— Мне нравятся люди, достигающие успеха и знающие, чего от жизни хотят, но еще больше я уважаю тех, кто сохраняет при этом порядочность: сегодня слишком многие путают предприимчивость с жульничеством, а энергичность с пронырливостью.
Мне нравится, как в этих условиях работает Дмитрий Гордон. Он сделал очень порядочную и очень массовую газету, начав с нуля, никого не унизив и не растоптав. Для него невозможен успех любой ценой — это принципиально. Нельзя строить новое общество и новое государство, если новые лидеры будут столь же нечистоплотны, как были многие из прежних, если новое начальство своими идеями и корнями срастется с прошлым, из которого вышло, и не пожелает жить по-иному.
Сегодня, когда Украина мучительно ищет новых лидеров во всех сферах жизни, Гордон доказал свое право быть одним из них, потому что умеет работать и достигать честного, понятного и не обидного для других успеха (о завистниках я не говорю - спастись от них непросто в любых условиях). Имею в виду не только успешный опыт Дмитрия Ильича как издателя и журналиста — он, кроме всего прочего, стал видной политической фигурой, объединяющей непохожих людей.
При этом умеющий объединить вершинных представителей разных сфер жизни Гордон не ловится на очень популярную сегодня приманку - его никак не заманят в начальники. Нас ведь, как и прежде, постоянно пытаются выстроить в какие-то колонны, объясняют, кто за кем марширует и кто кого должен слушаться, все время оглашаются реестры самых главных начальственных образований, члены которых за пределами этих синклитов никому не нужны, потому что ничего не умеют, кроме как надувать щеки в президиумах. Судя по всему, мы еще нескоро отвыкнем, что даже у современных украинских писателей, композиторов и художников почему-то обязательно должны быть президиумы и секретариаты с комиссиями, умножающие горы нумерованных протоколов в пыльных шкафах.
Творческому человеку в таких условиях выживать очень непросто — тем более я ценю решительность, с которой Дмитрий Гордон обходит многие трудности и соблазны. Он умеет выбирать, хотя, на первый взгляд, многим кажется человеком без фильтров, который готов к дружескому общению с кем угодно. Это неправда: Гордон даже в футбол или бильярд играет только с теми, кому верит и кого уважает, а разговаривает лишь с теми, кто ему интересен, и, к сожалению, почти не пьет...
Сегодня модно говорить, что все должны немедленно обняться со всеми, забыть прошлые беды с обидами и не вспоминать, кто на кого сочинял доносы и кто кого обрекал на молчание, преследования и нищету. Я, например, так не хочу: людоеды и те, кого они недожевали, не должны сидеть за одним столом. Это еще одна из причин, по которым я с таким интересом и такой надеждой вглядываюсь в новые лица и задумываюсь над поступками тех, кто задает в сегодняшней Украине тон. Страна обновляется, и должна быть элементарная чистоплотность в том, как люди приходят в свой новый дом (еще классик писал о необходимости хотя бы вытирать ноги у входа, уважая тех достойных людей, которые были здесь и которые еще будут).
Когда-то я написал стихи о Софии Киевской, где вообразил, что на камнях стен собора остались отпечатки рук первых строителей и, прикасаясь к ним, я будто обмениваюсь рукопожатием с древними киевлянами. На стенах сегодняшнего украинского дома, к сожалению, слишком много отпечатков тех рук, которые я ни за что не соглашусь пожать. Дмитрий Гордон очень чистоплотен, но в то же время гораздо терпимее. Он ориентируется в окружающем мире самостоятельно, он дорожит чужим знанием, но борется за свое собственное — большинство бесед, которые вы прочитаете в этих томах, вдохновлены именно желанием разобраться. Это качество хорошего врача — дослушать человека: мы ведь живем в стране, где многие так ни разу до конца и не высказались.
Дмитрий Гордон уважает все мнения — не все разделяет, но задумывается над самыми разными. Я знаком со многими его собеседниками по многу лет и могу сказать со всей ответственностью: так, как с Гордоном, ни с кем из журналистов они не общались. Люди эти не обязательно с Дмитрием Ильичом дружили, но он всегда искренне стремился понять каждого, и этого нельзя не ценить. Гордон неудержимо любопытен: вникая в любое явление, он лучше умеет слушать, чем поучать. Это очень важное качество, присущее далеко не всем журналистам и меньшинству политиков.
...Бывают люди, которые интереснее своих дел, бывают такие, кто удивляет результатами своей работы при внешней блеклости, заурядности. Дмитрий Гордон незауряден и как личность, и как журналист: он целен и понятен. Он мог бы успешно жить и работать во многих местах на свете, но он верит в сегодняшнюю Украину и реализует себя ей на благо. Это прекрасно: мне давно надоели загадочные бездельники, которых я с избытком навидался среди пишущей братии. Гордон не сотрудничает с такими — рядом с ним каждый старается себя проявить, борется за свою репутацию.
Из предисловия к восьмитомному изданию «Герои смутного времени» (2003)
— Наши диалоги и даже привычные попытки поговорить дольше человеческой жизни, поскольку матери начинают разговаривать с детьми еще до их рождения. Люди всю жизнь ищут собеседников — самые несчастные никогда их не находят. Молодые на танцах, влюбленные в укромном уголке, старики на скамеечках, ученые во время диспутов, политики на переговорах — люди все время разговаривают между собой, пытаясь выяснить нечто важное. Мы всю жизнь учимся великому искусству общения, преодолевая собственный опыт, — большинство из нас выросло в условиях монологов, а не свободного обмена мнениями.
