В Украине главный редактор самой высокотиражной газеты страны, писатель, журналист и ведущий популярной телепередачи на Первом национальном канале Дмитрий Гордон – фигура культовая. Как в переносном, так и в прямом смысле слова, поскольку его двойник стоит в Киевском музее восковых фигур рядом со святым князем Владимиром-крестителем, самодержцем Николаем II, Иосифом Сталиным, первым Президентом независимой Украины Леонидом Кравчуком и футболистом Андреем Шевченко. А возглавляемый Гордоном еженедельник "Бульвар" – издание, аналогов которому нет пока, пожалуй, во всем мире.

Достаточно сказать, что в редакционный совет газеты входят Евгений Евтушенко, Александр Розенбаум, София Ротару, Роман Виктюк, Олег Блохин, Анатолий Кашпировский, Иосиф Кобзон, Валерий Леонтьев, Павел Глоба, Михаил Боярский (и многие-многие другие), а его председателем является легендарный редактор легендарного "Огонька" Виталий Коротич. "Бульвар" - единственное в своем роде издание, представляющее собой некий закрытый звездный клуб, члены которого разбросаны по всему миру.

Многих из них роднит между собой только одно – приезжая в Киев, все они встречаются за одним столом, в гостеприимном доме Дмитрия Гордона, с которым каждого из них связывает многолетняя дружба и своя удивительная история отношений.

«ОБЯЗАТЕЛЬНО ПРИХОДИ! – ПОПРОСИЛ МЕНЯ СЫН ЛАВРЕНТИЯ БЕРИИ. - Я РАССКАЖУ ТЕБЕ САМОЕ ГЛАВНОЕ. ТО, ЧТО ЕЩЕ НЕ РАССКАЗЫВАЛ НИКОМУ!». – «Я ПРИДУ ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ», - СКАЗАЛ Я. А ЧЕРЕЗ ТРИ ДНЯ ОН УМЕР»

- Дмитрий Ильич, а чем вы руководствовались, решив собрать в своей газете столько знаменитых, великих имен?

- Меньше всего – примитивными соображениями рекламы: дескать, давайте-ка пригласим всех-всех-всех известных и легендарных. Нет, я хотел объединить близких мне по духу людей, которых считаю совестью нашей газеты. Каждый из них достиг вершины в своей сфере – в поэзии, в спорте, на эстраде, в театре. Их советы, мысли и пожелания дорогого стоят, хотя понятно: собирать таких советчиков одновременно получается далеко не каждую неделю. Большинство из них живет в разных городах и странах, у многих напряженный график.

И все же, несмотря на время и расстояния, мы очень часто собираемся вместе. Обсуждаем публикации в нашей газете, говорим о том, что бы хотелось увидеть на ее страницах. Увы, трое членов редакционного совета не так давно скончались. Великий хирург, философ и мыслитель Николай Амосов, спортивный комментатор Котэ Махарадзе и певец Юрий Богатиков. Их нам уже никто не заменит. Только когда такие люди уходят и становятся памятниками на улицах городов, наверное, в полной мере осознаешь, как тебе повезло, что дружил с ними, успел чему-то у них научиться, прикоснулся ко времени, героями которого они были.

- За вашими плечами сотни интервью с самыми выдающимися людьми конца ХХ - начала XXI века, лучшие из которых и составили восьмитомник "Герои смутного времени". А есть ли "герои", с которыми вам как журналисту хотелось, но так и не удалось поговорить?

- Конечно же, есть, но был человек, с кем не удалось договорить до конца. Это вообще какая-то мистическая история... Однажды мне сказали, что сын Лаврентия Павловича Берии Серго - известный ракетчик, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии - живет в Киеве. Шел 2000 год, ему должно было быть за семьдесят. Я начал искать Берию - слишком велик был соблазн взять у него интервью. Я знал: после расстрела отца его вынудили взять фамилию матери – Гегечкори, но, несмотря на то что я подключил к поискам батоно Серго даже знакомых сотрудников спецслужб, найти его не удалось. "Такой нигде не значится и не числится", - объяснили они. "Надо же, - поразился я, - до какой степени человек зашифрован!".

