Как-то я спросил у Иосифа Давыдовича: «Почему вы помогаете стольким людям совершенно бескорыстно? Зачем это вам?» «Понимаешь, - ответил он, - я приехал в Москву демобилизованным солдатом в шинели. Я был никто и звать никак, но мне помогали! Кто-то похлопотал, чтобы дали концерты, Миров и Новицкий выпросили в Моссовете квартиру, кто-то еще дал деньги на мебель. Теперь пришло время возвращать долги».

Мне тоже многие помогали. Коротич - один из таких людей. В восьмидесятых он был главным редактором самого прогрессивного и популярного в СССР журнала «Огонек» и носил титул «Лучший редактор мира». Попасть в его московский кабинет считалось редкой удачей. Я же, юный, неопытный, но настойчивый, приехал в редакцию «Огонька» даже без предварительного звонка, и Коротич меня принял!

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Прожив пятьдесят лет в Киеве, Виталий Алексеевич скучал по родине. Мы проговорили часа три. Наутро перед отъездом домой я зашел перекусить в кафе при гостинице. Поставил возле столика дипломат, где был диктофон, кассеты с записанным интервью, паспорт, бритва и туалетные принадлежности, а сам с подносом пошел за едой. Возвращаюсь - а портфеля и след простыл. Что делать? Еду, как побитая собака, к Коротичу и рассказываю о своей беде. «Не волнуйтесь, - улыбнулся он, - я вам новое интервью наговорю и пришлю». Признаться, я не поверил - ну где ему при такой занятости? Но Виталий Алексеевич и наговорил, и прислал! Он для меня - образец журналиста, человек, который сделал себя сам.

 

- Ну, если верить тому, что истоки всего - в детстве, то я тоже делал себя сам. Меня никто не подталкивал: читай то, учи это - я находил себе занятия самостоятельно. Родители трудились с утра до вечера. Мама - инженером-экономистом, а папа руководил архитектурно-проектной мастерской института КиевЗНИИЭП, занимавшейся экспериментальным проектированием.

После свадьбы они вместе с маминой мамой поселились в огромной коммуналке в центре Киева, на площади Льва Толстого. Общий сортир кишел крысами, и в туалет приходилось бегать через дорогу - неудивительно, что когда мы переехали в хрущевку с отдельным туалетом и кухней в пять метров, она показалась хоромами.

Родители воспитывали меня в строгости, зато бабушки единственного внука баловали. Я купался в их обожании, и, думаю, эта любовь отчасти меня и сформировала. А вот дедушку я помню только одного. Мамин отец, работавший зампредседателя Киевского горисполкома и председателем горплана, погиб во время войны. У них с бабушкой была прекрасная четырехкомнатная квартира на улице Ленина, возле Театра русской драмы, но когда бабушка вернулась с детьми из эвакуации, там уже жили другие люди.

Папины родители разошлись, когда он был еще маленьким. Бабушка осталась в Киеве, а дедушка уехал в Москву. Я поддерживал с ним теплые отношения до самой его смерти. Он был незаурядным человеком - умным, образованным. Имел превосходную библиотеку и потихоньку передавал ее мне. Как инженер-строитель он занимался крупными объектами в Москве, одно время работал на Севере.

 

- Во всяком случае, в пять летя уже умел читать, а в шесть - пошел в школу. Во втором классе учительница могла позвонить моей маме - мол, заболела, пусть Димочка заменит меня на уроках. На самом деле она готовилась к свадьбе, но это не мешало мне вместо нее проводить уроки и даже ставить оценки в журнал. Что самое удивительное, все воспринимали это как должное, не возмущался никто.

Я запоем читал и к десяти годам прочел практически всю классику - и русскую, и зарубежную. Даже «Анну Каренину» одолел, хотя почти ничего в ней не понял. Моей любимой игрушкой были географические атласы. Я знал столицы всех стран мира, включая Ботсвану, Свазиленд, Лесото, и до сих пор помню, что столица, например, Чада - Нджамена. Потом я так же фундаментально увлекся историей, в том числе Коммунистической партии. Ну как же, я ведь был образцовым пионером, председателем совета отряда, затем дружины, комсоргом в институте и в армии!..

Я обкладывался справочниками и энциклопедиями, ходил в читальные залы, выписывал имена и биографии известных революционеров. Тогда меня поражали две вещи: во-первых, многие деятели Компартии имели псевдонимы, за которыми скрывались еврейские фамилии; а во-вторых, у большинства из них в графе «Дата смерти» стояли 1937-1939 годы. «Что в ту пору за мор напал на ленинскую гвардию?» - размышлял я, а позже стал мучиться другим вопросом: «Что же это за время такое было и почему все молчали?».

 

В пятом классе я увлекся эстрадой и кино. В одну общую тетрадь, помню, записывал авторов музыки, стихов и тексты песен, в другую - имена известных артистов, фильмы, в которых они снимались, и годы выхода этих картин на экраны. Я знал репертуар всех популярных певцов, всю фильмографию и информацию постоянно пополнял. Сейчас понимаю: уже тогда это была системность.

 

- Однажды мне захотелось получить фото известных советских артистов. Я взял ручку и начал писать: Райкину, Мордюковой, Лановому, Пахмутовой... Текст был одним и тем же. Мол, я - ученик 5-Г класса средней школы № 205 Дима Гордон, живу в Киеве. Мне очень нравятся ваши фильмы или песни (в скобках указывал, какие именно), и не могли бы вы, уважаемый N, прислать мне свою фотографию с дарственной надписью? Потом купил сто конвертов и на каждом написал что-то вроде «Москва. Вячеславу Тихонову».

