Я люблю тебя, Жизнь,
      и надеюсь, что это взаимно!





26.09.2014

Дмитрий Гордон: Лобановский любил разговаривать на ходу



Журналист Дмитрий Гордон уникален уже тем, что в Украине его знают все. Во многом благодаря популярной газете «Бульвар Гордона», которую, каюсь, я всегда приобретал, приезжая в Киев. Меня восхищали его творческая плодовитость и удивительное умение находить общий язык с выдающимися деятелями искусства, политиками, спортсменами, одно лишь перечисление которых займет несколько газетных колонок...

Думаю, в заочном первенстве интервьюеров украинский Гордон — безусловный чемпион одной шестой части суши, свидетельством чему — четыре десятка книг, наполненных беседами с легендами. Нет, я однозначно не мог не встретиться с ним, направляясь в творческую командировку в столицу братской страны...

— Мне всегда были интересны личности, добившиеся чего-то, которые могли поделиться не только секретами профессии, но и жизненной мудростью. Я склонен к анализу, и потому все эти люди помогли мне стать лучше, правильнее, практичнее. И научили многому, что пригодилось в жизни.

— Судя по машине, на которой приехали на встречу, вы удачно монетизировали свое журналистское мастерство.

— Да уж нет, мухи отдельно, котлеты отдельно. Я давно занимаюсь бизнесом. Кстати, начинался он с журналистики. А первые деньги заработал в 1989-м, выпустив две брошюрки, посвященные Александру Заварову и сборной СССР — вице-чемпиону Европы 1988 года, обе тиражом в 100000 экземпляров. Заработал 7000 рублей, при том что средняя зарплата в стране была 150. Затем занялся организацией концертов, которые тоже приносили хороший доход. Потом недвижимость... Такая вот нехитрая история. Я никогда не стеснялся своих коммерческих проектов. Все они были предельно открытыми, что давало возможность заниматься любимым делом — журналистикой. На свои деньги в 1995-м открыл газету «Бульвар Гордона”, на них же сейчас снимаю телепрограммы, они же помогают существовать сайту Gordonua.com , который за год стал одним из крупнейших в стране, а скоро будет самым крупным.

— Интересно, чему вы научились у Заварова?

— Тому, что если жизнь дает шанс, то надо, забыв о своем совковом менталитете, хвататься за него руками и ногами. Чего Саша, увы, не сделал. Это было нормально для советских спортсменов, выехавших за рубеж. Они не понимали, что теперь их никто не будет запирать на базе и заставлять работать. Теперь все будет зависеть только от них самих, а этому-то их здесь не учили. Заваров — одна крайность, а, скажем, Фетисов — другая. Из спортсменов советского периода он, считаю, реализовался лучше всех. У Славы мозги были с самого старта. Он сразу понял, что в НХЛ, чтобы хорошо жить, надо много и упорно работать. Как ни парадоксально, это умение было дано не всем. Многие считали, что, уехав за границу и начав получать колоссальные деньги, они уже достигли мечты.

— Киевские динамовцы — это был отдельный класс в советском футболе?

— Киевляне отличались от москвичей, спартаковцев и динамовцев, тем, что всегда умели обустроить свой быт. Это, наверное, характерная черта менталитета, у украинцев ведь дома всегда были лучше, чем у россиян. Хотя и хуже, чем у грузин. Самым рачительным был, пожалуй, Йожеф Сабо. Всегда имел коммерческую жилку, благодаря которой и сейчас, в 74, живет в достатке. Это очень большая редкость для игроков советской поры. А Сабо молодец, на него приятно смотреть. Отличная физическая форма и постоянное стремление жить, дыша полной грудью.

— Говорят, журналистам нельзя дружить со спортсменами, мол, это негативно влияет на их работу.

— Дружить надо с тем, с кем дружится. Я дружу со многими героями моих первых публикаций — и это продолжается 25-30 лет. Знаете, многие влюбляли в себя мгновенно. Котэ Махарадзе, Виталий Коротич, Анатолий Кашпировский, Евгений Евтушенко... Это первые фамилии, которые пришли на память.