В нашем прежнем государстве, исповедовавшем безбожие, не все знали, что множество священных книг написаны в форме бесед, диалогов, а главные философские учения формировались в спорах. Предлагавшийся нам еще недавно вариант общественной философии был безапелляционен, как правила дорожного движения: в течение столетий нас заставляли быть покорными слушателями, а не равноправными собеседниками. В марксизме не было ничего на уровне диалогов Платона или Джордано Бруно, в пролетарской литературе — ничего на уровне бесед Гете с Эккерманом или Толстого с Маковицким, а странствующие мудрецы, вроде любившего спорить Сковороды, не оказывались в чести у директивно мыслящих партийных начальников. Диалоги были изъяты из повседневного обихода.
Хорошая журналистика учит обмену мнениями, но даже просто нормальной журналистики в Украине при всех прежних властях не было и не могло быть. Культуры откровенного интервью тоже не предвиделось: закрытые общества к искренности не располагают. Между тем мастерство беседы — одно из главных человеческих умений, проявляющееся во многих профессиях. Издавна считалось, например, что если после разговора с врачом больному не стало легче, то это плохой врач. Искусством диалога должны владеть медики, педагоги, политики, журналисты, актеры, только очень мало кто им обладает — это еще одна из устоявшихся у нас плачевных традиций.
Я искренне рад, что в журналистике Украины утвердился Дмитрий Гордон, не раз демонстрировавший нам свой талант собеседника и виртуозное владение искусством интервью. Уважение к партнеру, умение не подавлять его собственной эрудицией, а разворачивать лицом и делать интересным для нас — великое качество. Это одно из главных достоинств открытой сейчас вами книги, увлекающей с первых страниц, сразу. Гордон беседует с людьми, многие из которых давно интересны, но ни с одним из них, а тем более со всеми вместе, вам так и не удалось пообщаться. Дмитрию Гордону удалось...
Чем может быть привлекательна чужая жизнь? Прежде всего — уроками. Люди выясняют конечный смысл своих главных усилий в разном возрасте: знаменитые спортсмены редко бывают в зените славы после сорока лет, а знаменитые бизнесмены — до сорока. Конечно, интересно бы взять интервью у олимпийской чемпионки по гимнастике к ее семидесятилетию, когда та подводит итоги прожитой жизни, а у победоносного олигарха в двадцать, когда он свою жизнь только планирует, но Дмитрий Гордон подстерег своих героев именно сегодня, сейчас, на высоте взлета, оставляя нам возможность угадывать их будущие и предшествующие поступки.
Странное дело, почти всегда это удается: если человек последователен, его действия можно представить или спрогнозировать почти в любом возрасте. Собеседники Гордона, действовавшие у нас на виду долго и убедительно, это доказывают: политики Кравчук и Черномырдин, певцы Гнатюк и Кобзон, режиссеры Виктюк и Волчек, актрисы Роговцева и Чиаурели, спортсмены Дерюгина и Подкопаева, музыканты Ханок и Табачник. Они различны по авторитетности, жизненному опыту, репутациям, но вполне предсказуемы в главном, потому что живут искренне и независимо, ни на кого не списывают ответственности за свои действия и запоминаются прежде всего тем, что успели совершить, а не размашистой болтовней о хороших намерениях и помехах в их осуществлении. Дмитрий Гордон любит беседовать с состо-явшимися людьми и делает это очень убедительно.
Мы вышли из общества, долгие годы вбивавшего в головы мысль о том, что полноценная жизнь возможна лишь в коллективе, в строю, в массовке. По контрасту с этим представлением все герои Гордона являются, с одной стороны, людьми, соединяющими времена, но с другой — они герои нового времени. Люди эти уверенно состоялись и плодотворны сегодня лишь потому, что они не взаимозаменяемые «винтики», а личности.
Собеседники Гордона не противопоставлены своему окружению, но и не растворены в нем. Иногда герои диалогов даже кажутся одинокими, настолько последовательно для собственного и для общего блага они реализуют себя, свои таланты, возможности и индивидуальности, а не какую-то там великую коллективную мысль.
Забавно прослеживать, как профессиональный партаппаратчик, спортсмен или режиссер, выросшие в бывшей стране субботников, массовых шествий и ликующих толп, сосредотачиваются на рассказе о выстраданной победе над советской обезличкой, о том, как непросто выяснялись и реализовывались собственные планы и замыслы. Дмитрий Гордон помогает собеседникам рассказать о становлении личностей, уважая при этом особенности их жизней. В этом огромный общественный смысл и поучительность его интервью.
Полноценная личность не противостоит нормальному обществу, а венчает его, становится высшей точкой развития, показывает другим, чего можно достичь. Сегодня очень нужны именно такие люди, надо создавать и вос-создавать традиции достойной жизни.
У нас огромная страна, разумный и великий народ, но кое-что только еще формируется. Это у испанцев или итальянцев все давно разложили по полочкам — традиция их классической живописи укореняется в Рафаэлях и Веласкесах, а эпическая литература отсчитывается от Данте и Сервантеса (если не погружаться в совсем уже древние времена). Мы не хуже и не лучше их, у нас тоже была икона и «Слово о полку Игоревом» но, в силу ряда причин, мы только еще учимся самоузнаванию и самоуважению, только еще вживляем в себя и осмысливаем целые слои привычек и традиций, только еще узнаем своих лидеров. При этом чрезвычайно важно вниматель¬ное освоение наработанного, хозяйское собирательство, накапливание жизненного опыта — своего и чужого.
Молодые послесоветские страны формировались в условиях, когда у большинства их руководителей и многих так называемых рядовых граждан каленым партийным железом была выжжена способность к принятию личных решений. «Отрыв от коллектива» был одним из самых страшных грехов — в Украине, например, наказывали за инициативность и награждали за послушание. Надежда на то, что когда-нибудь у нас сложится нормальная жизнь и сформируется демократическая страна, заключена как раз в том, что вырастут люди, способные при¬нимать решения, осуществлять их и нести ответственность за результат.