Увидев мои труды, родители рассмеялись: «Ну кто же «на деревню дедушке» пишет? Да и люди эти очень занятые - им не до десятилетнего мальчика». Тем не менее спустя месяц мне пришло письмо от... Утесова. Леонид Осипович прислал фото, где он молодой, в фетровой шляпе (этот снимок у меня до сих пор хранится), а на обратной стороне дрожащей рукой было выведено: «Диме Гордону на память, с пожеланиями счастья. Леонид Утесов». Вот тут-то все обалдели! А вскоре мне пришло второе письмо, от Кобзона. Яркая цветная фотография, на которой певец в коричневом велюровом пиджаке, почти такая же надпись, а на конверте - домашний адрес! Прошло много лет, и я спросил у Иосифа Давыдовича: «Почему вы ответили незнакомому мальчику?» - «Ну, ты же мне написал - как я мог не ответить?» - «А почему на конверте был штемпель Белгорода?» - «А я там был на гастролях», - ответил Кобзон, поразив меня до глубины души.

После этого я понял одну вещь, ставшую для меня в жизни определяющей. Если перед вами десять наглухо закрытых дверей и все говорят: «Не стучи туда, бесполезно!» - не слушайте, идите напролом, стучите - хотя бы одна непременно откроется.

Для меня закрытых дверей никогда не существовало. В тринадцать лет я самозабвенно увлекся футболом и театром, причем любви к театру способствовала папина мама. Она в то время жила в коммуналке на Воровского (недавно я выкупил эту квартиру - замучила ностальгия), а этажом выше жил солист нашего оперного театра Владимир Лосицкий - статный красивый мужчина, полугрузин-полуполяк. Однажды он передал для меня две контрамарки на оперу «Князь Игорь». Мы с другом пошли - и я пристрастился к театру.

Ракетные войска оперативно-тактического назначения. (Ленинградская область, г.Луга, 1987 г.)

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Денег тогда, конечно же, не было. Бывало, даст бабушка на булочку с маком, которая в буфете театра Франко стоила двенадцать копеек, а на лимонад уже не хватает, и тогда я придумал выход. С булочкой в руке и пустым стаканом подходил к паре, перекусывающей в антракте, становился за их столик и спокойно ждал, когда они уйдут. Окружающие видели: я там давно стою, а я наливал из недопитой бутылки лимонад в свой стакан и запивал свою булочку. Царское было время!

Билеты в театр я тоже не покупал. Все началось с того, что бабушкина подруга, тетя Лиза Пресман, работавшая вахтером на служебном входе театра Леси Украинки, провела меня через вертушку. С тех пор я шел на проходную любого театра, глядя вахтерше прямо в глаза, произносил: «Здравствуйте!» - и следовал дальше. В крайнем случае давал билетершам рубль. А уже учась в институте, поднимал вверх студенческий билет, изображая студента театрального вуза (тогда их пропускали в театр бесплатно).

Когда же на гастроли в Киев приезжали московские, питерские или грузинские театры, мог подойти к любому артисту и попросить меня провести. Не знаю, что было в моих глазах, но они проводили! Даже в Москве, куда мы с ребятами из института начали ездить, я мог спросить билетершу: «Вы сегодня студентов театрального пропускаете?» Услышав: «Не пропускаем», оборачивался, кричал кому-то в толпу: «Сегодня не пропускают!» - и спокойно проходил внутрь. Заготовок у меня не было, все проходило на импровизации. Не попал я лишь дважды - видно, в те дни не было куража.

Садился я всегда не на галерку, а в первый ряд. Если оттуда просили, пересаживался во второй, третий или же на ступеньки - мне хотелось наблюдать за гениями вблизи. В оперном тогда блистали Анатолий Соловьяненко, Евгения Мирошниченко, Дмитрий Гнатюк, в театре Франко - Ольга Кусенко, Полина Куманченко, Наталья Ужвий, в театре Леси Украинки - Ада Роговцева, Валерия Заклунная, Юрий Мажуга. В Киев приезжали МХАТ, театр Моссовета, Тбилисские театры имени Шота Руставели и Котэ Марджанишвили, и я не пропускал ни одного спектакля. Аплодировал Ростиславу Плятту, Георгию Жженову, Рамазу Чхиквадзе, а когда с театром Пушкина приехала Вера Алентова, только сыгравшая в фильме «Москва слезам не верит», трижды приходил на спектакль «Разбойники», где у нее была главная роль, и трижды вручал ей букеты гвоздичек.

С такой же страстью я отдавался футболу. Знал не только составы команд высшей лиги за текущий год, но и за пятидесятые, шестидесятые (включая годы рождения всех футболистов), не пропускал ни одного матча «Динамо» и часто ездил за ним в другие города.

 

 

- Школьные предметы я схватывал на лету. Из пятого класса перешел в седьмой, сдав экзамены экстерном, а школу окончил в пятнадцать лет. Правда, особой мечты у меня не было. Была лишь реальность: я еврей, а значит, мне многое недоступно. «У нас нет ни денег на взятку, ни блата. Иди туда, где невысокий конкурс, - например, в строительный. У тебя ведь и дед, и отец строители», - посоветовали родители. «Почему нет?» - подумал я и подал документы в Киевский инженерно-строительный институт. Получив «отлично» лишь за сочинение, по конкурсу я прошел и очень обрадовался, но я еще не знал, в какую западню угодил.

