В автобиографической книге «Безбилетный пассажир» легенда не только советского, но и, без преувеличения, мирового кинематографа кинорежиссер Георгий Данелия признался: что такое слава, он еще в далеком 47-м почувствовал, когда в девятом классе организовал школьный джаз. «Состав собрал: две скрипки, аккордеон, рояль и три конферансье, сам руководителем и ударником был... Нот я не знал, но поскольку в боксерской секции занимался, за меня все охотно проголосовали...».

Через полгода джаз запретили, однако Гия и компания не унывали — в репертуар польку, краковяк и другие «танцевальные ритмы» включили, а то, что раньше как джазовые композиции исполняли, пародией на джаз назвали — и пошли «пародировать» везде, куда приглашали. На вечерах в московских женских школах, на свадьбах и праздниках выступали — словом, концерты, как заправские звезды, давали, а младшие школьники за право носить за лидером бэнда тарелку и барабан буквально дрались.

Конечно, о том, что сын — личность творческая, родители знали. «Надо его во ВГИК отдать», — сказал отец, когда я школу окончил. «Почему во ВГИК?» — удивилась мама. «А куда же его, дурака, еще девать?» — описывает диалог родителей режиссер. В киношную среду попасть Георгию, казалось, было совершенно не трудно: мама, Мэри Анджапаридзе, — второй режиссер на «Мосфильме», родная тетя — великая актриса Верико Анджапаридзе, ее муж — легендарный режиссер Михаил Чиаурели, который дружбу не просто с сильными мира сего — с самим Сталиным — водил, однако по простому, казавшемуся таким естественным, пути Гия не пошел — в архитектурный поступил, окончил его и на работу по специальности устроился.

«По распределению я в ГИПРОГОР (Инс­титут проектирования городов) попал, в мастерскую перспективной планировки, — вспоминает Данелия. — Мы там решали, как города страны в течение ближайших 25 лет должны развиваться, но пока в Москве чертили — они там на месте строили. Мы не представляли, что они строят, а им плевать было на то, что мы чертим». Такая работа темпераментному грузинскому парню быстро наскучила и в бесцельную обязаловку превратилась: пришел, отбыл, ушел, но, к счастью, маялся Георгий недолго — изменить кардинально судьбу забавный случай помог.

Однажды Данелия с товарищем уснувшего на улице пьяницу поднять попытались, однако вставать тот не собирался и ворчал, что ни в какой помощи не нуждается, просто прилег по­удобнее — газету почитать. Как заядлого «читателя» зовут, Георгий даже не спросил, хотя потом не раз об этом жалел — иначе, кого благодарить, знал бы.

«Если бы тогда этот тип нам на глаза не попался, — признается режиссер, — может, жизнь моя на следующие полвека иначе сложилась бы. Не было бы бесконечных бессонных ночей и сердечных приступов, не выкуривал бы по три пачки сигарет в день, не увидел бы полярное сияние в Арктике и миражи в Каракумах, внучки не хвастались бы тем, что они мои внучки, а композитор Гия Канчели не подарил бы мне заграничную курточку из чистого хлопка... Дело в том, что пьяный «Советскую культуру» читал, а там заголовок был: «Мос­фильм» объявляет набор на режиссерские курсы».

С этих курсов, куда моего собеседника в первую очередь за блестяще нарисованные чертежным карандашом раскадровки взяли (как-никак архитектор, а рисовать архитектор обязан), все и началось. В 1960-м Георгий Данелия и его сокурсник Игорь Таланкин первый фильм выпустили — «Сережа», главные роли в котором по счастливой случайности звезды всесоюзного масштаба Сергей Бондарчук и Ирина Скобцева, знаменитые Отелло и Дездемона, сыграли...

Теперь, кто такой Данелия, и стар и млад знает, причем не только на территории бывшего СССР. «Фамилию мою, — смеется Георгий Николаевич, — произносили везде по-разному. В Италии — Данела, в Армении — Данелян, в Израиле — Даниэль, в Мексике — Данила, а в армии — Данеля», однако всюду (разве что кроме армии) она полным и окончательным синонимом к слову «комедия» остается. Не та причем, во время которой просто смеяться хочется, а та, которая задуматься заставляет.

О чем его «Не горюй!», «Мимино», «Кин-дза-дза» и от кого или от чего герой «Осеннего марафона» бежит, сказать сложно — может, поэтому мы все никак не устаем эти и другие фильмы Данелии пересматривать, каждый раз находя в них для себя новые мысли, новые смыслы, новые вопросы, ответов на которые по-настоящему гениальный художник никогда не даст. Почему? А он сам их всю жизнь ищет...

«СОФИКО ЧИАУРЕЛИ Я СПРОСИЛ: «А КОГО ТЫ ИГРАТЬ У МЕНЯ МОГЛА — АФОНЮ?» 

— Георгий Николаевич, добрый вечер, я счастлив, что мы, наконец, после нескольких лет ваших отказов от интервью по состоянию здоровья у вас дома, в прекрасном историческом центре Москвы, встречаемся. Знаете, я очень уважал вас как режиссера, а теперь еще и как человека полюбил, потому что с упоением ваши автобиографические книги прочитал. Мне кажется, то, что режиссером вы станете, наверное, свыше предопределено было, поскольку с такой родословной деваться ну просто некуда: тетя — одна из самых гениальных актрис ХХ века Верико Анд­жапаридзе, двоюродная сестра — Софико Чиаурели, которую вы, кстати, всего один раз сняли, да?

— (Разводит руками).

— Почему же несправедливость такая?

— Однажды какая-то передача была, где мы первый (оказалось, что и последний) раз вместе участвовали, и она мне в эфире ваш вопрос задала: «Почему же ты меня не снимал?».

— Только в «Не горюй!» пригласили...

— Я спросил: «А кого ты играть у меня могла — Афоню?» (улыбается).