Представьте теперь, каково было мое удивление, когда я его таки нашел. Оказалось, он вернул себе фамилию Берия и благополучно под ней проживает в двухстах метрах от офиса нашей газеты! На Подоле, на улице Борисоглебской...

Я позвонил ему, представился. "Я никому не даю интервью, - сказал он, - но вас уважаю и лично для вас сделаю исключение. Приходите, я жду!".

Едва я вошел, мороз пробежал по коже. Он был вылитый отец, только с усами. Все остальное - лицо, комплекция - один в один: таким мы запомнили Лаврентия Берию по архивным снимкам и съемкам.

Мы проговорили три часа. Беседа получилась потрясающая! Серго Лаврентьевич рассказал мне, что суда над его отцом не было. Его убили без суда и следствия – в один прекрасный день в особняк Берии ворвались вооруженные люди и застрелили всесильного хозяина Лубянки на месте. Политбюро во главе с Хрущевым и Маленковым опасались военного переворота, и, кстати, опасались не без оснований. Серго признался: маршал Жуков предложил Лаврентию Павловичу перестрелять все партийное руководство и взять власть в стране в руки военных и НКВД...

Время шло, я торопился на какую-то встречу и попросил: "Серго Лаврентьевич, давайте я к вам еще через недельку приду и мы продолжим. И жену с вашего позволения приведу - я хотел бы ее с вами познакомить". Он закивал: "Да-да, обязательно приходите! Я расскажу самое главное, то, чего еще никому не рассказывал!". Я уже собрался идти, но он буквально схватил меня за рукав: "Подожди, ну хоть на пару минут задержись!". Повел в свой кабинет, стал показывать: "Смотри, вот я издал книгу об отце в Париже! А вот фотографии. Это мы с отцом на балконе в Тифлисе, мне пять лет! А это мы с Иосифом Виссарионовичем (он подчеркнуто называл Сталина "Иосиф Виссарионович"). А вот мы с отцом и Иосифом Виссарионовичем на даче! Вот я, мама и моя первая жена Марфа Пешкова (дочка Максима Горького)!". Он загорелся, увлекся и не хотел меня отпускать.

Не могу забыть, как я бежал, торопясь и опаздывая, вниз по ступенькам. Серго жил на пятом, последнем этаже "сталинки" и я до сих пор помню, как он махал мне рукой в проеме лестничной клетки. Я крикнул: "Через неделю приду!"...

Через три дня он умер, и то, самое главное, что так хотел мне сказать, унес с собой в могилу.

Позже я рассказал эту историю двум людям. Покойному Котэ Махарадзе, с которым очень дружил, и Михаилу Ульянову, множество раз сыгравшему в кино маршала Жукова. Ульянов сказал мне: нечто подобное произошло и с ним. Впервые работая над образом маршала, он очень хотел приехать к нему, поговорить, но как-то все время откладывал этот визит - то из-за болезни, то еще почему-то. В конце концов, Жуков умер, и они так и не встретились. Вообще никогда!

«ПУСТЬ ПЕРВЫЙ ПРЕЗИДЕНТ УКРАИНЫ ОТВЕТИТ МНЕ, ЗАЧЕМ РАЗВАЛИЛ СОВЕТСКИЙ СОЮЗ!» - ПОСТАВИЛ УЛЬТИМАТУМ ЕВТУШЕНКО. «ХОРОШО, - ОБЕЩАЮ, - ОН ВАМ ОТВЕТИТ»

- Бывает, однако, что встреча невозможна в первую очередь по морально-этическим причинам. Вы много лет дружите с Чумаком и Кашпировским, о последнем даже написали книгу "Моя душа страдает смертельно". Но вот ведь как бывает: два ваших близких друга всегда были непримиримыми врагами. Как вам удалось объединить их за одним столом редакционного совета?