 

Учеба в сложном техническом вузе мне, гуманитарию, доставляла мучения. Бывало, черчу что-то за кульманом и покрываюсь испариной - чувствую: не мое это. Благо группа у нас подобралась прекрасная. Многие, придя после армии и техникумов, были лет на десять старше меня, пятнадцатилетнего мальчишки, и относились ко мне по-отечески, делали за меня курсовые. Меня все тянули, как могли. Папа, и тот приходил иногда на лекции и, сидя за последней партой с моими сокурсниками, конспектировал, освежал собственные познания, а потом делал за меня проекты. Позже, когда мое имя стало на слуху, преподаватели начали ставить мне тройки из уважения. Преподаватель по железобетону, например, а ныне крупнейший кинодеятель Андрей Халпахчи тоже прекрасно ко мне относился. «Поставьте тройку - и дело с концом», - попросил я его на защите диплома. «Э нет, вам меньше четверки нельзя», - рассмеялся он.

 

- По воскресеньям я ходил в столичный парк Пушкина, где коллекционеры обменивались значками, футболками, программками и прочей футбольной атрибутикой, и однажды разговорился с парнем, опубликовавшим статью в областной комсомольской газете «Молодогвардієць» в Ворошиловграде. «Ты тоже отправь туда что-нибудь», - посоветовал он и дал адрес. Я сразу же написал заведующему отделом спорта, и тот ответил: «Пришлите интервью с футболистом «Динамо». Легко сказать - «пришлите», а где его взять? В советское время футбол был религией, им жила вся страна, динамовцев носили на руках, и все же я взял блокнот, ручку и отправился на стадион «Динамо».

 

Там в тот день играл дублирующий состав, но по традиции на матчи приходили и футболисты основного. Сидел на трибуне, лузгая семечки, и мой кумир Леонид Буряк. «Можно у вас взять интервью для газеты?» - спросил я дрожащим голосом. «Можно», - ответил он и подвинулся. Я присел рядом, задал несколько банальных вопросов, получил ответы, все это оформил и отправил в Ворошиловград. Спустя пару недель это интервью вышло, и я решительно двинулся дальше, причем не куда-нибудь, а в главный печатный орган ЦК КПУ - газету «Правда Украины». «Здравствуйте, я студент второго курса КИСИ, хочу писать о футболе!» - услышав это, весь отдел спорта воззрился на меня, как на блаженного. В святая святых допускали лишь избранных, а тут какой-то пацан из строительного. «Для начала напиши о спорте в своем институте», - предложили мне, а когда я принес сочинение на заданную тему, сказали, что это им не подходит.

Другого такое, наверное, остановило бы, но не меня. С четвертого этажа, где размещалась «Правда Украины», я поднялся на шестой - в газету «Комсомольское знамя». Там тоже сперва посмеялись, но когда я пообещал принести интервью с новичком «Динамо» Игорем Белановым, кивнули: дескать, попробуй! Увидев меня с огромным кассетным магнитофоном «Весна», Беланов тоже дал интервью, а на следующий день он стал героем. В матче с извечным соперником «Спартаком» «Динамо» победило со счетом 2:0, и оба гола забил Беланов! Конечно, мое интервью напечатали.

 

- Да, но если бы не сошлось здесь, обязательно произошло бы в другом месте. Я глубоко убежден: любая случайность - следствие закономерности. Через три дня моя статья в газете тиражом шестьсот тысяч вышла, и на каждом экземпляре - подпись: «Д. Гордон». Я был на седьмом небе от счастья и смело отправился в «Вечерний Киев» к Александру Липенко.

С тех пор и пошло. «Спортивна газета», «Молодь України», «Прапор комунізму», «Молода гвардія»... Став в институте и даже в Киеве популярным человеком, я решил покорить... Москву. Приезжаю в редакцию «Советского спорта», рассказываю завотделом футбола Кучеренко, как круто стою в Киеве, какие у меня публикации, и тут в кабинет заходит просто одетый пожилой человек с рюкзачком за спиной. «Вот парень приехал, - обращается к нему Кучеренко. - Хочет для нашей газеты писать». Тот: «Так пусть пишет!» Когда за ним закрылась дверь, Кучеренко спросил: «А знаете, кто это был? Ведущий советский футбольный статистик Константин Есенин - сын Сергея Есенина и Зинаиды Райх. Ну а вы напишите критическую статью о киевском «Динамо» и Валерии Лобановском». Я понял: нам не по дороге - и поехал в «Комсомольскую правду».

Вскоре в этой газете стали выходить мои материалы уже не только о футболе, но и о чрезвычайно популярном тогда Анатолии Кашпировском, а «Комсомолка» - это тираж в двадцать два миллиона! Я с таким нетерпением ждал первой своей публикации в «Комсомольской правде», что в два часа ночи уселся в такси, махнул в типографию и, видя, как газета сходит со станка, замирал от счастья: завтра мою статью прочитает весь Советский Союз!

...Газета «Вечерний Киев» появлялась в автоматах в два часа дня. Бросаешь три копейки - и номер в руках! Ради этого волнующего момента я приезжал на нынешний Майдан (тогда - площадь Октябрьской революции) и, получив газету, сгибал ее пополам, а потом медленно, строчка за строчкой, открывал четвертую страницу с футбольными материалами. Так продолжалось изо дня в день. Моя статья могла появиться и через десять номеров, но я не мог иначе, я этим жил и, только обнаружив свою фамилию, дышал полной грудью.