Георгий Данелия, конец 50-х

Из книги Георгия Данелии «Безбилетный пассажир».

«Из рассказов Михаила Чиаурели. Красавицей Верико не была, но в ней столько шарма было, что мужчины сходили с ума. Поклонников у нее очень много было, но она молодого скульптора, обаятельного красавца Михаила Чиаурели полюбила, и он в нее влюбился и ради нее жену и ребенка оставил. Отец Михаила Эдишер, тбилисский зеленщик, долго не мог сына за это простить, а о Верико даже слышать не хотел: «Чтобы я никогда в глаза эту шлюху не видел!».

Чиаурели на стажировку в Германию послали, Верико с ним поехала и из Германии раньше мужа вернулась. В Германии Михаил подарки родителям купил и попросил Верико отцу его их отнести: «Ког­да он тебя увидит, меня простит — вкус у него есть».

Верико самое скромное платье надела, туфли без каблуков, гладко причесалась, на голову платок накинула и к свекру пошла.

Старый Эдишер — в шлепанцах, в заправленных в шерстяные носки сатиновых брюках и в рубашке навыпуск — в тбилисском дворике на ступеньках веранды первого этажа сидел и перебирал четки. Верико подошла и кожаный саквояж с подарками перед ним поставила.

— Здравствуйте, батоно Эдишер. Это вам ваш сын Миша из Германии прислал.

— Спасибо. А ты кто?

— Я та самая Верико, батоно Эдишер.

Эдишер внимательно Верико оглядел.

— Да... — тяжело вздохнул. — Теперь Мишу я понимаю. Ты такая красивая, такая хорошая... Разве можно в тебя не влюбиться?

Верико засмущалась и, чтобы поменять тему, сказала:

— Батоно Эдишер, здесь вот Миша кое-что вам купил и для мамы — шаль.

— Да? Спасибо, милая. Сейчас мы ее позовем... Соня! Соня!

— Что хочешь? — с веранды третьего этажа мать Чиаурели выглянула.

— Иди сюда! Мишина блядь приехала!

...Верико вся Грузия гордилась — она величественной и мудрой, как царица, была. Когда Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев Грузию посетил, встречать его Верико попросили.

Но она и другой была — простой и заботливой. Если я приходил, а Верико была дома одна, она накрывала на стол, ставила тарелки, несла суп... Мне даже хлеб нарезать не давала:

— Сиди. Я женщина.

Заботилась она обо мне, как мать. После желчного перитонита мне строгая диета была прописана, но когда в Тбилиси я приезжал, естественно, все время меня в гости приглашали. Только просили: «Пусть Верико ничего не знает!». Верико боялись — она очень за мной следила и виновникам нарушения моей диеты по полной программе выдавала: «Гиечка легкомысленный, но вы-то должны понимать, что кутить ему вредно!».

— Отец Софико Михайловны, знаменитый кинорежиссер Михаил Чиаурели, был к Сталину близок, и она мне рассказывала, как папа с очередных ночных посиделок с вождем в фуражке генералиссимуса при­ехал и они до утра тряслись, переживая, что же будет. Утром от Сталина пришли и вежливо попросили: «Фуражку отдайте, пожалуйста» — вот так Чиаурели и вождь головными уборами поменялись... Вам Михаил Эдишерович о своем общении со Сталиным что-то рассказывал?

Дядя Георгия Данелии народный артист СССР Михаил Чиаурели с супругой актрисой Верико Анджапаридзе и дочерью Софико, 60-е годы. «Дядя — единственный был, кто со Сталиным спорил. Другие боялись, а он воскликнуть мог: «Я лучше знаю!», хотя потом сидел и думал: «Господи, зачем я это сказал?»

— Вы знаете, до войны, точнее, до 38-го года, мы в бараке — здесь недалеко, у Красных ворот — жили, там у нас комната с отдельным входом была. Когда Чиаурели приезжал, останавливался у нас (это потом уже — в гостинице «Москва»), и если от Сталина возвращался, к нам домой приходил...

— ...в барак...

— ...да, и машина за ним тоже туда заезжала. Потом раза два — уже в коммунальной квартире мы жили — у нас в гостях он был: туда тоже машина за ним приезжала, и эти рассказы — о встречах со Сталиным — я слышал, ведь уже в сознательном возрасте был.

Из книги Георгия Данелии «Тостуемый пьет до дна».

«Чиаурели нередко на дачу к Сталину приглашали, а ужинал Сталин ночью, и Чиаурели под утро возвращался и часто не в гостиницу ехал, а к нам заезжал, чтобы впечатлениями поделиться. Из его рассказов мне запомнилось, что Сталин на гитаре играет и городские романсы поет, что спит на диване и на стул настольную лампу ставит, а еще, что суп из супницы гостям сам разливает, половником».

— Сталин, по его мнению, хорошим был человеком?

— Ну, если честно, вряд ли кто-то в то время сказать мог, что Сталин плохой, и, насколько я помню, вроде бы все окружающие искренне его любили. Сейчас же, как выясняется, не могу кого-либо найти, кто бы к нему с уважением относился (смеется)...

— ...хотя и такие есть...

— Конечно, Чиаурели Сталина не ругал...

— ...но он очарован им был, восхищен?

— Вы знаете, как-то даже говорить об этом не принято было. Восхищен — это Иисусом Христом, а тут — ну, видел, общался...

«ПИЛ СТАЛИН МАЛО — ЗА ВЕЧЕР БОКАЛ ВИНА, ВСЕМ ГОСТЯМ СУП И ВИНО САМ НАЛИВАЛ, И ЕЩЕ НА ГИТАРЕ ИГРАЛ И ПЕЛ — И РОМАНСЫ, И ГРУЗИНСКИЕ ПЕСНИ ЗАТЯГИВАЛ» 

— Вы, тем не менее, спрашивали дядю, какой Сталин в жизни, — они же мно­го общались, выпивали...