— Какие отношения были с Лобановским?

— Сложные. Расскажу несколько случаев. 1985 год, ноябрь, киевское «Динамо» досрочно стало чемпионом СССР, оставался ничего не решавший матч с «Зенитом». Я подумал, что было бы здорово взять комментарии у игроков. Обратился за содействием к другу — Саше Кушкову, фотографу «Динамо», он близко общался со многими футболистами. Саша сказал, что все сейчас уезжают на базу готовиться, основная задача решена, так что проблем возникнуть не должно. Пришел утром на стадион «Динамо», Кушков рядом, игроки собираются возле автобуса. «Саша, — говорю, — может, я прямо в дороге с ними и поговорю?» Друг подходит к Лобановскому... Тот идет, не останавливаясь. Он вообще никогда не останавливался, чтобы с кем-то поговорить, — шел впереди, за ним семенили остальные: и тренеры, и помощники, и журналисты... Это была фирменная манера Лобановского. Саша обращается на ходу: «Валерий Васильевич, тут Дима Гордон, пишет в «Вечерний Киев», хочет взять комментарий у футболистов...» Лобановский: «Хорошо». Саша: «А как это сделать? Можно Дима в автобус зайдет?» Лобановский: «Можно». Саша мне: «Быстро!» И вот представьте: мне 17, «Динамо» — это религия, футболисты — небожители... Это первая невозможная история.

Еду на базу киевлян — это вторая невозможная история. В дороге их о чем-то робко спрашиваю, они охотно отвечают, мы приезжаем, и я понимаю, что моя главная задача — интервью с Блохиным. До этого пытался с ним поговорить, но он никому не давал интервью принципиально, поскольку очень был обижен после чемпионата мира 1982 года, когда его сделали главным виновником неудачного выступления сборной СССР. Подходил к нему дважды и всегда слышал: «Все вопросы к Лобановскому». Третий раз обратился (с большой бандурой — кассетным магнитофоном «Весна»), Блохин ответил: «Обратись к врачу, который уши лечит, — я тебе уже все сказал»... И тут приходит в голову мысль. Раз Блохин сказал, что вопросы к Лобановскому — я опять к фотографу Саше: «Спроси у тренера, можно ли пообщаться с Блохиным»? Поднимаемся на второй этаж базы, в бильярд играют Пузач, Колотов, Веремеев и Чубаров. Открывается дверь комнаты Лобановского — он выходит. Все бросают кии и семенят за ним, а Саша, опережая их, говорит: «Валерий Васильевич, Дима уже опросил всех игроков, теперь хочет взять интервью у Блохина, а он не дает, дескать, все вопросы к Лобановскому... Можно Дима...» Лобановский на ходу: «Можно». Саша: «А как?» Лобановский: «Я ему сам скажу». И все убегают в лес на тренировку... Я думаю: ну, ерунда какая-то — Лобановский скажет Блохину дать интервью Гордону... Продолжаю стоять. Холодно. Колотов, Веремеев, Пузач и Чубаров играют в дыр-дыр, команда час бегает по лесу в Конча-Заспе, потом все возвращаются, и вдруг Блохин подбегает: «Ну, пойдем поговорим». Это третья невозможная история. Мы садимся на первом этаже на диванчик, я задаю вопросы, Блохин отвечает... Потом я интересуюсь у Кушкова: «А как мы отсюда уедем?» Саша кивает: «А вон Веремеев с Заваровым собираются в Киев, сейчас к ним попросимся». И мы садимся в «девятку» и возвращаемся в город. Это четвертая невозможная история.