Многие из собеседников Гордона — почти все — не раз рисковали, доказывая свою правоту, но все они победили, став сегодня надеждой общества, медленно срастающегося из обломков. Создавая новый мир, совершенно необязательно вдребезги крушить все, что существовало раньше. Мы живем и делаем свое дело в контексте конкретной страны, конкретного народа и конкретного времени, но только те, кто сумели поднять на своих плечах весь этот груз и таким образом состоялись, могут сегодня без стеснения оглядеться вокруг.
Впрочем, время победных реляций еще не пришло, оглядываться следует озабоченно. Помню, когда строился мой собственный дом в лесу, я привез туда чету знакомых англичан. Они почему-то сразу расстроились. Грустно поглядели на изуродованный луг, вспоротую траву, а затем вежливо заметили, что у них строят в обратном порядке: вначале выравнивают и приводят в порядок окружающие кустарники и газон, решают, как поступить с деревьями, и только после этого начинают готовить фундамент стройки. Мы, как обычно, строим по-своему, аврально, безжалостно и суетливо, на территории, с которой еще не убраны остатки вчерашних заборов и стен. В этих условиях очень важен опыт людей ответственных и умных, уже создавших структуры собственных жизней. Как раз с такими (по старинной формуле «нам на радость и в поучение») беседует в этой книге Дмитрий Гордон.
Из предисловия к двухтомному изданию «В гостях у Дмитрия Гордона» (2004)
— Когда-то давно, в бытность студентом Киевского мединститута, я подрабатывал на «скорой помощи» и при перевозке больных, находившихся на грани жизни и смерти, разговаривал с ними, потому что человек наверняка жив, пока отвечает на вопросы. Этот опыт трагически пригодился: через какое-то время пришлось точно так же разговаривать с близким человеком, оказавшимся у последней черты. «Отвечай мне! — умолял я. — Пожалуйста, говори со мной!». Воспоминание об этом случае я загнал в память поглубже, поскольку оно мучительно, и не думал, что кто-нибудь с легкостью извлечет его из глубин моего сознания.
Дмитрий Гордон смог это сделать, потому что обладает редкостным мастерством располагать к себе, возбуждать доверие, и незаметно начинаешь говорить ему то, что, казалось бы, не сказал бы никому и нигде. Это сродни мастерству врача или умению хорошего писателя проникать собеседнику в душу, и я с удовольствием наблюдаю, как становится глубже и совершенствуется издатель и главный редактор «Бульвара» — один из лучших журналистов современной Украины, человек, мыслящий точно и глубоко.
Кроме всего прочего, Дмитрий Гордон обладает качеством, которое, как правило, приходит к людям гораздо позже, да и то не ко всем: он умеет дослушивать собеседника и делает это не снисходительно, а заинтересованно и терпеливо. Не помню, чтобы кого-нибудь он перебил... К сожалению, такой стиль общения редкостен, и в этом тоже есть поучительный смысл.
Нормальная жизнь в обществе должна быть основана на откровенном диалоге, свободном и честном обмене мнениями (разумеется, если общество является демократическим). Мы еще только учимся этому, мы лишь недавно выяснили, что выборы неизменно кто-то выигрывает, а кто-то проигрывает, но при этом даже победа с подавляющим преимуществом оставляет шанс думающим иначе, чем триумфаторы. Кстати, задумывались ли вы над формулой «подавляющее большинство»? Мне кажется, с учетом наших привычек это выражение чаще всего означает одно: большинство не даст меньшинству высказаться. Что же, уже целых пятнадцать лет мы идем по тонкому мостику, натянувшемуся между временами, и это лишь малая часть наследия, с которым необходимо бороться.
Две формы общения — диалог и начальственный монолог — формируют две системы отношений между людьми, очень трудно переходящие одна в другую, но все на свете преодолимо, причем плодотворнее реформировать мир собственным примером, начиная с себя. Уроки Дмитрия Гордона в этом смысле вдохновляющи — он показывает, что возможна беседа, где ведущий собеседника не клеймит, не поучает, а старается понять, возможна совершенно обезоруживающая искренность, позволяющая открыто рассуждать на любые, абсолютно разные темы.
Лично для меня общение с Дмитрием Гордоном сыграло роль неожиданную — вдруг ко мне вернулись стихи. В своей жизни я писал немало и на нескольких языках, мои книги переводились еще языков на двадцать, но только стихи сочинял на родном, украинском, и больше ни на каком. Когда двадцать лет назад меня вывезли из Киева в Москву, стихи взбунтовались, отказались уехать, остались дома, и в течение двух десятилетий скитаний по миру я не написал ни одной стихотворной строки. В сборниках избранного последней датой под моим стихотворением стоит восемьдесят шестой...
В долгие годы странствий очень часто на сотни миль или километров вокруг не было никого, с кем я мог бы общаться по-украински. Стихи остались там, где такое общение было возможно и я мог их понять, но затем я вернулся. Мое возвращение в Киев — заслуга Дмитрия Гордона, который отыскал меня в пространстве и времени. Впрочем, наш диалог начался еще до этого, он долог и очень для меня важен. Вообще диалоги с Дмитрием во многом меня оживили, позвали ко мне стихи, и те пришли из двадцатилетнего отсутствия. Я снова подумал, насколько относительно время. Стихи не постарели, во всяком случае я не ощущаю их возраста, да и разницы в несколько поколений между собой и молодыми творцами независимой Украины тоже не чувствую. Остается поверить, что и мои молодые собеседники искренни, говоря о том, что ощущают меня своим.
Вся жизнь — это диалоги: со временем, со стихами, с самим собой. Ну а сегодня (книга, которую вы взяли в руки и начали читать, это доказывает) — с Дмитрием Гордоном, человеком, вызывающим незаурядных людей на откровенность и никогда не дающим им оснований пожалеть о сказанном.