Эту нашу фотографию Виталий Коротич назвал "Нам нечего скрывать от народа!"

 

 

- И десять, и двадцать, и тридцать рублей. В месяц я получал до двухсот - ощутимые по тем временам деньги, тем более для восемнадцатилетнего парня. Ездил я исключительно на такси, но не ради фарса - мне надо было везде успевать. Во имя интервью я не считался ни с деньгами, ни со временем. Если слышал, например, что Коротич и Евтушенко будут в Харькове проводить предвыборную агитацию, тут же садился в самолет, а пообщавшись с ними, улетал обратно.

 

- Сегодня я считаю те два года потерянными для жизни, и тем не менее армия дала все же много. Меня взяли с третьего курса, но «откосить» я не пытался. Во-первых, стыдно: что девочки скажут - слабак? Во-вторых, говорят, евреи боятся армии - докажем обратное! Ну и, наконец, интересно: а как адаптируюсь в новой для меня среде?

 

Попал я в учебку ракетных войск. Муштра была жуткой! На туалет, который находился на улице и до которого нужно было еще добежать, выделялась ровно минута. Предупреждали: если кто не уложится, по кругу будет бегать весь взвод. Такого допустить я не мог, ведь от сапог и неумело завернутых портянок у многих ребят кожа на подошвах уже отслаивалась, и я терпел. Можете не поверить, но первые десять дней по-большому вообще не ходил.

После учебки нам дали звание младших сержантов и отправили на боевые учения в знаменитый Капустин Яр. Помню, выходим из поезда (ехали по семь человек в купе) и видим голую степь да мелькающие вдалеке огоньки стартовых площадок. Мороз сорок градусов, а ветер такой, что, простите за натурализм, струю относит на несколько метров и она падает на землю ледышками. Поселили нас в дырявых палатках, в которых мы спали в шинелях, валенках и завязанных шапках-ушанках, и за месяц единственный раз вывезли в баню, где вода била током.

Однажды в нашу машину подсел капитан. «О, да у вас в кабине холоднее, чем на улице! Включайте печку». «У нас солярки мало, на ночь не хватит», - предупредил водитель, а капитан: «Ерунда! Я вас потом заправлю». Сам погрелся, ушел - и с концами, а мы остались в степи, вдали от палаток. Ночь, лютый мороз, и ни души. Стоим коленями на сиденьях и не можем дождаться рассвета... В армии, кстати, я отморозил нос, щеки, руки, а пальцы ног до сих пор малочувствительны.

 

Через полгода меня поставили сержантом - руководить курсантами, и в первую же ночь чеченцы умыли кровью грузин весь туалет. Эти отчаянные ребята могли пойти даже против офицеров. Чтобы добиться от них исполнения команд, мне приходилось проявлять чудеса дипломатии. Тогда я и понял, что с такой «дружбой народов» Советский Союз долго не протянет. А тем временем в «Огоньке», «Новом мире», «Знамени» уже вовсю писали такое! «Что происходит? Уже и на Ленина замахнулись!» - думал я и, воодушевленный, подал заявление в кандидаты в члены КПСС. Несмотря на «пятую графу», меня приняли, и это стало единственным случаем на весь дивизион! Правда, вернувшись из армии, я быстро прозрел и написал новое заявление: «Отказываюсь вступать в члены КПСС, поскольку не согласен с линией партии».

 

- Вернувшись из армии в родной КИСИ, я продолжил заниматься журналистикой. Чаще всего писал в «Вечерний Киев», тогдашний флагман перестройки. «А что ты намерен делать после защиты диплома?» - спросил у меня как-то завотделом спорта Александр Липенко. «Хотел бы писать, но разве это возможно? Придется сперва отрабатывать по распределению». «А давай-ка я поговорю с нашим главным редактором». И поговорил. В итоге наш ректор получил письмо с просьбой «направить Дмитрия Гордона из газеты «Вечерний Киев» для освещения проблем строительства». Это был беспрецедентный случай!

 

- Я атеист и в Бога не верю, и все же некоторые вещи приходят как озарение. Так и с «Бульваром» было. Я очень давно дружу с Александром Ефимовичем Швецом. Когда только начинал работать в «Вечернем Киеве», он уже был заместителем главного редактора - с тех пор и идем по жизни вместе. Как-то я поделился с ним планами: «Хочу делать собственную газету». «Отличная мысль! Назови ее «Интервью», ты же этот жанр любишь», - посоветовал Швец. А вскоре мы пошли на концерт Маши Распутиной, в конце которого она объявила: «Мне помогала группа «Бульвар»!», и меня осенило: «Вот оно!» Так Распутина невольно стала «крестной» моей газеты.

Название предполагало, что мы будем удивлять народ, и мы загорелись: а что если из номера в номер давать эпатажные интервью, откровения звезд - и все это в цвете да на мелованной бумаге? Такой красочной газеты не было в ту пору во всей Европе, Продержались год, но потом все же перешли на обычный черно-белый вариант - затраты оказались непомерными.

Все это время журналистский и редакторский совет Швеца был неоценим. Он профессионал Божьей милостью и до сих пор делает детальный разбор каждого номера газеты. А вот с финансами подсобили друзья. То ли время такое было романтическое, то ли помог тянувшийся за мной шлейф человека, которому все удается, но один занял мне двести тысяч долларов, другой - триста. Причем без расписок, процентов. Мне, если честно, эти огромные суммы были необходимы, ведь на деньги, ежемесячно уходившие на выпуск газеты, - а это до сорока тысяч долларов - в девяносто пятом можно было покупать по квартире в месяц. Но я верил, что мы прорвемся, и вскоре рассчитался с долгами.