— Ну, во-первых, Сталин не пил — выпивал очень мало, за вечер бокал вина...

— Чиаурели у него тамадой был?

— Нет, но когда приходил, ему фужер коньяка наливали и говорили: «За товарища Сталина!», поэтому дальше он уже не все помнил, хотя единственным был, кто со Сталиным спорил. Другие боялись, нельзя было, а дядя воскликнуть мог: «Я лучше знаю!», хотя потом сидел и думал: «Господи, зачем я это сказал?» (улыбается). Рассказывал, что Сталин всем гостям суп и вино сам наливал, и еще меня очень удивило, что он на гитаре играл и пел. Слабеньким голосом, но несколько аккордов знал — и романсы, и грузинские песни затягивал. В общем, по рассказам Чиаурели, вроде такой доброжелательный, гостеприимный...

— ...дедушка был...

Вахтанг Кикабидзе и Верико Анджапаридзе в комедии «Не горюй!», 1969 год

— ...да, но как-то раз дядя очень напуганный к нам пришел. Тогда на Шостаковича навалились: дескать, музыку, для народа непонятную, пишет, а Чиаурели с Шос­таковичем дружил и за него заступиться решил. Когда в очередной раз у Сталина был, обмолвился, что в Союзе композиторов на Шостаковича нападают, критикуют, а это же лучший наш композитор... «Но он же музыку, непонятную для народа, пишет», — произнес Сталин. «Но это хорошая музыка», — возразил Чиаурели, и вдруг в глазах Сталина какую-то страшную бездну увидел. Сталин повторил: «Хорошая музыка не может быть непонятна народу». Дядя вспоминал: «Сталин так на меня посмотрел, что выдержать его взгляд я не мог, — это был совсем другой человек, не тот, с которым в стольких застольях участвовал!».

 Я кого-то из соратников Сталина читал (уже не помню, чьи это воспоминания были), но он тоже писал: когда Иосиф Виссарионович еще малоизвестным революционером Кобой в тюрьме, в Баку, был, даже если тихим голосом говорил, поч­ти шепотом, все уголовники слушали. Каким-то особым магнетизмом он обладал...

Вахтанг Кикабидзе, Софико Чиаурели и Анастасия Вертинская, «Не горюй!». «Ни такой семьи, ни такого города не было, все надо было придумывать...»

Из книги Георгия Данелии «Тостуемый пьет до дна».

«Когда Сталин умер, его рядом с Лениным положили, а на гранитной плите над входом в Мавзолей написали: «Ленин — Сталин». Ну а потом подумали-подумали и решили Сталина оттуда убрать.

В 1956 году в Тбилиси, в садике на набережной возле памятника Сталину, по этому поводу митинг собрался. Ораторы говорили, что Сталина надо в Мавзолее оставить, что он такой же хороший, как Ленин (таким плохим, как Сталин, Ленин намного позже стал).

В тот же день Мжаванадзе Хрущев позвонил и предупредил, что если он — Мжаванадзе — немедленно порядок не наведет, то он — Хрущев — всех грузин в Казахстан депортирует, куда Сталин чеченцев и ингушей депортировал.

Министр МВД Грузии предложил митингующих водометами разогнать, но Мжаванадзе не согласился: там пожилые люди, дети — простудятся. «Два-три дня поговорят-поговорят и по домам разойдутся». Василий Павлович, боевой генерал и лихой вояка, в жизни был человеком мягким, но министр внутренних дел Грузии всесоюзному министру подчинялся и водометы все-таки применил. Правда, чтобы своего первого секретаря ЦК не обидеть, не на большом митинге — у памятника Сталину, а на малом — в сквере у оперного театра, но когда вода в пожарных машинах кончилась, митингующие снова в садик вернулись.

На другой день утром (митинг три дня продолжался) к памятнику грузовик подъехал, в кузове которого, обнявшись, Ленин и Сталин стояли, — драматический театр города Гори актеров в костюмах и гриме вождей пролетариата командировал.

Распорядитель митинга объявил в микрофон: единомышленники из Гори Ленина и Сталина прислали, чтобы все видели — Ленин и Сталин друг друга любили! И Ленин Сталина верным ленинцем считал!

— Пусть Ленин Сталину руку пожмет! — крикнули из толпы.

И Ленин пожал Сталину руку.

— Пусть поцелует! — попросили.

И Ленин поцеловал Сталина.

— И Сталин тоже пусть Ленина поцелует! — потребовали собравшиеся.

И Сталин поцеловал Ленина.

— Пока не разденутся и не лягут, у них ничего не получится! — крикнул кто-то.

Все засмеялись.

— Прошу цирк не устраивать! — распорядитель митинга сердито по микрофону постучал, — мы здесь важные вопросы решаем!

Слово поэту предоставили, который свои стихи о Сталине прочитал.

Ленин и Сталин в кузове грузовика весь день простояли. Ленин время от времени вперед правую руку выкидывал (как это актер Щукин в фильме «Ленин в Октябре» делал) и выкрикивал: «Да здравствуют Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин!», а Сталин трубку посасывал и медленно, по-сталински, по грузовику расхаживал — два шага туда, два — обратно (как это в фильме «Падение Берлина» актер Геловани делал). Изредка Сталин с кузова слезал, за грузовик прятался и, жадно затягиваясь, сигарету «Дукат» выкуривал (трубкой он затягиваться не умел — кашлял).

На следующий день митинг продолжился. С утра Ленин и Сталин на боевом посту снова стояли. К митингующим тбилисцам приехавшие из других городов «сталинисты» присоединились. Однорукий старенький полковник из Краснодара сказал, что речь написал, но читать ее не будет, просто пару вопросов Владимиру Ильичу задаст.

— Ленин, а Ленин! Сюда смотри! Вот скажи народу, кто для тебя Мавзолей построил?! Кто?!