...Родина — это не пространство на карте и не люди, стоящие у державного кормила (пространства меняются, а правительства уходят в отставку), перед Родиной нельзя заниматься демагогией. Недавно я получил из Киева письмо от человека, рассказавшего о беседе с депутатом Верховной Рады, известным своими патриотическими речами. К нему обратились с совершенно конкретной просьбой о помощи, выполнить которую было вполне в его силах. «Нема часу, — важно ответил пан депутат, — я розбудовую Україну...». С такими людьми Гордон не общается — он понимает, что Украина не отдышалась еще от демагогов прежних времен, и оставляет такую публику вне своего слуха.
Сейчас, как никогда, важно жить в своем доме бесстрашно и откровенно, занимаясь конкретным делом и не скрывая при этом слов и намерений. Дмитрий Гордон берет на себя огромную ответственность, представляя нам людей самодостаточных, активных и умных, а его собеседники, в свою очередь, всегда ценят возможность общения с человеком, желающим помочь и понять. Может быть, даже прийти к спасающему жизнь диалогу, как доводилось это делать мне в годы медицинской молодости. Поэтому и стихи, которые я посвящаю Дмитрию Гордону, объединяют мою память со всем вышесказанным. По крайней мере, хочется в это верить.
СЛОВА
Дмитру Гордону
I
Повростали у пам'ять справи родинні,
Озиваються в спогадах віддаленою луною...
Я хотів зберегти життя дорогій людині
І повторював їй: «Розмовляй зі мною!».
Всі слова були, як лебедине ячання
Над дочасно промерзлою стороною.
Знав я: смерть народжується з мовчання...
Гірко плакав я: «Розмовляй зі мною!».
Коли тиша гусне, початком кінця здається,
Коли страх вже зіщулився в паранойю,
Коли серце під пальцями ледве б'ється,
Я щосили молю: «Розмовляй зі мною!
Не мовчи, коли рука твоя кам'яніє,
Коли погляд холоне і морок стає стіною.
Шепочи, кричи, щоб я не втратив надії!»...
Я повторював: «Розмовляй зі мною!».
Я повинен знати — ти іще на цім світі
І життя бринить неперерваною струною.
До останнього стогону, до останньої миті
Дуже прошу я: «Розмовляй зі мною!».
А коли оживеш, — я знаю, що оживеш ти! —
Як ріка оживає, розкута з криги весною,
Всі слова забуду, з словникової решти
Збережу лише: «Розмовляй зі мною!».
До життя повертаються перемерзлі віти,
Пролітають птахи обнадійливою маною.
Щиросердо й гаряче прошу в білого світу:
«Доки я ще живий, розмовляй зі мною!».II
Відсуваючи вбік власні настрої із настроями,
Ввічливо зосереджений — просто ніжність сама —
Я розмовляв з брехунами, геніями й героями,
Ціле життя розмовляв підряд з усіма.
Знаю слова, що падають, наче цегла на голову,
Криком тривоги краючи розхристані ночі й дні.
Чув прохолодні вирази, що, мов поминальне коливо,
Усі належно зготовані, та неїстивні й сумні.
Обходжу знайомі засідки, розбурхані веремії,
Хоча все одно підстрелять — на ходу чи льоту.
Вимріюю співрозмовника, який мене зрозуміє,
Щоб життя не занурилось в німотність і самоту.
Слова потроху зростаються і рушають в дорогу,
Безмовно у них вдивляються жебраки й королі...
Кожен чекає власного прекрасного діалогу,
Заради якого варто жити на цій землі.
— Известный писатель-историк Юрий Тынянов говорил, что он начинает там, где заканчиваются документы, и таких возможностей было, к сожалению, слишком много, потому что диктаторы, узурпаторы и просто бандиты прежде всего уничтожают свидетелей. Более того, они уже не раз нанимали так называемых мастеров пера, которые ваяли толстые книги, не только оправдывающие любой поток преступлений, но и объясняющие их важность для нации, передергивающие в связи с этим факты и по заказу вгоняющие их в казенную логику.
История, увы, пишется под присмотром, создается вычеркиваниями, и вопреки известным словам Михаила Булгакова рукописи все же горят. Древние завоеватели в охотку сжигали книгохранилища захваченных народов, но и немногие сохранившиеся тексты подробностью не грешат, оставляя простор для домыслов. В большинстве уцелевших летописей страницы подчищены или вырваны (я уж не стану напоминать, что и совсем недавно, в XX веке, костры из книг пылали в гитлеровской Германии, в Советском Союзе, в Китае, Камбодже)...
Так повелось: мы привыкли жить в океане лжи. История, излагавшаяся в советских учебниках, сочинялась вначале для императорского Дома Романовых, а затем подтасовывалась для партийной большевистской потребы, подгоняя события под ответы, нужные власти.
Одним из достоинств цивилизованного народа является умение соединить опыт истории с собственным опытом. Для этого нужны свидетельские показания, и именно поэтому тома интервью, взятых Дмитрием Гордоном, бесценны. Ничего подобного им нет ни в одной из послесоветских стран, и мне кажется, что политические деятели и историки пока не очень хорошо понимают смысл подвижничества выдающегося журналиста, создающего эту летопись без всякой государственной поддержки, своими силами и за свои деньги.
Я убежден: без бесед Дмитрия Ильича с наиболее яркими представителями нашего времени лицо эпохи выглядело бы иначе. Сейчас вы держите в руках плоды общения Гордона с персонами, влияние которых на судьбу России (и Украины) бесспорно, — это те самые «невидимки», приводившие к власти удобных людей и формировавшие их взгляды на жизнь и страну. Что ж, степень допуска к начальственным ушам определяла место в обществе с древних времен, а президенты — люди занятые. Им некогда читать, слушать радио и смотреть теленовости — главную информацию они получают в пережеванном виде от помощников и приближенных и перед ними же вынуждены бывать самими собой.