Учась в пятом классе, я отправил Кобзону письмо с просьбой прислать автограф... И что вы думаете? Прислал!

 

 

- Он заставил о себе говорить с первого номера! Некоторые публикации были не просто на грани, а за гранью фола. Сейчас понимаю: многие вещи не стоило делать, но тогда было интересно, и я на это шел. Лада Лузина, например, позволяла себе совершенно безумные вещи. Могла расписать свои интимные отношения с композитором Александром Ягольником вплоть до физиологических подробностей, но я только поощрял ее: «Давай, чем хуже - тем лучше!» Потом мы дали шокирующее интервью с Николаем Мозговым, а на первой полосе он, народный артист Украины, обнимался в бане с двумя нашими полностью голыми журналистками - Лузиной и Крутогрудовой. При этом Николай Петрович так разбомбил всю украинскую эстраду, что его возмущенные коллеги стали писать коллективные письма с требованием лишить его звания народного артиста. Мы всколыхнули общество так, что тогдашний ректор Института журналистики Анатолий Москаленко сказал: «Современную журналистику можно разделить на два этапа: до появления интервью с Мозговым и после».

В 1998-м редакционный совет возглавил Виталий Коротич. После преподавания в Бостонском университете он вернулся в Москву, а столица уже изменилась, стала циничной, хваткой. Бывший кумир «выпадал из обоймы», а я построил как раз дом и пригласил Виталия Алексеевича в нем погостить. Изо дня в день у нас завязывались интереснейшие беседы, и, когда Коротич уехал в Москву, я позвонил ему: «Как бы вы отнеслись к тому, чтобы стать председателем редакционного совета «Бульвара»?» «Вы с ума сошли!» - воскликнул он, а потом подумал и... согласился.

 

Коротич - человек мудрый. Он понял, что я не втравлю его в какую-то гадость, что его репутация не пострадает, а он обретет второе дыхание.

 

- Все они - Иосиф Кобзон, Павел Глоба, Анатолий Кашпировский, Валерий Леонтьев, Александр Швец, Людмила Гурченко, Роман Виктюк, Евгений Евтушенко, Аллан Чумак, Александр Зинченко, Тамара Пзердцители, София Ротару, Александр Розенбаум, Борис Андресюк, Леонид Буряк, Николай Мозговой, Олег Блохин, Сергей Поярков, Вилли Токарев, Ян Табачник, Нестор Шуфрич, Андрей Данилко, ныне покойные Коте Махарадзе, Юрий Богатиков и Евгения Мирошниченко - мои друзья. С ними меня связывает жизнь, они мне верят, и этим все сказано!

Знаменитый художник-карикатурист Борис Ефимов дал мен интервью в сто семь лет, а в сто восемь умер, но когда этот человек-эпоха, человек-легенда передо мной сидел, я остро ощущал: это дорого стоит!

 

 

- За свою жизнь я взял не менее пятисот интервью, и в принципе организовывать их было несложно, хотя иногда трудности возникали. К примеру, Юрий Яковлев сказал: «Я старый больной человек, и мне уже ничего не нужно». Тогда я позвонил Виктюку: «Мне очень нужен Яковлев, а он ни в какую - сделайте что-нибудь!» На следующий же день Роман Григорьевич поднял мне настроение: «Яковлев ждет звонка, он согласен».

Знаменитого экономиста Шмелева тоже было сложно склонить к интервью. Пришлось подключить еще одного друга - бывшего первого секретаря ЦК комсомола СССР Виктора Ивановича Мироненко. И все же до некоторых людей достучаться невозможно. Сколько мои друзья ни атаковали Сергея Юрского, он наотрез отказывается давать кому-либо интервью, и я уважаю его право!

Было и такое: я понимал, что этот человек - Гигант, другого такого нет, а Гигант отвечал, что ему это все ни к чему - дескать, я уже все сказал. Тогда я спрашивал: «А за деньги?» - «Бросьте! Вы никогда столько мне не дадите». - «И все же цифру, пожалуйста, назовите». «Десять тысяч долларов!» - отрезал Гигант. И получал их.

Почему мне не жаль таких денег? Просто я себе отдаю отчет: моя миссия - вести летопись эпохи, и это не хвастовство, не бравада. У меня уже вышло около тридцати книг, в которых собраны интервью с людьми, олицетворяющими эту эпоху. Думаю, именно по их откровениям, а не по лживым учебникам истории, где вчера писали, что Бандера враг, а сегодня - что герой, будет ясно, в какое время мы жили. В моем списке еще около ста интересных мне людей - об остальных буду писать разве что за большие деньги.

 

- Пожалуй, знаменитый художник-карикатурист Борис Ефимов. Он дал мне интервью в сто семь лет, а в сто восемь умер, но когда этот человек-эпоха, человек-легенда передо мной сидел, я остро ощущал: это дорогого стоит! Только представьте: Борис Ефимович видел, как по Киеву ехал в карете Николай II, как сжигали в крематории Маяковского. Он слушал Ленина, беседовал со Сталиным, Троцкий подавал ему у себя дома пальто. Во время беседы патриарх советской политической карикатуры мог замолчать на полуслове и на секунду впасть как бы в сон, но потом, встрепенувшись, с горящими глазами он продолжал рассказ.