- Да, оба они, и Анатолий Кашпировский, и Аллан Чумак, считались яростными конкурентами, причем и их поклонники, и пресса постоянно эту вражду провоцировали, распаляли. Частенько и сами они в интервью поливали друг друга грязью, хотя никогда в жизни не общались - даже по телефону. Близко зная и Аллана Владимировича, и Анатолия Михайловича, и понимая, что оба они - умнейшие люди, я попытался их примирить. Спустя четырнадцать лет после их появления на телеэкранах СССР мне удалось свести их вместе в Киеве. Что самое интересное, на фоне Киево-Печерской лавры!

- Ну и как, разнимать их не пришлось?

- Что вы... Встреча получилась на редкость теплой. Безусловно, их профессиональные противоречия не исчезли, но, во всяком случае, был сделан шаг навстречу друг другу. Ну а потом снова началась мистика.

Вскоре я летел по делам в Нью-Йорк и, зная, что там должен быть и Кашпировский, намеревался 11 августа поздравить его с днем рождения. Накануне звонит мне Чумак: "Я в Америку собираюсь". - "Когда? Куда?" - спрашиваю. Выясняется: мы летим в один и тот же день, только я из Киева, а он из Москвы. Конечно же, договариваемся о встрече. И что вы думаете? Только Аллан Владимирович заходит в самолет, оборачивается и видит, что сзади него в кресле сидит... Кашпировский!

Так мы и прилетели в Нью-Йорк втроем и, естественно, решили отпраздновать день рождения Анатолия Михайловича. Когда наши бывшие соотечественники увидели, что в ресторан входят вместе Кашпировский и Чумак, они чуть с ума не сошли! Да и посмотреть им было на что. Во время застолья между профессионалами вновь произошел жаркий спор. Даже перепалка возникла: "Да кто ты такой?!". - "А ты, ты кто такой?!". Вот тут-то я и впрямь уже приготовился их разнимать. К счастью, все снова закончилось перемирием.

- И часто вам приходилось участвовать в столь эпохальных творческих спорах?

- Знаете, когда речь идет о людях, каждого из которых можно без преувеличения назвать символом времени, их конфликты и противоречия зачастую оказываются конфликтами и противоречиями самой эпохи. Помню, лет пять назад после длительного перерыва в Киев приехал Евгений Евтушенко. Я встретил его в аэропорту, затем мы должны были ехать ко мне домой. В те дни у меня как раз гостил Виталий Алексеевич Коротич, давнишний друг Евгения Александровича, а поскольку у меня добрые отношения с первым Президентом Украины Леонидом Макаровичем Кравчуком, я пригласил на обед и его, понимая, что таким выдающимся личностям будет о чем поговорить.

Прямо в аэропорту Евтушенко на полчасика попросил отвезти его на Андреевский спуск в Дом-музей Булгакова. Выходя оттуда, я посмотрел на часы и, не предполагая никакого подвоха, сказал: "Уже час дня, нужно спешить - Леонид Макарович скоро подъедет...". Евтушенко останавливается, удивленно на меня смотрит и спрашивает: "А зачем нам Леонид Макарович?". Я опешил: "Ну как же, он первый Президент Украины, наверняка вам будет интересно с ним пообщаться...". Евтушенко вспылил: "Мне совершенно неинтересно с ним общаться, он развалил Советский Союз! Я даже видеть его не хочу!". И тут я окончательно растерялся. Ну сами судите: мы опаздываем, Кравчук наверняка уже у меня дома за городом, они с Коротичем нас ждут, а мы стоим посреди Андреевского спуска, и Евтушенко повторяет: "Не хочу с ним общаться! Не хочу! И не буду!"...

- Вот так уперся и ни в какую?

