королева всего около минуты речь произносила, но к каждому разговору подготовлена была — с кем общается, знала, о чем и за что человеку орден дали. Она с каждым разговаривала...

    — И орден лично вам прикрепляла?

    — Это еще одна историческая подробность, ведь если тремстам людям ордена прикалывать, все пальцы исколешь, поэтому на каждый маленькое колечко надето было, а у всех нас на пиджаках маленький незаметный крючочек висел. Поэтому орден ее величество не прикалывала, а, короткую беседу в течение минуты проведя, грациозным жестом колечко на крючочек надевала, и я должен был пять шагов назад пятиться, чтобы спиной к королеве не поворачиваться, и после этого по возможности грациозно это место покинуть (улыбается).

    — Королеву вы хоть поцеловали — по русскому-то обычаю?

    — Ручками пожался — ручку она мне подала.

    — Вас сфотографировали?

    — Ну, это все в многочисленных фильмах показано! Специальная фирма все снимает, а потом ваши куски вырезает и вам домой присылает — не знаю, как они определили, кто из трехсот человек есть кто, но у меня дома и видео, и фотографии есть, и в интернете тоже. Я слегка этот кодекс нарушил, потому что рекламу королева ненавидит, да и вообще, связями с дворцом хвастать в вqысших кругах не принято, однако я это не для прославления себя сделал...

    — ...а для прославления королевы...

    — Ну, это во-первых (смеется), поскольку ей в верности клялся. Я, к слову, всем говорю, что, случись война (мало ли чего?), я в английских окопах буду, потому что клятву давал (улыбается).

    «КОГДА «ДОБРЫМИ МОЛОДЦАМИ» РУКОВОДИЛ, АЛЛА БОРИСОВНА ПУГАЧЕВА ИЗ АККОМПАНИАТОРА МОСКОНЦЕРТАВ ПЕВИЦЫ ПЕРЕХОДИЛА» 

    — Вы множество интервью взяли, а самым ярким вашим собеседником кто был?

    — У меня несколько таких, и все они сейчас персоны нон грата. Это Виктор Суворов — он у меня на передаче 18 или 20 раз был, Владимир Буковский — очень яркий человек и Олег Антонович Гордиевский, потому что он всегда что-нибудь такое рассказывает... История его побега и остальное — совершенно драматические вещи.

    Ну и другие герои были вроде Верки Сердючки — она со своей мамой, в костюме со звездой пришла...

    — ...прекрасно!..

    — ...и такое шоу в студии нам устроила, что не дай бог (улыбается), а на «Севаоборот» рок-группы я иногда приглашал. Они в полном составе приходили, я для них самую большую студию на Би-би-си, в подвале, снимал: у нас такая S-6 или S-16 была, где когда-то бассейн был, — оттуда еще де Голль своим сопротивленцам вещал.

    Музыканты там концерт давали и со мной беседовали, и многие из них эти ленты, которые мы им вручали, потом в виде живых концертов на Би-би-си оформили. «Умка», например, Чиж...

    — Будучи апологетом западной музыки, в Великобритании за советской эстрадой вы следили?

    — Постольку поскольку. Конечно, с открытой душой это слушать не мог, как и упиваться, но хочу вам сказать, что, когда «Добрыми молодцами» руководил, Алла Борисовна Пугачева из аккомпаниатора Москонцерта (она же на фортепиано играет) в певицы переходила — как раз тогда это происходило. К слову, и Жанна Бичевская, ныне всем очень хорошо известная, по распределению в «Добрых молодцах» начинала — я ее туда пробил, в Росконцерт пошел и сказал, что к себе ее взять хочу. Так что с советской эстрадой в первом приближении я знаком.

    — Кто из музыкантов, из артистов на постсоветском пространстве вам нравится?

    — Я всех честных рокеров вроде Чижа люблю, Гребенщиков своими поэтическими прорывами меня иногда прямо до слез трогает. Например:

    Не успели все разлить, 
    а полжизни за кормою,
    И ни с лупой, ни с ружьем не найти 
    ее следы;
    Самый быстрый самолет не поспеет 
    за тобою,
    А куда деваться мне — я люблю 
    быть там, где ты.

    — Самый крутой советский и постсоветский рокер кто? Номер один?

    — Эстетически Шевчук мне не очень близок, но по всем параметрам — он, пожалуй, в зале наибольшее пространство собой закрывает.

    — Цой вас не трогает?

    — Цой мне до какой-то степени нравился, потому что в нем тайна была, та короткая формула, которой рок-н-ролл и силен. Рок-н-ролл ведь честное искусство, особенно когда оно еще, так сказать, галантерейным не стало, и там правду-матку рубить нужно, но как можно короче, как можно более концентрированно. Такие фразы Цоя, вроде (Цоя копирует) «денег нет, и в гости некуда пойти», состояние целого поколения отражали — ну поди-ка ты так сочини! Свои переживания и свой взгляд на вещи он не расцвечивал, а, наоборот, ужимал.