Публикую в «Вечернем Киеве» интервью с Блохиным почти на полосу формата А2, все просто охреневают, и я понимаю, что уже у всех интервью взял — остался Лобановский. Раздобыл его телефон, звоню домой. Он снимает трубку, я говорю: «Это Дима Гордон». — «Да, да, знаю...» — «Валерий Васильевич, можно с вами встретиться, поговорить?» — «Да, пожалуйста, приходите». У него на стадионе был не кабинет, а каптерка — иначе не назову. И вот сидит великий Лобановский, я — напротив и задаю вопросы. Все, как мне кажется, умные: «У вас высшее инженерное образование — помогает ли оно в тренерской профессии?» и так далее. Задаю первый вопрос, а он: «Следующий». Я снова, он: «Следующий». И так мы раз пять-шесть по всем вопросам прошлись... У Лобановского была неповторимая манера: выдыхать воздух во время разговора — фух! «Ну, я думал, фух... Вы будете о подготовке к сезону, фух... А у вас такие вопросы, фух, которые требуют осмысления, фух... Это так сразу, фух, не решается... Это все надо обдумать, фух... Это в следующий раз тогда».

Я понял его уже потом. «Этот человек, — сказал один мой друг, — с высоко поднятой головой прошел по жизни». Он создал себе, будучи очень умным и тончайшим психологом, ореол величия, искусно его поддерживал и всячески использовал свое умение влиять на людей, в том числе магнетически — благодаря этому умению весь маховик и вертелся.

Прошли годы. Лобановский вернулся в «Динамо», и вернулся другим. Раньше был неприступным, а тут я прямо удивился. Подошел к нему после первой пресс-конференции, он: «Дима, здравствуй! «Бульвар» читаю, мне все номера в Эмираты привозили...» Я: «Валерий Васильевич, так, может, интервью?» — «Обязательно. Обязательно». И вот выходит в «Бульваре» революционное на тот момент интервью с Йожефом Сабо, который камня на камне не оставил от существовавшей системы футбола, раскритиковал ее в пух и прах, все своими именами назвал. Я подошел к Лобановскому уже после этого: «Так как насчет интервью?» «Да ты понимаешь... — ответил Валерий Васильевич. — После Сабо теперь не могу. Он — главный тренер сборной, а я — клуба, он должен мне разрешить». Я принял эту игру и обратился к нему через некоторое время: «Сабо разрешил». Он: «Ну, хорошо. Вот еще чуть-чуть, и сделаем». Потом выходит интервью с Блохиным, в котором он резко высказался: дескать, вторым у Лобановского не буду, только первым. И опять я слышу: «Ну, после Блохина даже не знаю, что и сказать... Разве что в конце сезона...» Подхожу в конце — Лобановский: «Так новый сезон начинается...» Я: «Ладно, спасибо, понял». На этом мы расстались.

В «Бульваре» между тем один за другим выходили интервью с известными футболистами и тренерами, газета всегда была независимой, не оглядывалась на авторитеты, а писала о том, что думают одни выдающиеся люди о других, об эпохе и о времени. В общем, появлялись иногда материалы, в которых Лобановский представал в нелицеприятном свете. Маслаченко изрек: «Вы себе придумали идола и на него молитесь», Бесков очень резко высказывался... И вот 1998 год, матч плей-офф чемпионата мира в Словении, главный в сборной — Сабо, но Лобановский полетел, поскольку уже должен был принимать команду. Аэропорт в Любляне маленький, интервью с Бесковым только вышло, мне очень не хочется с Валерием Васильевичем встречаться... Иду с товарищем в какой-то закуток и вдруг вижу: сидит Лобановский с Базилевичем и Воскресенским. Прошу товарища: «Прикрой», мы уже вроде прошли, и вдруг слышу: «Дима!». Я: «Ой, здравствуйте, Валерий Васильевич!» Подхожу. Он: «Читаю «Бульвар». Бесков говорит, что «Динамо» играло в футбол прошлого, а «Спартак» — в футбол будущего... Что «Динамо» было всегда хуже «Спартака», и вообще непонятно, чем мы в Киеве занимались...» Говорю: «Так это же для умных людей написано — там между строк читать надо». И здесь он выдает: «А сколько тех умных людей? Вы, я, Григорий Михайлович да вон еще (показывает) Йожеф Йожефович». И после этого в течение получаса рассказывает мне все, что думает о современном футболе, в каком направлении он развивается, как должна строиться игра, и я понимаю, что ему хочется выговориться. Уже объявляют посадку, а он все говорит и говорит. Мы идем, и он продолжает говорить на ходу.