Вслед за этими предисловиями вы прочтете откровения деятелей, у которых Борис Ельцин кушал с ладошки, как дрессированный попугай (следующего российского Президента герои Гордона тоже отлично знают). Кстати, еще одна деталь для понимания этой книги важна: разжалованные слуги безжалостны — больше, пожалуй, никто не мог бы рассказать о российской власти так, как Александр Коржаков. Он ведь не только поднимал обмочившегося пьяного Президента с пола или лез с ним в ледяную воду: по службе присутствовал при решении судеб целых народов — когда распадался Советский Союз разгоралась чеченская война.
Он, безусловно, слуга — циничный, но приблизившийся к самому верху вплотную, а все подробности о картонных ящиках с долларами — часть общей повести о беспределе и не подверженной общественному контролю власти. Сотрудничавший на заре перестройки с «Огоньком» журналист Костиков стал позже пресс-секретарем Ельцина и, в дополнение Коржакову, рассказывал мне, как однажды, в присутствии своей свиты, Борис Николаевич велел выбросить его с прогулочного теплохода в Волгу, а затем вознаградил за унижение участком драгоценной земли в элитном районе Подмосковья. Барство партийного вождя, ставшего «демократом», было до ужаса безнаказанным, и тот же Борис Березовский доказательно формулирует тезис о глубочайшем презрении постсоветских правителей к своему, так сказать, электорату.
Одновременно возникает еще одна важная тема — о нас с вами, о механизме и скорости трансформации раба в свободного человека. Березовский обрадован тем, насколько успешнее движется в этом направлении Украина, и делает вывод, что украинцы идут к свободе даже с опережением инициаторов «оранжевой революции». Коржаков о таких сложностях почти не говорит, но вспоминает о кучминско-ельцинских застольях как воплощении стиля руководства, который вроде бы очень медленно, но уходит.
Иногда собеседники Гордона противоречат друг другу, однако от этого количество грязи, плывущей по фарватерам власти, не убывает. Оба они отрицают свое интриганство, но постоянно твердят о предательстве, столь свойственном первым лицам (тема убийства как вполне допустимого метода в достижении властной цели звучит не однажды, и она особенно страшна своей обыденностью).
И Коржаков, и Березовский сегодня отстранены от кормила, но их нынешние места по-прежнему важны и заметны — они даже стали бесстрашными, объявляя и комментируя факты, в которые порою с трудом верится.
...Когда вы дочитаете эту книгу, давайте еще раз подумаем о щедрых порциях правды, которыми потчует нас Дмитрий Гордон, и от души его за это поблагодарим. Вдумчиво, обогащаясь бесценными свидетельствами из первых уст, мы можем взглянуть не только на недавних вершителей судеб, но и на себя самих, по-новому можем увидеть то, чего раньше не замечали, и понять многое из того, чего не понимали, — это и есть современная журналистика, материалы «с передовой». Гоголь писал: «Передовыми людьми можно назвать только тех, кто видят все то, что видят другие (все другие, а не некоторые) и, опершись на сумму всего, видят то, чего другие не видят». Я, например, уверен, что беседы будут интересны и через десять, и через сто лет, но мы читаем их первыми, и у нас есть все основания этим гордиться.
— В каждом суде особенно ценятся свидетельские показания, и в суде времени тоже: без них зеркало времени мутнеет и в нем теряются лица. Правдивый рассказ о событиях всегда ценен для установления истины, но удается немногим — в этом контексте то, что делает Дмитрий Гордон, сродни подвигу. Далеко не все, согласитесь, готовы к суду времени — многие всячески откладывают его, затягивают, поэтому фиксировать и осмысливать недавнее прошлое неимоверно трудно. В своих книгах Дмитрий Ильич беспристрастно опрашивает самых заметных современников, а также символов нашей бывшей страны — убедительных свидетелей и творцов эпохи, которую одни хотели бы возвратить, а другие стремятся не допустить. Вместе со своими собеседниками журналист пытается понять, как произошло, что на семь с лишним десятилетий мы выпали из человечества, были вырваны из хода истории, а в итоге пришли туда, где сейчас пребываем.
Сегодня нам очень непросто. Нынешняя власть бесстрашнее прежней, о правосудии она не задумывается, поскольку надежно приручила и прикормила своих охранителей, а посему готова — что доказывала не раз — бороться с оппонентами не менее безжалостно (пусть и иными методами), чем отставленная власть советская. Не ограниченные подмятыми средствами массовой информации и препятствующие во имя самосохранения созданию не зависимых от себя судов, чиновники слишком часто жалуются, что новых лидеров нет и на горизонте, — оттого и перетасовывают засаленные кадровые колоды, боясь прихода наверх новых, самостоятельно мыслящих личностей. Для многих из наших вершителей судеб власть стала конвертируемой в неконтролируемые богатства самоцелью, формой, лишенной честного содержания.
Понемногу, как бы само собой, международные отношения стали отношениями междучиновничьими: чиновники от имени своих государств пробуют регулировать то, что складывается не по воле мгновенных директив, а исподволь, столетиями, и иногда, к большому моему сожалению, довольно успешно.
Тбилисский духанщик, наливая мне в кружку вина, допытывался: «Почему Россия не хочет покупать наше вино? Почему у вас не пьют воду «Боржоми»?». Фамилии российского главсанврача, учуявшего в грузинских вине и воде массу вредных веществ, духанщик не знал — он обижался на Россию, так же как обижаются на нее мерзнущие и пересчитывающие последние деньги, дабы уплатить за немыслимо дорогой газ, украинцы. Люди не в курсе, кто и где именно подписал обездоливающие их соглашения, народы, жившие веками по-братски, недоумевают, почему в условиях провозглашаемого государственными лидерами «стратегического партнерства» им следует бедовать.