    — Опять-таки и Шевчук, и Цой — это ваш Ленинград...

    — Ну да.

    «СЕЙЧАС Я НА САМОМ ЮГЕ БОЛГАРИИ, В РОДОПСКИХ ГОРАХ, ЖИВУ» 

    — Радио как жанр, на ваш взгляд, умирает?

    — Ну, судя по количеству радиоведущих, расцветает (улыбается).

    — А почему тогда с Би-би-си вы ушли?

    — Время подошло: мне уже 75 лет было, но причина прозаическая. Я женился-разводился, женился-разводился, сейчас в третьем браке, мы уже 20 лет счастливы, но квартирка наша лондонская куплена в ипотеку, и из банка письмо мне пришло: мол, к вашему 75-летию, пожалуйста, с нами как-нибудь расплатитесь, и я понял, что, конечно, даже если еще пять жизней жить, всех этих денег мне не отдать (улы­бается), и мы решение квартиру ремонтировать приняли.

    У богатых друзей денег заняли, ремонт сделали, на рынок выставили и довольно удачно продали, а дальше что? Квартиру снимать, чтобы на работу ходить, зарабатывать и за квартиру платить? Этот круговорот меня не устраивал, тем более что на Би-би-си каждый день по восемь часов сидеть, эти свои куски писать, по три интервью в день брать...

    — ...тяжело...

    — Стресс накапливается — вы же сами знаете. Хоть мы с вами примерно одного стиля интервьюеры, то есть я никогда на интервью людей, мне неприятных, не приглашал и враждовать в эфире ни с кем не хотел — ну кому все это надо? Конфронтационный стиль мне чужд, как и вам.

    В общем, мы решение приняли, что жизнь менять, ломать надо, и, на Би-би-си сидя, я со спутника на Европу смотрел: где там места хорошие? И на юго-западе Болгарии огромный зеленый массив увидел, который греческую границу переходит, — километров 150 или 200, хоть партизанскую войну там начинай (улыбается). Съездить и посмотреть решил. Первая разведка неудачная была, но мы потом хорошую новую гостиницу нашли, где целое крыло под квартиры выделено. Квартиру на верхнем этаже купили — с огромным балконом, с видом на скалы Орфеевы...

    — ...и в Болгарии вы живете?

    — На самом юге ее, в Родопских горах.

    — «Хороша страна Болгария», как раньше пели?

    — Вы знаете, она очень разная, скажем, в Софии мы жить не могли бы.

    — Советский какой-то город...

    — Ну да, а здесь, во-первых, экология чистейшая, наш дом воду из горного ручья получает (и она чище минеральной), часто вокруг вообще никого нет.

    — То есть Великобританию вы оставили?

    — У меня там почтовый адрес есть, я резидент Англии...

    — ...но уехали?

    — Да, там не живу.

    — И вам в Болгарии нравится?

    — Очень!

    «ВРАГОВ У МЕНЯ НЕТ, КРОМЕ БЫВШИХ ЖЕН, — ВСЕ ОНИ ПОЧЕМУ-ТО МЕНЯ ОЧЕНЬ НЕ ЛЮБЯТ» 

    — Вы прекрасно выглядите в свои 79, и это не дежурный комплимент — думаю, вы и сами это замечаете, когда по утрам на себя в зеркало смотрите. Абсолютно молодой человек, а на сколько себя ощущаете?

    — Ну, знаете, если так вот куражиться, то вроде бы изменений нет, но иногда днем на часок прилечь надо, а то к обеду батарейка кончается, особенно если встал рано.

    — Ваша первая жена, с которой вы опять развелись, я так понимаю, в Анг­лии, жива?

    — Не очень здорова, но жива.

    — Отношения вы поддерживаете?

    — Только через сына, потому что врагов у меня нет, кроме бывших жен, — все они почему-то меня очень не любят. Активно... (Улыбается).

    — Может, за то, что хорошо выглядите?

    — Не знаю (смеется), но вариант этот не исключаю...

    — Как подданный королевы Великобритании, вы за Brexit или против?

    — Лично я считаю, что это ретроградный шаг и интересам страны он сильно навредить может. Почему за Brexit проголосовали, я понимаю: основная причина — дурные манеры людей, из Восточной Европы приехавших. Разговаривают громко, в метро бутерброд жевать могут, глаза в симпатичную девушку впяливши...

    — Что-то украсть...

    — Ну, украсть — не обязательно, для англичан, например, самое страшное — когда кто-то без очереди лезет, а у нас, по нашей славянской ментальности, всех обскакать, первым встать и схватить — это же самая высокая доблесть, понимаете?