- Ну, надо знать Евгения Александровича. Он, как и каждый выдающийся человек, по сути, большой ребенок. Порывистый, эмоциональный, непредсказуемый. В чем-то наивный, иногда капризный и упрямый, но совершенно искренний во всех своих достоинствах и недостатках. Я ему объясняю: "Ну что уже тут поделать? Как вы себе представляете, что я скажу Кравчуку? "Идите восвояси!"? Он смягчился: "Ладно, я сяду с ним за один стол, но пусть тогда скажет, зачем развалил Союз!". - "Хорошо, - обещаю, - он вам скажет".

Приезжаем, наконец, ко мне. Евтушенко надутый. Расцеловался с Коротичем, сухо кивнул Кравчуку. Сел за стол, подпер подбородок руками и, даже не доходя до первого тоста, без всяких предисловий спросил у Кравчука: "Ответьте, зачем вы развалили Советский Союз?!".

Если бы любому другому человеку такого уровня задали подобный вопрос, тем паче в столь вызывающем тоне, безусловно, возник бы скандал. Пусть это даже и Евтушенко! Но Кравчук, человек толерантный, настоящий демократ, спокойно отодвинул бокал в сторону и в течение сорока минут терпеливо объяснял Евгению Александровичу, почему ни у него, ни у страны не было другого исторического выбора. Союз был обречен на развал, и сам факт, что Украина отсоединилась мирно, без крови, уже было большим счастьем. После этого монолога Евтушенко произнес: "Спасибо, вы меня убедили". И начался совершенно другой разговор.

- А сами вы не рискнули задать тот же вопрос Горбачеву, когда делали с ним интервью?

- Ну как же такой вопрос не задать? Мы встречались несколько раз, и последний Генеральный секретарь ЦК КПСС и Президент СССР был со мной очень искренен.

Да, в какой-то миг он попытался уйти от ответа, потому что слишком уж прямым был вопрос. "Михаил Сергеевич, - спросил я, - где вы просмотрели развал Союза? Как вас удалось обхитрить?". Он начал говорить что-то обтекаемое. "Нет, давайте конкретно!" – остановил его я. Горбачев улыбнулся, положил свою ладонь на мою и сказал: "Подожди, я тебе сейчас все расскажу!". Пересказывать его исповедь я не буду, она есть в моем восьмитомнике, но не обошлось и без крылатых фраз. В один из моментов Михаил Сергеевич воскликнул: "Так что не надо преувеличивать!". Потом минутку подумал и грустно добавил: "Но не надо и преуменьшать".

К слову, возвращаясь к предыдущей истории. Забавно, но буквально год спустя мне пришлось присутствовать при схожей ситуации, только на этот раз подобный ультиматум прозвучал в адрес самого Евтушенко.

«ПИСЬМО ЕЛЬЦИНУ В ЗАЩИТУ КОБЗОНА ПОДПИСАЛИ ТАКИЕ ЛЮДИ, КАК МСТИСЛАВ РОСТРОПОВИЧ, С КОТОРЫМ ИОСИФ ДАВЫДОВИЧ ДАЖЕ НЕ БЫЛ ОСОБО ЗНАКОМ. И ОТКАЗАЛИСЬ ПОДПИСАТЬ ЕГО БЛИЗКИЕ ДРУЗЬЯ - ГАЛИНА ВОЛЧЕК, ЛЕЩЕНКО И ВИНОКУР»

- Неужели развал Советской державы кто-то вменил поэту в вину?

- Нет, все было куда прозаичнее. Евгений Александрович хотел приватизировать свою дачу в Переделкине, но за приватизацию попросили слишком крупную сумму. Он позвонил губернатору Московской области генералу-афганцу Громову, зная: тот его большой поклонник и когда-то сказал, что Евтушенко - его любимый поэт. Увы, в ответ губернатор только развел руками: "Я действительно вас очень люблю, но, извините, у нас теперь демократия! Вы же сами хотели демократии, Евгений Александрович? Это раньше я мог бы приказать, стукнуть кулаком по столу, а сейчас за все нужно платить деньги". Тогда Евтушенко попросил меня: "Дима, поговори с Кобзоном. Он друг Громова, может, что-то придумает. У меня таких денег нет".