Потом кто-то еще в нашей газете его критиковал, он даже звонил, насколько знаю, Григорию Михайловичу Суркису в семь утра: «Если сегодня сборная проиграет, виноват в этом Гордон». А потом администратор «Динамо» Чубаров сказал мне: «Ну зачем ты его трогаешь? Он недавно в больнице лежал в Австрии, уже забывался, звал: «Мамочка, мама!»... Ты хочешь, чтобы он из-за тебя умер?» Я пообещал: «Все. На этом ставим точку. Больше никто плохо о Лобановском в «Бульваре» высказываться не будет».

После смерти Валерий Васильевич приснился мне расстроенный: дескать, зачем ты так обо мне — и мне стало очень стыдно.

— Непростой характер был и у Василия Алексеева — настоящей эпохи в мировой тяжелой атлетике 70-х...

— Потрясающий человек, к которому я сразу потянулся. Познакомился с ним 42 года назад. Мы с родителями отдыхали в Феодосии, где сборная СССР по тяжелой атлетике проходила предсезонный сбор. Василий привлекал внимание всех — огромный, с большим животом. Его жена Олимпиада Ивановна была, наоборот, хрупкой, и Василий Иванович изобрел на этот счет шутку. Когда его спрашивали: «На скольких Олимпиадах вы были?”, он отвечал: «На четырех». — «Но как же? Мюнхен, Монреаль, Москва...» — «А Олимпиаду Ивановну вы считали?» Так вот в Феодосии Алексеев очень любил лечь на лавку после обеда и поспать. А я маленький — пять лет, бегал вокруг вовсю. Он проснулся и грозно пробасил: «Мальчик, если будешь здесь еще летать, кирпич тебе на голову сброшу».

За пару лет до его смерти приехал я к нему в Шахты. Мы сделали шикарное телевизионное интервью и замечательно провели время — с шашлыками, трехлитровой бутылью самогона и всем, что к этому прилагалось. Он и в Киев приезжал, на ежегодный праздник «Бульвара Гордона», где традиционно собирается огромное количество известных людей — самых разных, от артистов и спортсменов до политиков. Он и там выделялся — огромный, статный, при параде и всех орденах, хотя тогда ему уже тяжело было ходить из-за большой массы тела. Мы специально для него микроавтобус заказывали.

— Трагическая фигура.

— Безусловно. Знаете, если многие спортсмены поверхностны и глупы, ну так уж повелось, то Алексеев — настоящий самородок, который в этом плане напоминает мне Виктора Степановича Черномырдина. Очень остроумный, хваткий, сообразительный.

— Ваш земляк Анатолий Писаренко, кстати, конфликтовавший с Алексеевым в бытность того главным тренером сборной, легко нашел себя в послеспортивной жизни в отличие от того же Василия Ивановича или чемпиона Олимпиады-80 в супертяжелой категории Султана Рахманова...

— Как-то Иосиф Кобзон, мой хороший друг, спросил: «Знаешь, что главное для артиста?» — «Голос? Тембр? Раскрутка?» — «Да нет, голова». Думаю, что это относится не только к артистам, а и ко всем людям. В этом контексте хочу еще раз вспомнить Фетисова. Хороший парень, который плакал, рассказывая о смерти своего брата. Я был поражен его открытости и, главное, понимал его как человека из моего времени, которое помнило «холодную войну», противостояние эпох и весь тот пафос, которым мы все искренне были пропитаны. Потому и неинтересны мне хоккеисты, уехавшие в НХЛ в 18 лет зарабатывать большие деньги, чтобы купить огромные дома и красивые машины.

— Малофеев — тоже из истории вашей юности?