Кратковременный миг счастья я испытываю всякий раз, когда удается попасть с собеседником в одну «лодку». Так было с Эдуардом Лимоновым, Михаилом Горбачевым, Борисом Березовским, Вахтангом Кикабидзе, Никитой Михалковым... «Плывешь» - и понимаешь: это и есть творчество, дающее крылья!

Хотя чаще людей пронять нелегко. Нет, я их не осуждаю! Может, у человека был трудный день, что-то болит или он поссорился с близкими, да мало ли... Приходится интуитивно нащупывать к его душе тропинку. Взять, к примеру, Аллу Демидову. Она уселась напротив, будто сделала одолжение - закрытая, колючая. На вопросы отвечала отрывисто, односложно: «да», «нет», «никогда», и только когда я спросил о Ванге и сказал, что тоже у знаменитой прорицательницы был, оживилась. «А кто вас туда привел? К ней ведь нельзя было попасть просто так». Потом я спросил о Высоцком... Словом, контакт произошел, но как только беседа закончилась, Демидова снова закрылась.

Сергей Маковецкий вообще прервал интервью. Все время ерзал на стуле, нервничал, а когда в самом конце я спросил, правда ли, что его жена - дочь адмирала, вскочил и со словами «Это невыносимо!» убежал. Ну что же, Сергей - актер с большой буквы, человек тончайшей организации... Немного сумасшедший, да, но, может, талант имеет на это право?

Кратковременный миг счастья я испытываю всякий раз, когда удается попасть с собеседником в одну "лодку". (На фото: Дмитрий Гордон с Людмилой Гурченко)

 

 

- Дело было так: Лада Лузина и Лена Крутогрудова подготовили скандальный материал о звезде эстрады: о том, что он гомосексуалист, что у него есть мальчики, а директор звезды, имевший на него зуб, предоставил компрометирующие фотографии и рассказал жуткие вещи. Статья была уже в наборе, когда одна из наших журналисток герою будущей публикации проговорилась. Тот пришел в редакцию и сказал, что покончит с собой, если этот опус увидит свет. Сказал так, что я поверил: повесится, а поскольку этого человека очень уважаю и считаю невероятно талантливым, снял материал. Газета вышла с пустыми полями, где было написано: «Здесь могла быть такая-то фотография, а здесь - текст...»

 

- Мне всегда интересны дети великих и знаменитых. Недавно вот летал в Америку, чтобы пообщаться с сыном Никиты Хрущева Сергеем. Мы проговорили на камеру пять часов, и интервью получилось блестящим! Давно охочусь за Светланой Аллилуевой, дочкой Сталина, а сына Берии Серго тоже долго искал. Знал, что он живет в Киеве и что его, известного ракетчика, после расстрела отца вынудили взять фамилию матери - Гегечкори. Для поиска я даже подключил знакомых сотрудников спецслужб, и они его таки нашли. Оказалось, Серго вернул себе фамилию Берия и благополучно жил недалеко от офиса нашей газеты. На Подоле, на улице Борисоглебской! Когда я позвонил, Серго Лаврентьевич, пожилой уже человек, сказал, что никому интервью не дает, но из уважения к «Бульвару» и ко мне лично сделает исключение. Помню, вошел я и обомлел - передо мной стоял вылитый Лаврентий Палыч Берия, только с усами. Мы проговорили часа три. Серго признался, что маршал Жуков предложил его отцу перестрелять все партийное руководство и отдать власть НКВД, что Лаврентия Палыча без суда и следствия расстреляли прямо в собственном особняке... Я слушал и думал: «Надо сюда привести жену - пусть увидит живой «осколок истории». Увы, в тот раз я торопился на встречу и попросил хозяина продолжить беседу через неделю. «Обязательно приходите, я расскажу самое главное - то, чего еще никому не рассказывал!» - закивал он, а сам не отпускает, ведет в кабинет, показывает книгу, которую издал в Париже, и фотографии: «Это мы с папой и Иосифом Виссарионовичем в Тифлисе», «Это мы с отцом на подмосковной даче»... До сих пор помню: сбегаю по лестнице вниз, а Берия машет мне вслед рукой. Через три дня он умер и свою тайну унес в могилу...

Когда я позвонил, Серго Лаврентьевич, пожилой уже человек, сказал, что никому интервью не дает, но из уважения к "Бульвару" и ко мне лично сделает исключение. Помню, вошел я и обомлел - передо мной стоял вылитый Лаврентий Палыч Берия, только с усам

 

 

- Кашпировский наглядно и очень честно показал, как безграничны возможности человека. Недавно отмечался двадцатилетний юбилей телемоста «Киев - Тбилиси», и когда мне говорят, что это была подстава, а Кашпировский - шарлатан, я отвечаю: «Ложь!» Я сам находился в студии на Крещатике, 26. Рядом сидел Кашпировский, а в Тбилиси, за две тысячи километров, лежали на операционных столах две женщины и люди в белых халатах во главе с академиком Иоселиани делали им операции. Ни Оле, ни Лесе обезболивающих не вводили: единственный «анестетик» - глаза Кашпировского во весь экран. Я своими глазами видел распоротые животы и вываленные кишки, а Леся пела «Подмосковные вечера» и «Тбилисо». Фантастика!