— Сталин? — неуверенно спросил Ленин.

— А все твои заветы кто выполнил? Пушкин?

— Зачем Пушкин? Товарищ Сталин Иосиф Виссарионович, — сказал Ленин с грузинским акцентом.

— А теперь, когда его из Мавзолея выносят, почему ты молчишь?!

— Я? — растерялся Ленин.

— Ты на меня смотри, чего глазами бегаешь?! Народу отвечай, почему?!

— Потому что он умер! — выручил Ленина Сталин.

— Правильный ответ! В этом все дело! Ленина нет, Сталина нет, и этим ревизионисты и антимарксисты воспользовались! Я предлагаю заявление написать и в Китай товарищу Мао Цзэдуну его послать...

— Товарищ полковник, — остановил его осторожный распорядитель, — не отклоняйтесь от темы.

В середине дня Сталин посмотрел на часы, кряхтя, с грузовика слез (ему за 70 было), к рас­порядителю подошел и что-то ему на ухо шепнул.

— Товарищи, — обратился рас­порядитель к народу, — Сталин просит, чтобы мы его отпустили, у него вечером спектакль. Отпускаем?

— Нет! Не отпускаем!

Тогда Сталин взял микрофон и взмо­лился:

— Товарищи, замены у меня нет — спектакль сорвется! Разрешите отлучиться! Очень прошу!

— А Ленин?

— Ленин остается, Ленин будет с вами! — воскликнул Сталин. — Робик, подтверди! — обратился он к Ленину.

— Ребята! — закричал Ленин. — У ме­ня на этой неделе спектаклей нет! Я все время буду здесь с вами стоять! Сколько скажете — столько и буду!

— Поклянись! — потребовали из толпы.

— Мамой клянусь! — закричал Ленин.

Кончилось все трагично. По при­казу из центра в город вошли войска МВД. Были убитые».

«ЗА СТОЛОМ ВО ГЛАВЕ СО СТАЛИНЫМ ЧЛЕНЫ ПОЛИТБЮРО СИДЯТ, И ВДРУГ НЕБРИТЫЙ ЧЕЛОВЕК В МЯТОМ КИТЕЛЕ СТАЛИНА ЗАХОДИТ, НА СТАЛИНА СОВЕРШЕННО НЕ ПОХОЖИЙ...» 

— В фильмах Чиаурели «Великое зарево», «Клятва», «Падение Берлина» и «Незабываемый 1919 год» Сталина артист Михаил Геловани играл — с Иосифом Виссарионовичем лично знаком он был?

— Ну, эту историю я знаю, поскольку тогда-то уже совсем взрослый был (улыбается). Геловани Сталина все время играл, а в жизни так и не видел, и постоянно Чиаурели упрашивал: «Дайте мне хоть посмотреть, какой он, а то только в хронике вижу...». Ну и Чиаурели разыгрывать его стал: Геловани якобы от Сталина звонили и говорили: «Товарищ Геловани, с вами товарищ Сталин встретиться хочет, но чтобы общение в неформальной обстановке проходило, нужно отдельный кабинет в ресторане «Ара­гви» заказать...».

— ...и он заказывал?

Лауреат четырех Сталинских премий народный артист СССР Михаил Геловани прославился многократным исполнением роли Сталина в советских кинокартинах. «Он так долго Сталина играл, что костюмы, в которых снимался и которые ему отдавали, чем-то вроде пижамы ему служили»

— Да, но приходил туда, естественно, не Сталин, а Чиаурели с компанией — раза два такое было. В итоге, когда дядя со Сталиным в одной машине на дачу ехал, он таки сказал, что Геловани познакомиться с ним мечтает, и Иосиф Виссарионович ответил: «Давайте его позовем». А я у Геловани бывал — он так долго Сталина играл, что костюмы, в которых снимался и которые ему отдавали, чем-то вроде пижамы ему служили.

— Мания величия началась?

— Нет, просто «сталинский» китель дома носил. Очень отзывчивый, обаятельный человек, на свой экранный образ совершенно не похожий, — кутить любил...

— ...на широкую ногу жить...

— ...щедрый, открытый, любимец общества. Киноактеры его обожали, потому что он всем все устраивал — авторитет почти как у самого Сталина имел. Квартиры, детские сады пробивал, многим помог (когда хоронили, столько добрых слов о нем сказали), и тут ему звонят: «Товарищ Геловани? Товарищ Сталин на дачу вас приглашает. Мы за вами через 40 минут заедем — будьте готовы». Он: «Хорошо-хорошо, на­чинаю готовиться» — и на диван улегся — к розыгрышам-то привык... Какой-то полковник, в общем, приехал, в дверь звонит — Геловани, небритый, в сталинском кителе, открывает. Полковник удивленно: «Вы пря­мо так поедете?» — мол, может, ты хоть побреешься? — а Геловани: «Да!». Полковник плечами пожал, спускаются они, Геловани смотрит — машина какая-то подозрительная — черный лимузин «паккард»...

— ...не Чиаурели явно...

— Геловани удивился, конечно, но решил, что Чиаурели и «паккард» добыть смог. Сели в машину, полковник взял трубку и сказал: «Седьмой, я третий, еду». Те­лефон в машине Геловани смутил, а когда регулировщики стали автомобилю честь отдавать, Геловани заволновался всерьез. «Извините, а куда мы едем?». — «К товарищу Сталину». — «Ради Бога, давайте вернемся — мне надо переодеться, побриться...». — «Поздно». Чиаурели рассказывал мне: «За столом во главе со Сталиным члены Политбюро сидят, и вдруг небритый человек в мятом кителе Сталина заходит, на Сталина совершенно не похожий. Сталин на секунду взгляд на него перевел, глаза отвел и больше в его сторону уже не смотрел...

— Но хоть за стол его пригласили?