— Конечно, Эдуард Васильевич мне всегда был интересен. Он не от мира сего. Но на таких людях этот мир и держится. «Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков», — Высоцкий сказал это и про Малофеева. Что такое искренний футбол, не знает никто, в том числе и сам Эдуард Васильевич. Я задал ему этот вопрос, он на него долго отвечал, довольно запутанно. Но так понимаю, что это — гимн атаке. У вас в 80-х была великолепная команда, и киевлянам было очень непросто с ней, даже дома они уступали. Минский состав хоть сейчас назову: Вергеенко, Боровский, Курненин, Янушевский, Прокопенко, Пудышев, Зыгмантович, Гоцманов, Алейников, Гуринович, Кондратьев. Советский футбол был очень ярким, у каждой команды имелась изюминка. Болельщики со стажем сейчас понимают, о чем я говорю. Любая команда являла собой самобытный коллектив.

— Ага, особенно харьковский «Металлист».

— Ладно, я тоже не был поклонником Харькова, но ведь «Шахтер», «Черноморец» или «Днепр» невозможно было ни с кем спутать. Уже не говорю о минчанах, тбилисцах, ереванцах, «Жальгирисе»... Когда все разбрелись по суверенным чемпионатам, стало скучно, разве не так?

— Так. Зато «Металлист” теперь оснащен группой высокооплачиваемых легионеров, счастливо диссонирующих с отбойной командой Евгения Лемешко из 80-х.

— Мне тоже не очень нравится большое количество иностранцев, но я понял, в чем тут причина. Если бы я был президентом клуба с большими деньгами, уверенным, что с моим бизнесом в ближайшие двадцать лет ничего не случится, то направил бы средства не на покупку игроков, а на создание детско-юношеской школы. Приглашал бы детских тренеров, а уже они бы отыскивали юные таланты. Болельщикам бы сказал: «Потерпите лет пять-семь, сейчас будут играть те, кто есть, зато потом мы получим чудо-футболистов». Суркис в позапрошлом году потратил на трансферы 50 миллионов долларов. За эти деньги можно построить супершколу. Но я могу его понять. У Игоря Михайловича нет уверенности в завтрашнем дне, и поэтому он хочет успеть все сегодня. Футбол сейчас — зеркало нашей жизни.

— Действительность для Украины не самая радужная. Наверное, вы многих российских друзей потеряли.

— Не потерял. По той простой причине, что мы не говорим на эти темы. Конечно, сразу начали их обсуждать, но потом поняли, что лучше этого не делать. Нам понять друг друга трудно потому, что в России работает такая мощная пропагандистская машина, что зомбирует даже умных людей. Впрочем, многие из моих друзей — высокопоставленных людей — прекрасно все понимают, но сделать ничего не могут. Выступать так, как это делают Андрей Макаревич, Лия Ахеджакова или Олег Басилашвили, — это гражданский поступок, им ведь есть что терять. Знаете, я очень справедливый человек и никогда не назову белое черным и наоборот. Наверное, потому что не завишу ни от кого. Когда вижу, что на российских каналах говорят о том, что я знаю, то это говно дело. Стыдно мне за таких продажных коллег.

— Принято считать нас представителями второй публичной профессии...

— Не люблю таких штампов. Никогда таким не был и не буду. Вот хочет один человек, чтобы сделал с ним программу, и предлагает за это 50 тысяч долларов. Объясняю ему, что потеряю гораздо больше. Люди поймут, что за деньги ко мне в программу может пролезть тот, кто ничего из себя особо не представляет. И моей репутации конец. Мне интересно беседовать с людьми, которые интересны. Вот вам интересен Сергей Мавроди?

— Конечно.

— И мне тоже. Я не поленился, съездил к нему и сделал шикарное интервью. Пусть кто-то скажет: «Он его купил!» Мне плевать на подобные разговоры, я сделал это интервью для себя. Если человек интересен мне как журналисту, то будет интересен и читателю.