Я точно такой же человек и точно так же хочу разобраться, в чем дело, а вначале сделал попытку понять, почему мне постоянно внушают, что в России опасно жить. Я начал размышлять на эту тему, потому что нигде больше — разве что в Израиле — не услышишь постоянно повторяемое предупреждение о необходимости сообщать властям о появлении подозрительных личностей, а также о бесхозных чемоданах и ящиках, которые могут взорваться.
Ощущение притаившегося врага культивируется с маниакальной настойчивостью, а затем и детализируется. Во внешней политике все более-менее традиционно — даже недавние массовые митинги в Москве были объяснены вначале злыми затеями американского госдепартамента (о системе ПРО уже и не говорю, потому что военные и государственные чиновники по обе стороны океана получили такую уйму возможностей для очередных госзаказов и новых ужастиков, что можно лишь порадоваться за их семьи), а что касается российских врагов внутренних, то здесь все смутно. В официальных призывах многое безадресно, зато в массовом сознании россиян стрелка наводится то на выходцев из Средней Азии, то на кавказцев, все чаще взрываясь драками на площадях, в ресторанах и просто на улицах.
Президент и премьер постоянно втолковывают соотечественникам, что кавказцам надо давать много денег, дабы они хорошо работали дома, но почему эти люди за эти деньги не трудятся и вне дома, не объясняют. Зато преступность все чаще «национализируют» — ежедневно в газетах можно прочесть, что «трое бандитов кавказской национальности напали...», «толпа таджиков устроила побоище...», а вот когда дерутся футбольные фанаты, не пишут, что «толпа русских подростков разгромила пивной ларек», и злополучную местную банду в кубанской станице Кущевская «русским преступным объединением» не называли.
Мне интересно, почему чиновникам выгодно разграничивать общество национально — неспроста же известный «сын юриста» Жириновский, который славен чутким умением реагировать на события за несколько суток до того, как они произойдут, тут же провозгласил готовность защищать именно русских.
Я не сторонник крайностей, но многим уже замаячил растопыривший сталинские усы призрак очередной сортировки населения на «чистых» и «нечистых», а старикам вспоминаются послевоенные депортации и «преступные национальности». Без врагов Россия определенно не может — это старая привычка, даже болезнь, но, во-первых, поиск врагов в своем собственном доме бывает самоубийствен, а, во-вторых, то, что он направляется подчас на Украину, — кощунственно и подло.
Умышленно пишу это предисловие с точки зрения человека, стоящего в удалении от кормил: у меня нет ни малейшего представления о том, как формируется российская политика в послесоветском мире, однако вслух бесконечно мусолится фраза императора Александра III, что у России только два союзника — армия и флот. Может быть, это и так, но как раз с армией и флотом проблемы неисчислимы, и на постсоветском пространстве друзей у России вроде бы не осталось — кроме таких монстров, как узбекистанский Керимов или союзник Назарбаев из Казахстана, учредивший закон, категорически запрещающий подвергать какому бы то ни было расследованию действия его самого и всех назарбаевских родственников. Это уже вообще конец света, если глава государства при помощи собственного парламента ставит себя вне закона (обидно напоминать при этом, что поговорка «Скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты» по сегодняшний день смысла не лишена).
Свежие проблемы накладываются, увы, на неизжитые старые — чересчур уж от многого отказались суетящиеся лидеры в процессе лихорадочного развала прежней страны, передела власти и всяческих ее имуществ. Считается, что новые государства успешнее всего создаются, начинаясь с новых, сурово соблюдаемых, законов и неангажированных законотворцев, но у нас было не так. Мы же не североамериканские штаты, которые начинались не с выборов президента, а с независимых арбитров, с шерифов, — у нас демократия суверенная.
То, что мы чересчур лихо отмахнулись от неизжитых, незатянувшихся ран во внутренней и внешней политике, оставлялось за скобками, а вот то, что в послесоветской власти сохранились почти те же люди, которые еще недавно осуществляли власть советскую, определило многое. Вот и зашелестел застенчивый сталинизм, воскрешаемый сегодня в России, — полусоветская власть, воссоздающаяся в действиях руководителей страны, в послушных им СМИ, в официальных школьных учебниках, по сути, воскрешающих сталинистские взгляды на историю государства. В частности, неизменно излагается советская точка зрения на Вторую мировую войну и на все, что было перед ней и до нее, а все, что случилось в ту пору с бывшими нашими республиками и как это на них отразилось, тоже ушло куда-то за скобки.
Помню, как мне и другим депутатам членам комиссии последнего Съезда народных депутатов СССР, рассматривавшей союзнический пакт Молотова — Риббентропа между СССР и нацистской Германией, официально было заявлено, что текст пакта утерян. Затем кое-как его все же «нашли» (после того как Германия представила свой экземпляр) и еще долго убеждали нас, что «не время», «не надо», «это на руку врагам» и все такое. Очень похожая история случилась позже с расследованием расстрела польских офицеров в Катыни, нежеланием серьезно разобраться с причинами Голодомора, да и не только с этим — слишком уж наловчились у нас подметать под коврик.
В послевоенной Германии четко пошли по пути денацификации, а в Восточной Европе — декоммунизации. Им было больно — я разговаривал со многими деятелями этих стран, понимавшими неизбежность такой правды и целебность такой боли, но были отменены едва ли не все чиновничьи привилегии и перечислены те, кто незаконно на них наживался.