Жерар Дармон, Олег Янковский и Леонид Ярмольник в картине «Паспорт», снятой в копродукции СССР — Франция — Австрия — Израиль, 1990 год

— Да, никто его не выгонял, разумеется, но после этого — запрет его в роли Сталина снимать везде! Сталина Алексей Дикий играть начал, а Михаил Геловани не у дел остался и в довольно-таки плохом финансовом состоянии оказался: жить ему было не на что.

Из книги Георгия Данелии «Тостуемый пьет до дна».

«Геловани безработным стал и очень нуждался, и Чиаурели попало — после того как фильм о Сталине «Незабываемый 1919 год» в прессе разгромили, он несколько лет ничего не снимал.

Когда Сталин умер, Чиаурели за пропаганду культа личности в Свердловск выслали хроникальный фильм о выплавке чугуна снимать.

Перед отъездом дядя Миша пришел к нам и долго, часа четыре, романсы на магнитофон пел, на всякий случай (некоторые из этих русских романсов я услышал впервые и не слышал потом никогда). Эту плен­ку я бережно в ящике письменного стола хранил, а через несколько лет, когда кому-то послушать хотел дать, она рассыпалась — советские пленки не сохранялись».

«ОБАМЕ Я ПОЗВОНИТЬ ПЫТАЛСЯ, НО ВРЕМЯ У НАС РАЗНОЕ, НИКАК СОСТЫКОВАТЬСЯ НЕ МОЖЕМ» 

— Вы знаменитейший режиссер, народный артист Советского Союза, лауреат нескольких Государственных пре­мий, обладатель едва ли не всех возможных призов международных фестивалей — я даже не знаю, у кого из ваших коллег столько еще наград...

— (На шкаф показывает). Вон они все стоят...

— Евгений Леонов о вас сказал: «Кто такой Георгий Данелия? Это просто добрый человек — и талант его добр, и филь­мы его добрые», а вы вот не­давно заметили: «Кино стало злее, мощный натиск агрессии идет. Сейчас вообще время тотальной агрессии...». Это действительно так? Вас как художника это тревожит?

Фрунзик Мкртчян и Вахтанг Кикабидзе в «Мимино», 1977 год. «Валик-джан, я тебе один умный вещь скажу, но только ты не обижайся»

— Вы знаете, это не только в людях — это в атмосфере разлито. У меня такое странное чувство в 90-х годах было... Вечером я с собачкой гулял, и мне страшно было — вот иду по улице, вроде нет никого, а страшно. Или компания навстречу — и тоже страшно: они агрессивно идут, или к отпору готовые, или к нападению. С тех пор такое чувство и появилось — не то чтобы страха, но опасности, и вот я в Израиль поехал — мы «Паспорт» снимали. Там очень много арабов тогда было — и на улицах Тель-Авива, и на базаре. Сейчас их в таком количестве нет, хотя ситуация и нынче напряженная, но там я тогда вечером выходил — и страшно мне не было! Я анализировать стал и к выводу пришел, что у нас ярость, агрессия, злоба как-то накапливается. Во всем мире, куда бы ты ни при­ехал, — в номер зашел, и тебе спокойно, а в Москве вроде и номер не хуже, и гостиница хорошая, но этого спокойствия нет. Что же касается искусства... Я давно внимание обратил, что в американском кино, если один полицейский нехороший, второй обязательно хороший, или афромериканец — по-нашему негр: если плохой есть, обязательно есть и хороший.

— Политкорректность...

— И чем это кончилось? Президентом темнокожего выбрали — вот так искусство сработало! — а когда впервые в Америку я попал, темнокожих в какие-то рестораны даже не впускали...

— Это вообще правда или легенда красивая, что Обама с вашим искусст­вом знаком?

— Бог его знает: я ему позвонить пытался, но время у нас разное, никак состыковаться не можем (улыбается). Кто-то из программы «Серебряный дождь» с офисом Обамы, типа, связался, и там сказали, что в юности он фильм «Кин-дза-дза» посмотрел и так его полюбил, что на все вопросы отвечал: «Ку». Все, кто над этой картиной работал, уверены, что это правда, а те, кто нам завидуют, говорят, что выдумка.

— Вы как-то признались, что все ваши фильмы — сказка, а какая из этих сказок самая у вас любимая, какое дитя?

— Вы знаете, в отличие от детей это меняется (улыбается) — то один фильм под настроение нравится, то другой... Я, скажем, картину «Слезы капали» очень люблю, которая мало известна, — большого проката у нее не было...

— Грустный такой фильм...

— Тогда очень тяжелый год у меня был: трагедия с сыном (сын Георгия Данелии Николай — кинорежиссер, поэт и художник — трагически погиб вследствие увлечения наркотиками. — Д. Г.), ужасное настроение, я долго болел, а после болезни вышел — и такая вот картина получи­лась. Я там себе как режиссер кое-какие задачи поставил, и выполнить их, слава богу, удалось — этого, может, никто не замечает, но для меня как художника это очень важно.

— Когда телевизор включаете, а там ваша лента идет, смотрите?

— Нет. Смотрел, когда они выходили, затем на кинофестивалях, причем в обычный зрительный зал ходил...

— ...чтобы реакцию видеть...

— ...да, а по телевизору уже нет, потому что качество не то, звук не тот, и, мало того, ты сидишь и один смотришь, а в памяти — зал на полторы тысячи человек, и поскольку фильмы с юмором получились, то хохот...

— ...то слезы...

— Ну, слез не слышишь...

— ...но чувствуешь...

Леонид Куравлев и Савелий Крамаров, «Афоня». Эта комедия Георгия Данелии стала лидером советского кинопроката 1975 года

— ...а хохот слышишь. Я как-то одну из своих картин с Андроном Кончаловским смотрел, он вышел и говорит: «Как я тебе завидую! Я, когда свой фильм в кинотеатре смотрю, понятия не имею, понравился он зрителям — не понравился, а ты по хохоту определяешь» — я к этому привык, а в тишине...