— Вы, следует полагать, абсолютный чемпион по количеству интервью, взятых у выдающихся людей, рожденных в бывшем СССР.

— В моей коллекции 600 знаковых человек.

— Как этого добиться?

— Рассказываю систему. У меня на двух листочках в тетради выписаны фамилии тех, кто мне интересен. Осталось, кстати, 250 человек. Девочки из приемной обзванивают всех и договариваются о встрече. Иногда пасти человека можно годами. Иногда уговорить его вообще не удается, как случилось с дочкой Сталина Светланой Аллилуевой. Я дважды делал интервью с сыном Хрущева — в Америке и здесь, общался с сыном Берии и внуком Сталина. И к Светлане был готов лететь в любую точку земного шара. Но она отключила все коммуникационные каналы.

Есть люди, наотрез отказывающиеся общаться. Майя Плисецкая, Марина Влади. «Не хочу, и точка!» Имеют право. Есть люди, которые отказываются, а через несколько лет дают добро. Такой случай был с Леонидом Броневым. Уникальный человек, мудрейший, умнейший и актер — гигант. Он вообще никому не давал интервью. А однажды мой друг принимал в Киеве театр «Ленком», и я попросил его сделать еще одну попытку. И что-то совпало — Броневой согласился. Мы встретились, и, видимо, я смог его обаять. А через день у него случился инфаркт, и он несколько месяцев пролежал в нашей больнице. Я к нему часто приходил, и мы подружились. И потом записали еще одно интервью.

— Бывает, что люди разочаровывают во время интервью?

— Конечно. У меня один человек даже ушел прямо во время беседы. Сергей Маковецкий. На 52-й минуте. Значит, я не смог быть для него достаточно интересным. У Сергея очень подвижная психика, и ему не понравились вопросы, ряд из которых начинался с фразы: «А правда ли, что?» Но это естественно, я же ведь перед разговором читаю досье, которое мне составляют на собеседника. А там бывают факты, требующие уточнения или проверки. И когда я четвертый раз задал сакраментальный вопрос, он встал и ушел, сказав, что ему хочется разговаривать об искусстве, а не развенчивать слухи... Разумеется, это не мешает мне считать его выдающимся артистом.

— Вообще-то я мало встречал разговоров с артистами об искусстве, а с музыкантами о музыке.

— Это вы ему расскажите. Часто бывало так: человеком заочно восхищаешься, а при встрече он оказывается, простите, таким дураком... И ты жалеешь о потраченном времени. Или наоборот. Скажем, Людмилу Марковну Гурченко представлял высокомерной, а она оказалась замечательной женщиной, с которой потом неоднократно встречался и дружил. На похороны ее ездил... Вообще любая звезда — это на 99 процентов трагическая история. Им приходится платить за славу и успех. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке.

— Кто входит в оставшийся один процент? Кто всегда светит окружающим, и ничто его не берет?

— Евгений Евтушенко. Человек, у которого по-прежнему глаза мальчика. Жадный до впечатлений и очень добрый, готовый помочь любому. Написать прошение, вмешаться, позвонить куда надо. У него уже нет ноги — протез, но все равно двигается и интересуется жизнью совсем как в юности.

— Кстати, сколько белорусов в вашем «списке 600»?

— Ну, Малофеев...

— Медведь?

— Нет, его не было. Зато был Александр Карелин — абсолютно шикарный собеседник и вообще из ряда вон выходящее нечто. Вот от него я ничего не ждал. Скажу честно: суровая внешность рисовала совсем иной внутренний мир. Но ошибался — я открыл рот и не мог его закрыть. Трехкратный олимпийский чемпион напомнил мне Алексеева. Человек с таким же тонким юмором и вообще бездонной глубиной.

— Однако обидно мне, что белорусов вы вспоминаете с трудом...

— О, Эдуард Ханок! Хочу еще с Леонидом Борткевичем пообщаться...

— М-да, маловато, выходит, у нас героев, но мы и сами об этом знаем. У вас небось побольше будет. Семенченко?