В Германии, Польше, Чехии, Словакии, Венгрии запретили использование нацистской символики под угрозой уголовного преследования, уголовным преступлением стало и отрицание Холокоста, активно и в открытую обсуждается, как быть с коммунистической символикой. Все предметно: называются имена виноватых и состав преступлений — та же послевоенная Германия откровенно стремилась смыть пятно с репутации своего народа, пройдя Нюрнберг и сосредоточив обвинение на тех, кто унизил и осквернил нацию.
Мне представляется очевидным, что, избавляясь от фашистского наследия, надо избавляться и от сталинского, мне кажется, что в нем сложилось и узаконилось самое страшное — изуверство царя Ивана IV, безжалостность императора Петра I и фанатизм Ленина с Троцким. Пока Россия от этого не излечится, пока будет изобретать самооправдания, будет страдать сама и мучить других, а ведь у нас до сих пор отсутствует четкая правовая оценка деятельности «вождя народов» и даже заводить разговор об этом считается непатриотичным.
«Пусть Америка вначале покается, — твердят мне сторонники умолчаний. — Пусть Великобритания... Пусть Польша... Пусть Франция...». В пример ставят Турцию, у которой государственные истерики начинаются всякий раз, когда ее правительству напоминают о геноциде армян, но раскаяние никогда не принадлежало к разряду хоровых процедур — каждый раскаивается в своих грехах сам, очищая прежде всего собственную душу и честь своего народа, причем приходят к этому исключительно добровольно.
Все мы живем в плену недовыясненного и недоосмысленного прошлого, а чтобы идти дальше и честно строить отношения с соседями, следует говорить всю правду — даже о том, как мы способствовали укреплению нацистского режима в Германии, и про «освободительный поход в Польшу», и про террор, и много про что еще. В отношениях с Украиной тоже недовыяснено и недосказано немало — это становится темой для спекуляций, которые не разоблачаются правдой, а перекрикиваются спекуляциями другими.
Из-за нежелания развязывать тугие узлы многое перепутано до сих пор: немудрено, поскольку границы, национальности, производства — все в советские времена было переплетено. Стремясь не развязывать накопившиеся проблемы, а еще больше их усугублять, кто-то в России загоняет украинских партнеров в угол, предпочитая спровоцировать их к воскрешению непростых дискуссий, где почти нет легких решений, но ведь еще мистер Ньютон полагал, что действие должно быть равно противодействию.
До чего заманчиво, например, ответить обидой на обиду и возобновить спор о зарубежной советской собственности и о том, какова в ней украинская доля. Многократные ценовые вспышки вокруг газовой трубы — частность: типично то, как они накладываются на общий стиль отношений, как звучит в них командный российский басистый окрик. Украина уже упекла своего экс-премьера на семь лет именно за подписание договора немыслимой неравноправности, согласно которому едва сводящая бюджетные концы с концами ненька платит за газ намного больше всех Германий с Италиями. «Никаких скидок, — заявляют Украине российские газпромовцы, — или отдайте по-братски свою газотранспортную систему в российское владение и войдите в Таможенный союз с Россией, Беларусью и Казахстаном: тогда, возможно, получите скидку, прекратив говорить о европейском векторе развития».
В Евросоюз между тем принимают равноправно, без условий о насильственной передаче собственности, к тому же совсем недавно с прямо-таки вызывающей демонстративностью Россия простила миллиардные долги многим своим афро-азиатским клиентам, с чьими президентами обнимались в прежние советские времена жарко, но все же не так, как с украинскими сегодня, и в стратегическом единстве с которыми вроде бы не клялись.
Такое впечатление, что расстояние между Москвой и Киевом то укорачивается, то растет, при этом поезда между двумя столицами ходят стремительно — по слухам, вскоре откроется какое-то сверхбыстрое сообщение, отчего время в пути станет совсем незаметно (несмотря на постоянное ощущение факта, что сокращение множества других расстояний все-таки приторможено). Вежливые пограничники паспорта штемпелюют мгновенно и с предельной доверчивостью — совсем как в Европе: Украина давно уже репетирует туда свой приход, и Россия тоже любит на эту тему поговорить, хотя ее пространства уходят далеко в другую часть света.
Внешне все выглядит очень красиво, президенты задушевно общаются (когда с замечательным актером Богданом Ступкой мы наблюдали в телевизоре объятия огромного украинского Президента с не очень крупным российским, Ступка пошутил: «Так все слилось — уже не поймешь, кто здесь малоросс, а кто великоросс»). Дружба дружбой, но слишком многое в отношениях с Украиной складывается, увы, нервно и камуфлируется показным дружелюбием, которое рождает чувство опасности, даже страха.
Не хочу обвинять первых лиц государств ни в чем — дела делаются чиновниками, а нынешняя власть разбухает ими, как на дрожжах. При Сталине центральный аппарат Союза и России составлял пятьсот двадцать две тысячи человек, при Хрущеве — около полумиллиона, при Брежневе — семьсот пятьдесят три тысячи, при Горбачеве — шестьсот сорок три, а сейчас только Россия насчитывает их, по разным данным, не менее миллиона двухсот тысяч.
В зубах у этой братии огромный кусок с трудом пережевываемого бюджета, из которого кормятся также чиновничьи спецлечебницы и спецсанатории и в котором заложены спецавтомобили, спецдачи, спецпенсии и еще много чего. Зачем им вообще озабочиваться развитием и размышлять про украинские цены, когда военный бюджет России едва ли не на треть расходной части зашкаливает, а еще надо побольше содрать денег к собственной выгоде, сохранить свой уровень бытия и монополию на принятие решений, не допустить реальной политической или производственной конкуренции ни на каком уровне? Прочее — для митингов, где чувство собственного достоинства заменяют так называемым гражданским чувством «жила бы страна родная, и нету других забот».