— ...вам просто неинтересно, наверное...

— Нет, просто не хочу, и «Кин-дза-дза!», скажем, лет 25 не видел.

«НЕДАВНО «МИМИНО» ВКЛЮЧИЛ, ОТ НАЧАЛА ДО КОНЦА ПОСМОТРЕЛ, И МНЕ ЭТА КАРТИНА ПОНРАВИЛАСЬ» 

— О чем же там речь, простите, вы по­мните? Если столько лет не смотрели...

— Помню (смеется) — память у меня хорошая, а недавно вот «Мимино» включил — качество не такое уж паршивое... От начала до конца посмотрел, и мне эта картина по­нравилась, хотя в свое время я понимал, что по сравнению с «Совсем пропащим», или «Не горюй!», или с тем же «Осенним марафоном» она проигрывает — как про­изведение, с профессиональной точки зрения. Только сейчас понял, почему ее бесконечно показывают: в ней какой-то...

— ...оптимизм заложен...

Фрунзик Мкртчян и Вахтанг Кикабидзе, «Не горюй!». «А хочешь конфетку дам?». — «Конечно». — «Нету...»

— Какой-то секрет есть, что оторваться невозможно, хотя все уже наизусть знаешь, и еще, мне кажется, людям простых, добрых, человеческих отношений не хватает, ведь нормальные человеческие отношения — они и есть добрые.

Из книги Георгия Данелии «Кот ушел, а улыбка осталась».

«Ночью из Одессы представитель «Мос­фильма» на фестивале «Золотой Дюк» мне позвонил — извинился, что так поздно, но так соединили, и возмущенно сообщил, что они здесь, на этом фестивале, «Мосфильм» дискриминируют. Фонду Ролана Быкова для самого Быкова двухэтажный номер с сауной и бильярдной выделили, а «Мосфильму» для Георгия Данелии одноэтажный, без сауны и бильярда, дают.

— Георгий Николаевич, может, вам вообще приезжать на этот фестиваль не стоит? Подумайте.

И я подумал. Здесь река, лодка, удочка, на рассвете встаешь — спокойно, красиво, тишина, а там одноэтажный номер без сауны и тусовка. И решил, что фильм «Паспорт» прекрасно могут посмотреть и без меня. И авиабилет на Одессу сдал.

А в тот же день вечером по телевизору среди прочих новостей объявили, что в Одессе на фестивале «Золотой Дюк» будут 60-летие режиссера Данелии отмечать (25 августа 1990 года мне 60 стукнуло — никогда не думал, что до такого почтенного возраста доживу).

— Георгий Николаевич, надо лететь, — сказали все.

На следующий день товарищ в аэропорт поехал билет менять — с моим паспортом и удостоверением. В этом году я звание «Народный артист СССР» получил и удостоверение, которое президент СССР Горбачев подписал.

В кассах билетов на Одессу не было. Гена к дежурному администратору пошел и спросил:

— Может, для этого товарища местечко найдется? — и на стол перед ним мое удостоверение положил.

Администратор синюю книжицу взял, раскрыл, прочитал, закрыл.

— Пойдемте.

Они в зал для пассажиров вышли, администратор к урне направился, бросил туда мое удостоверение и плюнул.

— Вот так вот! — сказал он Гене, развернулся и ушел.

Гена извлек из урны мое оплеванное удостоверение, платком протер и опять к администратору последовал. Постучался, вошел.

— Ну, что еще?

— Билет на Одессу нужен.

— Этот антихрист страну до ручки довел, виноградники все вырубили, зарплату не платят, люди голодают, за водкой до смерти давятся, а я должен билеты для его жополизов искать?! Не дождется! — гневно произнес администратор.

— Ты «Мимино» смотрел? — спросил Гена.

— Смотрел, а что?

— Это он снял. Данелия.

В Одессу в кабине с летчиками я летел. Рассказывал, что в фильме «Джентльмены удачи» в цистерне не цемент, а подкрашенное тесто...».

«ИЗ ВСЕХ СВОИХ ФИЛЬМОВ ТОЛЬКО «НЕ ГОРЮЙ!» НА ТВЕРДУЮ ПЯТЕРКУ ОЦЕНИВАЮ» 

— Сегодня, с высоты прожитых лет, что-то в фильмах своих изменить вам не хотелось бы?

— Ну, скажем, если бы «Афоню» заново снимал, в деревню его бы не отсылал (смеется).

— Что ему, мол, там делать?

Наталья Гундарева и Олег Басилашвили в философской комедии по сценарию Александра Володина на основе его одноименной пьесы «Осенний марафон», 1979 год

— Я даже как-то эту деревню отрезал и без нее в одном кинотеатре картину показывал. Помните ее?

— Конечно!

— Вот он в аэропорту лежит, к нему милиционер подходит — а где этот аэропорт, в деревне или Ярославле, где мы снимали, какое это имеет значение? Все посмотрели — и ничего, вопросов не было.

— Это правда, что вы свои фильмы по пятибалльной шкале оцениваете?

— Да.

— Пять с плюсом какой-то имеет?

— Нет.

— А твердую пятерку?

— «Не горюй!».

— «Осенний марафон», по-вашему, хуже?

— Наверное, и я объясню, почему. Его, в принципе, как снимать, понятно...

— ...а «Не горюй!» попробуй сними!

— Дело не в том: ни такой семьи, ни такого города не было — все надо было придумывать, создавать, а в итоге такой мир получился, что когда люди смотрят, за чис­тую монету все принимают.

Из книги Георгия Данелии «Безбилетный пассажир».

«Съемочная группа «Не горюй!» смешанная была: операторы и звуковики — с «Мосфильма», а режиссеры и администраторы — грузины, но работали дружно: я давно заметил, что когда люди работают, национальных проблем не возникает, однако недоразумения случались.