    Так что тут нестыковка произошла, а анг­личане — они терпят-терпят, но слово свое потом скажут. Больше того: на голосование по Brexit даже люди, которые обычно никогда ни за что не голосуют, пришли.

    — Интересно...

    — Недовольные низы поднялись. Что дальше будет, не представляю, но страна сейчас в состоянии нервной тряски.

    «НОС СУПОСТАТУ УТЕРЕТЬ ОДНИМ СПОСОБОМ НАДО — СТРАНУ ПРОЦВЕТАЮЩЕЙ СДЕЛАТЬ» 

    — За ситуацией в Украине вы следите?

    — Ну да...

    — И что о российско-украинской вой­не думаете?

    — Ну, я вот, например, узнал, что в Киеве в результате этой войны миллион беженцев, и это, конечно, человеческая трагедия — миллион человек с насиженных мест снялись, где их деды и родители жили...

    — Более 10 тысяч погибших...

    — Что тут сказать? С точки зрения анг­личан и международной законности, Май­дан — очень некрасивая история, но россияне какие-то свои доводы выдвигают, Украину в излишнем национализме упрекают и так далее.

    Знаете, что я из сталинских времен помню? Что одним из самых страшных преступлений буржуазный национализм был, и по этой статье в основном украинцев сажали, то есть я еще тогда понял, что какой-то дух, какое-то ощущение нации в Украине сильно и, видимо, неистребимо. Ну, это и в Эстонии было, но в Эстонии — понятно, они под немцами 300 лет жили, а Украина — как?

    — Западная под Польшей была...

    — ...да, и под Австро-Венгрией...

    — В 39-м туда с танками части Красной Армии пришли, людей убивать, высылать и так далее начали — репрессии жесточайшие были...

    — Тем не менее ответить на ваш вопрос я так попытался бы: нос супостату утереть одним способом надо — страну процветающей сделать.

    — Абсолютно!

    — И все — чтобы экономика расцвела, международные связи укрепились, образование, медицина развивались... Я сегодня речь на благотворительном мероприятии произносил и сказал, что в странах, где взаимное уважение, дружба и любовь процветают, и экономика, и будущее иначе складываются, чем в тех, где люди друг друга подозревают и ненавидят, поэтому искренне желаю Украине по пути не ненависти, а любви пойти, строительства, а не разрушения, не поиска в неприятных тебе людях недостатков, а поиска всего позитивного — у кого что найти можешь.

    — Вы в фильме о Джеймсе Бонде снимались — кого там играли?

    — До этого консультантом на голливудских фильмах я был, там целая история, и однажды играть роль пришлось, потому что актер мой не явился, запил. Ну, я какого-то вохровца в лагере сыграл, зверскую рожу делал... Мне сказали: «О, убедительно!». На следующем фильме первый ассис­тент, который «action» или «stop» кричит («на­чали» режиссер у них не кричит — это первый ассистент делает), режиссеру посоветовал: мол, на летчика готовый человек у меня есть, искать тебе никого не надо.

    Я приехал, меня в фанерный вертолет провели, где я целый день умирал...

    — ...почему?

    — Потому что настоящий вертолет, который в фильме летает и который Джеймс Бонд сбил, — это на самом деле модель большая, метрового размера. Ее просто вблизи снимали, чтобы ощущение полнометражной машины было, а действия внутри вертолета в фанерной какой-то будке снимались — я там сидел и поляк один. Поскольку я русскоговорящий, мне сказали: «Давай!». Я: «Что «давай»?». — «Ну, вот ты из окна смотришь, внизу торосы, Джеймс Бонд прячется...». Я из окна выглядываю и поляку говорю: «Попробуй кого-нибудь тут найди!» — и в тот день я весь день погибал, шашкой ракетной розового цвета от Джеймса Бонда сшибаемый. К концу дня я весь розовый был, розовым кашлял...

    15 лет от того дня проматываем — мы уже с Леликом женаты, ее 15-летняя дочь Настя с нами живет, на свадьбу приехала и осталась, английского не знает. Мы в бывшем военном госпитале живем, где 240 квартир и свой клуб — бассейн, спортивный зал, и Настю там, как сына полка, приняли — учили, все показывали, рассказывали. Она с молодым актером, ирландцем, знакомится, который про Джеймса Бонда все знает, и ему говорит: «А мой step-father, приемный отец, в одной из картин сни­мался». Он встрепенулся: «В какой?». — «A wiew to a kill». — «Кого он там играл?». — «Летчика-вертолетчика». Ирландец паузу сделал и сказал (с акцентом): «Попробуй кого-нибудь тут найди!». (Хохочет).

    Записала Анна ШЕСТАК










    © Дмитрий Гордон, 2004-2013
    Разработка и сопровождение - УРА Интернет




      bigmir)net TOP 100 Rambler's Top100