Я допускаю, что Кашпировский может кому-то не правиться, - мое знакомство с ним тоже не предвещало ничего хорошего. Я увидел его, еще служа в армии, - программа «Взгляд» показала телемост «Киев - Москва». Помню, подумал тогда: вот это фигура! Как бы взять у него интервью? Кашпировский был почти недосягаем, и все же в 1989-м, когда Анатолий Михайлович устраивал во Дворце «Украина» совместный с Юрием Власовым творческий вечер, я отправился к нему за кулисы. Стучу в дверь, открываю ее и говорю: «Здравствуйте, Анатолий Михайлович! Я Дмитрий...» «Закройте дверь!» - прерывает он резко. «Вы не поняли, я из газеты «Вечерний...» «Закройте дверь с той стороны!» - звучит еще резче. «Но мне надо взять у вас интервью!» - не унимаюсь я. «Тогда приходите в больницу Павлова - я веду там прием больных».

На следующий день я туда поехал, нашел Кашпировского и сделал с ним интервью. Анатолию Михайловичу оно понравилось. С тех пор мы и дружим, я даже написал о нем книгу «Моя душа страдает смертельно». От этого человека отмахиваться нельзя - уверен: он гениален! Сложный, тяжелый, противоречивый, но кто сказал, что гении должны быть легкими?

 

- Мой старший сын до определенного возраста мочился в постель, и, зная, что Кашпировский прекрасно справляется с энурезом, я ему позвонил. Анатолий Михайлович попросил дать Ростику трубку и спросил у него: «Тебе это нравится? Нет? Ну, значит, больше не будешь!» И все, он перестал!

Что же касается необычайной энергетики, то она исходит от каждой харизматичной личности: от Горбачева, Жириновского, Жванецкого, Виктюка, от Амосова исходила, а у Евтушенко в его семьдесят пять глаза горят, как у мальчишки!

 

- Видимо, да, во всяком случае дружу со многими. К примеру, когда Валерий Леонтьев в Майами и я тоже оказываюсь там, он непременно за мной заезжает и мы едем к нему домой, а потом в ресторан. Если же Валерий Яковлевич приезжает в Киев, я тоже куда-нибудь его приглашаю. Я был на его пятидесятилетии и шестидесятилетии, он тоже бывает на моих днях рождения.

С Тамарой Гвердцители я вот расстался вчера в полночь. Посидели в ресторане, заехали в гости к Яну Табачнику...

В моем загородном доме часто устраиваются «посиделки». У меня там очень хорошая аура и люди собираются тоже хорошие. Кто у нас только не был... Леонид Кравчук, Евгений Евтушенко, Павло Загребельный, Ирина Молостова, Людмила Гурченко, Вячеслав Малежик, Савик Шустер, Анатолий Кашпировский, Павел Глоба, Тамара Гвердцители, Аллан Чумак, Роман Виктюк, очень часто гостит Виталий Коротич...

 

- Общаясь с суперпрофессионалами, начинаешь ставить высокую планку во всем. Ну невозможно после Коротича и Евтушенко слушать стихи графоманов, а после Леонтьева - Лободу! Меня раздражает, когда бесталанные, фальшивые и пустые называют себя звездами, поэтому в «Бульваре» мы всегда жутко критиковали эстраду.

Однажды во время очередного юбилея газеты редакционный совет собрался в ресторане, и Леонтьев сказал: «Вот ты постоянно их дергаешь, а сам хоть представляешь, что такое труд артиста? Это мучения, сомнения, вечная неудовлетворенность... Сам бы попробовал!» «А я подскажу режиссерские ходы», - поддержал Виктюк. «А я дам песню!» - добавил Розенбаум. «Вот и попробую!» - ответил я и всерьез над этим задумался.

В то время мне очень нравилась новая песня Александра Яковлевича Розенбаума «Зима», а в ходе интервью с Натальей Могилевской оказалось, что она нравится и ей. «Может, вместе споем?» - предложил я Наташе. Она согласилась - и завертелось!

 

По совету Романа Григорьевича я пригласил в клип прекрасных артистов: Валентину Талызину, Михаила Светина, Льва Дурова и Нину Русланову.

Мы ангажировали классного клипмейкера - Максима Паперника, самого лучшего московского оператора - Максима Осадчего (бывший муж Елены Кориковой, он впоследствии снял фильм «9 рота») и сделали клип. Он получился прекрасным! О своем исполнении из скромности умолчу, и тем не менее «Зиму» до сих пор крутят по радио, заказывают в ресторанах и просят спеть на концертах.

С тех пор я снял еще восемь клипов, выпустил шесть альбомов, собрал два аншлаговых сольника во Дворце «Украина» и шесть - в США, спел дуэтом с Леонтьевым, Розенбаумом, Гвердцители, Билык, Кричевским, Гришко, Гнатюком, Недельской... После чего успокоился, все себе доказав.

 

- Это было три года назад. Когда я рассказывал друзьям, что наши бывшие соотечественники, которым не досталось билетов, выбили в «Милленниуме» стекла и пришлось вызывать полицию, все подначивали: «Сочиняет!» Тогда я показал диск с записью - и люди от удивления раскрыли рты. А потом ко мне подошла Марина Кинах: «У меня подруга в Нью-Йорке живет. Она на твоем концерте была - говорит, там такое творилось!»