Оба, Кобзон и Евтушенко, должны были вскоре приехать в Киев на запись популярной телепрограммы Яна Табачника "Честь имею пригласить". Я встретил Кобзона в аэропорту, и на мою просьбу помочь Евгению Александровичу Иосиф Давыдович с юмором заметил: "Я-то помогу, но пусть сначала ответит: как любимую сделать счастливой?".

Речь шла о строчке известного романса на стихи Евтушенко, хотя дело было, конечно, не в нем. И тогда Кобзон рассказал мне предысторию. В начале 60-х годов Евтушенко стал опальным. Его отовсюду выгнали, нигде не печатали, у него не было творческих вечеров. Иосиф Кобзон протянул ему руку помощи – позвал с собой на Братскую ГЭС, куда он ездил с концертами вместе с Пахмутовой и Добронравовым. Евгений Александрович поехал, набрался свежих впечатлений, написал ставшую впоследствии знаменитой поэму "Братская ГЭС".

Когда Юрий Гагарин, с которым Иосиф Давыдович был очень дружен, пригласил того выступить в "Голубом огоньке" в Звездном городке, Кобзон сказал: "Юра, я возьму с собой Женю Евтушенко". Надо сказать, что первый космонавт планеты был очень чинопочитаемым человеком, он засомневался, но друг его уговорил: "Ничего, пусть почитает поэму, она не антисоветская", - и Евтушенко включили в программу.

Перед выступлением в присущей ему характерной манере Евгений Александрович прохаживался за кулисами и громко репетировал свои стихи. Вот за этим занятием его и застал ответственный работник ЦК. "А что здесь делает Евтушенко? - спросил он у Гагарина. - Его здесь не может быть!". Гагарин отправил к Кобзону какого-то майора: "Скажите Евтушенко, чтобы он уехал!". - "Вот вы и скажите!" – вспылил Кобзон. В общем, когда Евгению Александровичу сообщили, что его выступление не состоится, по словам Кобзона, из глаз у него, как у циркового клоуна на манеже, брызнули слезы. Он крикнул: "Как я вас всех ненавижу!", прыгнул в свой синий "москвич" и умчался в метель. "Я думал, что он разобьется!" - признался мне Иосиф Давыдович.

Прошло тридцать лет. В 1995 году у Кобзона начались серьезные проблемы во взаимоотношениях с президентом России Ельциным, вылившиеся в непримиримую вражду с всесильным тогда Коржаковым. Тот организовал против певца настоящую травлю. Повсюду писали, что Кобзон - мафиози и наркобарон, газета "Вашингтон пост" назвала его даже "Царем русской мафии". И тогда группа деятелей культуры написала в защиту Кобзона письмо Ельцину. Это послание подписали такие люди, как Мстислав Ростропович, с которым Иосиф Давыдович не был особенно дружен, и отказались подписать близкие друзья - Галина Волчек, которая полжизни провела у него на кухне, Лещенко, которому Кобзон всегда помогал, и Винокур, к которому, когда он едва ли не насмерть разбился в автокатастрофе в Германии, Кобзон прилетел спустя несколько часов военным самолетом. Евгений Евтушенко вначале поставил свою подпись, а потом подумал и решил ее отозвать...

"В 60-х, - сказал мне Кобзон, – я рисковал всем, защищая опального поэта, а чем рисковал он в 95-м, когда, испугавшись, снял свою подпись? Конечно, я все равно ему помогу, но помогать буду не человеку Евтушенко, а Поэту и Гражданину Евтушенко!".

В тот вечер Иосиф Давыдович вышел на сцену и объявил: "Сегодня я буду исполнять песни только на стихи великого советского поэта Евгения Александровича Евтушенко. И начал петь... "Как любимую сделать счастливой", "Идут белые снеги", "Вальс о вальсе"... Это стало их перемирием.