Когда в горах недалеко от Тбилиси снимали, кто-то еду с собой привозил, а кто-то в ресторан обедать ходил. Юсов с женой из ресторана вернулись, и он мне говорит:

— Мы уезжаем. Если грузины так к русским относятся, то и я кино про них снимать не хочу.

Выяснилось, что в ресторане Юсов потроха заказал, и ему сказали: «Нет», а потом наш Дато с ассистенткой-грузинкой пришел, и им потроха подали.

— Вадим, не горячись, — попросил я. — Что-то тут не то — может, ты хозяина чем-то обидел?

— Ничем я его не обижал — просто я русский.

Я к хозяину ресторана пошел.

— Уважаемый, — пояснил он, — посмотри в меню. Там написано: «Потроха — 37 коп.», а я на базаре их покупаю, порция рубль 60 мне обходится, и еще накладные, то, се... Два рубля. Грузин знает и два рубля платит, а русский или латыш как написано платит — 37 копеек: зачем же я буду подарки ему делать?

Я Вадиму все объяснил, сначала он не поверил, и вечером эксперимент мы поставили: Юсов в другой ресторан пришел и официанта, как я научил, попросил:

— Что-нибудь хорошее принесите, а сколько это стоит, я знаю.

И официант заказ выполнять кинулся.

Больше у Вадима Юсова в Грузии проблем не было.

Проблема у Евгения Леонова возникла.

Снимали мы под Гори сцену на мосту «встреча Бенжамена и Луки с Солдатом». В перерыве мы с Женей в столовую пошли, суп харчо заказали, и на Леонова из посетителей тут же один уставился — милиционер лет 50, худой, лысый, в мятой, застиранной гимнастерке. Просто глазами его буравил, и тогда Леонов не выдержал и спросил:

— Что?

— Я тебя узнал!

Женя улыбнулся — он привык, что его узнают, а милиционер наган достал и на Леонова наставил:

— Руки вверх!

— Ты что, очумел? — спросил я. — Ты что вытворяешь?

— И ты руки вверх! А то стреляю!

Мы с Леоновым руки подняли.

— Быстро на выход! А то стреляю!

— Пошли, — я Жене сказал, — вдруг этот идиот и в самом деле выстрелит.

И мы из столовой вышли и по улице пошагали — впереди мы с Леоновым с поднятыми руками, а сзади милиционер с наганом. Прохожие останавливаются, Леонова узнают, улыбаются, кто-то даже аплодирует... Киношники дурака валяют!

— Может, хоть руки опустить можно? — спросил я.

— Молчать! А то стреляю!

Так и пришли в отделение.

— Вот он, поймал! — сообщил милиционер начальнику.

— Опять? — устало спросил тот. — У тебя глаза есть? Ты на фотографию посмотри: тот худой, высокий, а этот... — Начальник осекся. — Извините, вы не актер Леонов?

— Да, это Евгений Леонов, — сказал я.

Начальник за голову схватился:

— Извините, товарищ Леонов! Он идиот! Он кретин! — И милиционеру: — Ты что вы­творяешь?! Ты что, хочешь, чтобы меня вообще посадили? Давай сюда револьвер! Немедленно! И разрешение на ношение оружия! Нет у тебя больше разрешения! — И Же­не: — Товарищ Леонов, тысячу раз извините! Из тюрьмы особо опасный преступник сбежал, по национальнос­ти — русский, и этот осел выслужиться решил: вы — уже пятый русский, которого он приводит! Вчера ученика девятого класса привел. — И на милиционера заорал: — Сколько можно тебе повторять, ишак, что русский — это не особая примета?! Русский — это национальность!».

Георгий Данелия, Юрий Яковлев, Евгений Леонов, Станислав Любшин и Леван Габриадзе на съемках комедийной антиутопии «Кин-дза-дза!», 1985 год

Из книги Георгия Данелии «Тостуемый пьет до дна».

«Как-то с Гамзатовым и Огневым мы на моем «москвиче» в Дом литераторов пообедать приехали. Пока я машину запирал и щетки снимал, чтобы их не украли, Расул и Володя в ресторан прошли. Меня на входе вахтерша остановила:

— Ваше удостоверение (в Дом литераторов только по членским билетам Союза писателей пускали, а у меня такого не было. — Г. Д.).

— Я шофер Расула Гамзатова, — сообразил я и щетки ей показал.

— Проходите.

Лет через 10, когда итальянская делегация приехала — Софи Лорен, Марчелло Мастроянни и Луиджи Де Лаурентиис, — я их на ужин в ресторан Дома литераторов пригласил.

За эти годы я узнаваемой личностью стал: меня несколько раз по телевизору в «Кинопанораме» показывали, фотографии в журнале «Советский экран» мелькали, и теперь в Доме литераторов меня встречали тепло и сердечно.

Когда мы все в вестибюль вошли, я вахтерше сказал:

— Это итальянские гости. Они со мной.

— Пожалуйста, пожалуйста, очень рады вас видеть! — поприветствовала меня вахтерша.

Я уже к гардеробу гостей повел, и вдруг за спиной мужской голос услышал:

— Ты чего это кого попало пускаешь? Почему членские билеты не спрашиваешь?!

Я обернулся. К вахтерше важный мужчина подошел (как выяснилось потом, администратор Дома литераторов).

— Это не кто попало, это гости вот этого товарища, — вахтерша на меня показала.

— Гражданин, я извиняюсь, вы член Союза писателей? — спросил меня администратор.

— Нет.

— Федор, не раздевай! — дал он команду гардеробщику. — Сожалею, но у нас только для членов Союза писателей.

Но тут вахтерша поспешно громким шепотом сообщила:

— Это шофер Расула Гамзатовича!

— Что же ты сразу не сказала?! Здравствуй, дорогой! — администратор крепко пожал мне руку. — Федор, раздевай!».