Не стану утверждать, что успех объясняется моими выдающимися вокальными данными. В Америке имя Гордон ничего не значило, но великое дело - реклама! После того как я запустил по их телеканалам свои клипы с Розенбаумом, Леонтьевым, Гвердцители и Могилевской (кстати, истратил на это тридцать тысяч долларов!) и вышли огромные рекламные статьи обо мне в газетах, мы продали шесть залов. После третьего концерта в Нью-Йорке я выступил в Бостоне, Лос-Анджелесе и Чикаго, к тому же во время концертов размели мой восьмитомник «Герои смутного времени». Причем по сто долларов! Отличная продюсерская работа и профессиональная раскрутка - не так ли? Спасибо главному редактору «Бульвара Гордона» в США - известному фотохудожнику Феликсу Розенштейну! Кстати, там нашу газету расхватывают как горячие пирожки: за полдоллара в Нью-Йорке и за доллар за его пределами.

 

- Перед первым выступлением в «Милленниуме» мне позвонил Кашпировский: «Завтра вас будут снимать в голливудском фильме!» Вообще-то словам этого человека я верю, но тут решил, что он немножко того... Однако утром Анатолий Михайлович познакомил меня с будущими партнерами по боевику «Ближний бой». Это были Эрик Робертс (брат Джулии Робертс), Дэвид Кэррадайн (Билл из культового фильма Тарантино «Убить Билла-2»), Гэри Бьюзи (главный «мерзавец» Голливуда), а также «Русский медведь», актер и чемпион мира по боям без правил Олег Тактаров, сыгравший с Робертом де Ниро в «15 минутах славы».

Оказалось, режиссер задумал снять эпизод, как мафия врывается на концерт известного артиста. «Вы просто пойте и ничему не удивляйтесь, а мы будем снимать вас в режиме онлайн», - сказал мне режиссер. И вот я пою, а в это время в зал красиво заходят супермены в черных майках, с рациями и заполняют проходы. «Что за безобразие! Уйдите отсюда!» - начинает кричать возмущенная публика. К счастью, сцену сняли с первого дубля, и концерт благополучно завершился. Кстати, в апреле этот фильм вышел на экраны в Америке, а значит, он уже есть и у нас.

Признаться, кино меня увлекло. В мае начну сниматься в российско-голландско-шведской картине Ильи Хржановского - буду играть физика 1930-х годов. Этот культовый режиссер приглашает в свои ленты непрофессиональных актеров, и, говорят, моим партнером по фильму будет... Леонид Черновецкий,

 

- А спасает всегда то, что с иронией к себе отношусь. У меня нет такого: «Я непревзойденный!», «Я создал!..». Да, пробую себя в разных жанрах, но, выходя на сцену, понимаю: я не Паваротти, не Элтон Джон, не Магомаев. Просто стараюсь донести свои эмоции и переживания до зрителей. Записывал, например, «Я улыбаюсь тебе» - и плакал.

 

- Недвижимость - моя давняя любовь. Впервые я занялся ею в 1991-м, когда это мало кого увлекало, и деньги сделал именно на недвижимости. У меня вообще на деньги чутье, я знаю, как их делать, а зарабатывать по-крупному начал, как только пришел из армии. Тогда началось кооперативное движение, и мой друг, фотокорреспондент и очень предприимчивый человек Саша Кушков предложил: «Давай будем выпускать брошюры о футболе. Я снимаю, ты пишешь!» Я не поверил, что это может принести деньги, но в результате заработал пять тысяч рублей (мне еще не было двадцати двух).

Потом мой близкий друг, тогда замдиректора «Киевконцерта» Николай Гребинык, предложил: «Ты знаешь многих артистов. Не хочешь заняться организацией их концертов?» И я занялся. 13 % по новому закону о кооперативах мы отдавали государству, остальное - оставляли себе. Вскоре у меня появились сумки, мешки денег - я не знал, куда их девать, а тут как раз разрешили покупать квартиры. В начале 1990-х их было много - люди уезжали в Америку, Израиль. Я дешево покупал, удачно и вовремя продавал, брал кредиты и снова вкладывал.

Финансовый тыл позволял воплощать все творческие идеи и ни от кого не зависеть. «Бульвар Гордона» - единственная в стране газета, за которой не стоит ни один олигарх, партия или облсовет. Хозяин один - я, поэтому все эти годы мы публиковали все, что хотели, и никто нам не указывал: делайте то или не делайте этого!

Надеюсь, когда дети вырастут, они будут ценить родителей не за материальные блага, а за любовь, которую в них вложили. В этом смысле мой пример у них перед глазами. (На фото: Дмитрий Гордон с детьми - Димой, Ростиком, Лизой и Левой)

 

 

- Я там не очень на себя похож, поэтому греет мысль, что не узнают. Ну а если серьезно, то не считаю себя значительной фигурой. Я не изобрел вакцину от смертельной болезни, не полетел в космос и даже не спустился в шахту, чтобы отработать там хоть смену. Занимаюсь любимым делом и получаю еще за это деньги, а известность - ерунда: она как приходит, так и уходит. Сегодня «Фабрики звезд» могут сделать «звезду» из любого, даже такого женоподобного существа, как Борис Апрель, а вот Евгения Евтушенко многие не узнают на улице - и что с того?

 

- Да мало ли! Хочу вот съездить в Иркутск, поговорить с Валентином Распутиным. Придется черт-те куда тащить съемочную группу, но интересно же! Еще договорился с Розенбаумом полететь на Чукотку, посмотреть, что за край и как там люди живут, но он, в свою очередь, должен договориться об этом с Абрамовичем. В кино бы сыграл самого себя, если бы кто-то написал приличный сценарий, ну и мемуары хочу написать. Столько могу рассказать - аж самому интересно!