— Я с ним не знаком. А составлять мнение по чужим словам не привык. Мне нравится Слава Вакарчук — то, что он сделал себя сам и сегодня собирает стадионы. Я очень люблю чужой успех. Обожаю тонкого и умного Володю Зеленского. Кстати, такое же восхищение у меня вызывает и ваш Сергей Михалок. Просто пока еще не добрался до него.

— Вам не кажется, что журналистика вырождается? Каждый второй теперь блогер.

— Думаю, журналистика как профессия никуда не денется. А вот газеты уйдут, у меня на этот счет нет никаких сомнений. Еще лет пять, и все. Это международная тенденция. У «Бульвара» тираж сегодня всего 120 тысяч экземпляров, а десять лет назад был 570 тысяч. Газеты уйдут вместе с пенсионерами, которые сегодня их все еще читают. По моим личным социальным наблюдениям, до 45 лет люди газету в руки не берут. Кстати, надо принять, что умрет и телевидение. Зачем мне ждать 23.45, чтобы посмотреть 127-ю серию сериала, да еще и с рекламой, — я увижу все это в интернете. Сегодня в газету реклама уже не идет, а на сайте она только прибывает. А, собственно, почему бы и нет, у нас, например, за вчерашний день было миллион посещений. Эти цифры очень хорошо убеждают рекламодателя.

Знаете, на моем сайте журналисты очень хорошо зарабатывают, но поскольку я сам журналист, то понимаю: на них нельзя давить и заставлять что-то делать. К сожалению, далеко не каждый работодатель так думает. Кроме того, мне интересно собирать вокруг тех, кто талантливее и лучше меня. Чем больше их будет, тем лучше стану и я сам. Однако такая мораль в корне противоречит принципам большинства редакторов и вообще начальников, которые привыкли собирать дураков, чтобы лучше светить на их фоне. Не считаю себя великим журналистом, но я организован и, безусловно, талантлив. Три месяца назад совершенно случайно стал депутатом Киевского городского совета. Никогда не стремился попасть в политику, но сейчас меня убедили друзья: мол, наступили другие времена и теперь есть реальная возможность влиять на то, что происходит в Киеве. Выборы выиграл без напряжения, пришел в горсовет, оглянулся, и мне стало плохо. Процент мерзавцев и ничтожеств там очень высок. О чем я, кстати, не преминул им сказать.

— А дальше?

— Философские размышления. И еще моя команда каждый день делает практические дела для города — просто выполняю все то, что обещал людям. Асфальт, детские площадки, даже бесплатная раздача счетчиков на воду тем, кто не в состоянии их оплатить.

— Очень уж правильный вы получаетесь. Один недостаток — мало в ваших списках выдающихся белорусов, хотя, конечно, это не вина Гордона.

— Все просто: себе изменять нельзя. Вот я атеист и в бога не верю абсолютно, но в понятие высшей справедливости и закономерности — верю. Знаю, если совершу плохие поступки — где-то чего-то недополучу. А белорусов уважаю за характер: добрый, мягкий и сердечный. И еще мне нравится, что во время войны вы не выдавали евреев. Люблю вашу страну, асфальт хороший, трава ровная. Умеете жить красиво... О, вспомнил еще одного вашего соотечественника. Станислав Станиславович Шушкевич. Приезжал ко мне в Киев. Отлично пообщались, а потом я позвал Леонида Макаровича Кравчука, и мы пошли в ресторан пить водку. Замечательно, кстати, посидели.

— Вы чувствовали себя во время того застолья Борисом Николаевичем Ельциным?

— Не скрою, у меня была такая ассоциация...

— Наверное, профессор изначально не мог стать лидером страны.

— Шушкевич выполнил свою историческую миссию — развалил монстра под названием «Империя зла», как сказал Рональд Рейган. Я полностью согласен с этим утверждением.




pressball.by











© Дмитрий Гордон, 2004-2013
Разработка и сопровождение - УРА Интернет




  bigmir)net TOP 100 Rambler's Top100