Недавний спикер российской Госдумы Грызлов — лидер ставшего правящей партией российского чиновничьего профсоюза — время от времени изрекал благоглупости, которыми и запомнился, но наиболее, пожалуй, ярким из таких его перлов были слова, что «мы не партия офисного планктона». Один из офисных старожилов, он просто не знал, что удельный вес занятых в крупном производстве людей неуклонно снижается: на первый план выходят как раз те, кто работают за письменными столами в офисах — наука, здравоохранение, просвещение, деятельность умственная, а не физическая и никак не чиновничья система всевластного торможения, сталкивания лбами народов и государств.
Мир меняется, в нем все больше ценятся сотрудничество, умение получать выгоды не за счет выкручивания рук, а в результате взаимодействия. Да, из советского псевдосоциализма мы, слава Богу, ушли, потому что он благополучно испустил дух, но при этом никакой капитализм его не побеждал. Сейчас повсюду утверждается постиндустриальный строй, пробующий объединить лучшие стороны капитализма и социализма, — очень важно не лишать народы взаимного понимания и инициативности, не мешать тем, кто еще хочет, чтобы Украина с Россией и вправду ощущали свое единство если не на бюрократическом, то на рабочем, душевном, общечеловеческом уровне.
Надо отобрать у прожорливых чиновников инициативу и добиться их демократической сменяемости, которая, увы, при нынешней российской «суверенной демократии» почти невозможна, и хотя духовное холопство царило в России и при Иване Грозном, и при товарище Сталине, должен же прийти этому когда-то конец!
Многолюдные митинги, прокатившиеся недавно по России, революцией не были — это был протест против собственного соглашательства и тоска по справедливости. Людям сегодня неуверенно и страшно и на манифестациях, и вне их — многие по инерции верят в привычную и так красиво, по-адвокатски, рассуждающую верховную власть. Революций никто не хочет — при этом, похоже, в России нет места, где искренне любили бы нынешнее начальство, но эта нелюбовь почти наверняка не сочетается со стремлением активно вмешаться в происходящее, сокрушить стены и кабинеты. Граждане просто (в России, в Украине — везде) устали уже от страданий, и теперь еще надо отрешиться от их культа. Большинству, кажется, ясно, что страдание и мука далеко не всегда облагораживают, а зачастую ломают, учат приспосабливаться, и не случайно старая истина гласит, что многие мученики стали не святыми, а сволочами.
Это я все к тому, что в России активно действуют силы, стремящиеся разделить ее изнутри, отделить от мира, от Украины — так же как в императорские времена боялись «европейской заразы». Это свое предисловие я начал с того, что чувство опасности, страх внушаются в России массово и упорно — мне кажется, устранение их в наших силах. Пока чиновники не хотят договариваться и решают свои тараканьи задачи, нельзя допустить, чтобы отдалялись народы, чтобы — с газом или без — наши отношения охлаждались. Чиновники меняются — мы остаемся. Интервью, которые вы в этой книге Дмитрия Гордона прочтете, — это своеобразная галерея портретов успешных людей, которые не жульничали и не подличали: добивались своих целей, сохраняя порядочность в самых непростых обстоятельствах.
В этих свидетельских показаниях, собранных Дмитрием Ильичом по крупицам, немало рассказов о радостных победах, но не меньше историй успеха, добытого «вопреки», и поучительных для теперешнего начальства описаний того, как честно складывались мощные жизни.
Такой титанической работы не делал — а теперь уже и не сможет сделать — никто: время ушло. Дмитрий Гордон успел каталогизировать наше прошлое со всей строгостью честного летописца, и при этом, предъявляя документированные исповеди героев, многие из которых позже собственной искренности поражались, он не пытается быть судьей. Безусловно, отважен Дмитрий Ильич, но отважны, решаясь на откровенность, и его собеседники — они преодолевают привычный страх вместе с журналистом, который поучительно бесстрашен и открыт для выстраданных признаний.
Страх живуч, и сегодняшняя власть частенько показывает, что боится народа почти так же, как боялась его власть в советское время, когда столь же цинично делила на «своих» и «чужих» (так или иначе, но таких оград, как сейчас, не строили несколько десятилетий назад ни у парламентов, ни вокруг зданий ЦК и Совета Министров).
Многие визави Дмитрия Гордона так же, как он сам, многим происходящим вокруг обескуражены, но, почти не давая рецептов впрямую, а лишь поучая рассказами о собственном личном опыте и в открытую предостерегая от повторения своих ошибок, все они ищут выход.
Книги Дмитрия Ильича патриотичны, но не привязаны ни к чьим политическим обозам — поэтому-то, несмотря на всю уникальность титанического труда, их ни разу не выдвинули на высокие, но, как правило, групповщинные отечественные премии. Я убежден: тома интервью Гордона на все времена — их будут перечитывать очень долго как самые объективные свидетельства о нас и о нашей жизни. Народ к тому же всегда мечтал о правде и справедливости — в каждом интервью Дмитрия Ильича это стремление буквально пульсирует.
Никто, кроме нас самих, нам не поможет — пора бы это понять, и не следует забывать, что многие нынешние уродства прорастают из вчерашних незалеченных язв. Дмитрий Гордон показывает, насколько губительны попытки забыть историю и не делать из нее взыскательных выводов, и даже когда собеседники Дмитрия Ильича сосредоточены только на дне сегодняшнем, они обдумывают не только прошлое, но и будущее и все равно пытаются срастить времена, потому что без этого выжить и выстоять невозможно.
...У нас еще есть шанс выстроить нормальное, уважаемое гражданами, государство — надо только взыскательно оглядеться. Собственно говоря, этой высокой цели и служат интервью, взятые Дмитрием Гордоном у выдающихся современников.