Популярность... Буба популярен с тех пор, как мальчишкой в ансамбле стал петь, и чтобы не узнавали, он в черных очках и надвинутой на глаза кепке ходил.

— Ты даже не представляешь, как это раздражать начинает, когда все на тебя глаза таращат, — говорил он.

Не помню случая, когда на него глаза не таращили.

Снимали мы на летном поле в Тбилис­ском аэропорту сцену «Голландские куры». Когда перерыв объявили, Буба меня позвал:

— Пошли в «Интурист» сосиски покушаем.

— А пустят?

— Пустят.

Большой зал с буфетом, столики, пусто — только за одним два грузина шампанское пьют, а в углу женщина в форме гражданской авиации журнал листает.

— Ты сиди, я принесу, — Буба к стойке буфета направился.

Я сел. Буба подошел к стойке и сказал:

— Шесть сосисок и два салата.

— Гражданин, здесь только интуристов обслуживают, — холодно ответила буфетчица.

— Ну а если мы очень попросим? — Буба снял черные очки и фирменной улыбкой своей улыбнулся.

— Гражданин, вы что, не слышите? Это зал, где только иностранных туристов обслуживают, — повторила буфетчица. — Уходите отсюда!

Буба в летной фуражке, с наклеенными усами был, и буфетчица его не узнала.

— Покажите нам в этом зале хотя бы одного иностранного туриста, и мы уйдем! — произнес с места я.

— А ну прекратите дискуссию! — начальст­венным тоном человек за столи­ком произнес. — Хотите, чтобы я ми­лицию вызвал?!

— Вызывай, — сказал Буба, — только быстрее, пока у нас перерыв не закончился.

— Что?! — взревел человек. — Нелли, вызови Мераба, пусть он этих отсюда вышвырнет!

— Гурам Иванович, одну секундочку, — вмешалась женщина в форме. — Это же кинорежиссер Георгий Данелия! Георгий, не оби­жайтесь, Гурам Иванович вас не узнал. Нелли, отпусти тому в кожанке сосиски и все, что он скажет! — крикнула она буфетчице.

— Не нужны нам ваши паршивые сосиски! — вдруг взорвался Буба. — Пошли отсюда!

И зашагал к двери. В дверях не выдержал, повернулся, приклеенные усы содрал и сказал:

— Гурам Иванович, если ваш Мераб разыскивать меня будет, передайте, что Буба Кикабидзе автограф ему не даст.

Мне тоже выйти пришлось, я Бубу догнал, и мы шли молча. По времени никуда уже не успевали.

— А сосиски там были хорошие, — сказал Буба.

— Откуда ты знаешь?

— Пахло вкусно. Извини, сорвался.

Снимать голодные начали, и тут видим: Гурам Иванович идет, а за ним Нелли с подносом. На подносе две глубокие тарелки с дымящимися сосисками, хлеб, зелень, две бутылки шампанского и две плитки шоколада «Три богатыря».

Прежде чем эту сцену описывать, я Бубе позвонил и спросил разрешения.

— Николаевич, ты и про Никулинаса рас­скажи, — попросил он».

Что ж, «Совсем пропащий» в Литве, в Каунасе, мы снимали. Утром, до съемок, на рынке всякой снеди и копченой рыбы купили, вечером ужинать в моем номере гостиницы сели.

— Пиво купить забыли, — вздохнул Леонов.

— Младшие бегут в магазин, — сказал я.

Младшим по возрасту был Буба.

— Я сбегаю, — согласился Буба, — но пусть и Женя пойдет.

— Зачем? — Леонову никуда идти не хотелось.

— Магазины уже закрываются, а тебя узнают и дадут. (На роль герцога Буба усы и бородку отпустил, и никто его не узнавал).

Гастроном был закрыт, но продавщицы еще не ушли. Леонов к стеклу витрины прильнул, а Буба постучал и крикнул:
— Девочки! Посмотрите, кто к вам пришел!

Одна из продавщиц оглянулась, увидела Леонова и завопила:

— Рутас, иди сюда! Скорее! Посмотри! Там Никулинас стоит! Никулинас! (Леонова с Юрием Никулиным перепутала).

Мы с Женей в одном номере жили... Когда легли спать, он в темноте долго вздыхал, а потом пробормотал:

— Работаешь... Работаешь... А всем до лампочки... Э-х-х-х!

Обиделся».

С Дмитрием Гордоном в своей московской квартире. «Мы до войны в бараке — здесь недалеко, у Красных ворот — жили, там у нас комната с отдельным входом была. Когда Чиаурели приезжал, останавливался у нас, и если от Сталина возвращался, к нам домой приходил» Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

Из книги Георгия Данелии «Кот ушел, а улыбка осталась».

«Однажды мы с Евгением Примаковым, Давидом Иоселиани и с женами отдохнуть и Новый, 2009 год, встретить в Иорданию полетели. Рано ут­ром 31 декабря прибыли, расположились, столик в ресторане выбрали, новогодний ужин заказали... В 11 вечера в ресторан провожать Старый год пришли. На сцене музыканты, музыка грохочет, все скачут и трясутся. Тосты говорить невозможно, ничего не слышно, орать приходится, и даже ровно в 12 ничего не изменилось: музыка как грохотала, так и грохочет, все как скакали, так и скачут! Мы встали, чокнулись, прокричали: «Ура!»...

Ко мне парень в кофте с белыми оленями подошел и закричал:

— С Новым годом, Георгий Данелия!

— С Новым годом!

— Я ваш поклонник!

— Спасибо!

— Ваши фильмы люблю!

— Спасибо!

— Они прикольные!

— Спасибо!

— Господин Данелия, небольшая просьба, отодвиньтесь немножко!

— Что?

— В сторонку отойдите! — еще громче заорал он. — Я с Евгением Максимовичем Примаковым сфотографироваться хочу!».

(Продолжение в следующем номере)