- На ежегодный концерт "День рождения "Бульвара", который традиционно проходит в киевском дворце "Украина" при полном аншлаге, билеты достать невозможно. Ну где же еще увидишь такое созвездие, сочетание самых выдающихся имен? Вы сами продумываете режиссуру этих мероприятий?

- Продумываем сообща, просто на некоторые "режиссерские ходы" наталкивает сама жизнь. Ну, например, в 89-м году, когда Олег Блохин уходил из большого футбола, мне посчастливилось присутствовать на его прощальном матче, которому предшествовал концерт в киевском Дворце спорта.

Приехали почетные гости из Москвы: великий вратарь Лев Яшин, знаменитый спартаковский тренер Константин Бесков, легендарный спортивный комментатор Николай Озеров, Иосиф Кобзон, Лев Лещенко, Геннадий Хазанов, Александр Малинин. Блохин с родителями и женой Ирой Дерюгиной все время сидел на сцене, а я, тогда внештатный журналист "Вечернего Киева", стоял в боковой кулисе. Прощальный вечер уже подходил к концу, и тут на подмостки вышла юная Тамара Гвердцители и запела только что написанную песню "Виват, король, виват!". Я никогда этого не забуду! На сцене в пяти метрах от меня стояли Олег с Ирой и маленькой дочкой Ирочкой на руках. Олег рыдал, пряча лицо за спиной своей дочери. Да что Олег - плакал весь зал. Это была такая песня! "Ты так играл, ты был король, и вот теперь вакантна роль...".

Блохин был символом нашей страны, и все словно почувствовали тогда, что вместе с ним навсегда уходит эпоха. И действительно, спустя пару лет Советский Союз приказал долго жить.

...Полтора года назад на очередном концерте в честь дня рождения "Бульвара" я сказал: "Есть вещи, которые невозможно повторить, но хочется вспомнить. Давайте же сделаем это". На сцену вновь, как и тогда, вышла Тамара Гвердцители, и запела: "Виват, король, виват!", а к ней из зала, с букетом в руках, пошел Олег... Четыре тысячи человек, сидящие в зале, заплакали снова. Как четырнадцать лет назад...

«НА ПРАЗДНИКЕ, ПОСВЯЩЕННОМ ДНЮ РОЖДЕНИЯ НАШЕЙ ГАЗЕТЫ, ЛОЛИТА МИЛЯВСКАЯ, СПРОВОЦИРОВАЛА ОЛЕГА БЛОХИНА ПОКАЗАТЬ ПУБЛИКЕ СТРИПТИЗ»

- Боже, до чего трогательно!

- Помимо таких вот искренних и щемящих моментов, на звездных встречах и вечерах всегда возникает и множество спонтанных, неожиданных, даже юмористических ситуаций, которые никто не планирует. Ну, например, на пятилетии "Бульвара" Лолита Милявская спровоцировала Блохина показать публике стриптиз.

- Неужели он догола разделся?

- Догола не успел, но снял уже галстук, пиджак, рубашку... А поскольку праздники друзей нашей газеты транслируются впоследствии по нескольким телевизионным каналам, этот экспромт увидела вся Украина.

- Интересно, а как началась ваша дружба с Коротичем, Евтушенко, Блохиным, Кобзоном, Леонтьевым, Розенбаумом, другими выдающимися людьми?

- Мне нередко этот вопрос задают, но я даже не знаю, что на него ответить. Естественно, с большинством из них я познакомился во время интервью, но почему в процессе бесед и встреч одни люди становятся твоими друзьями, а другие остаются просто интервьюируемыми – кто ответит? Дружба, как и любовь, либо возникает, либо не возникает, ее нельзя запланировать, хотя некая мистика все-таки существует.

- Кстати, вы родились в Киеве?

- Да, в семье коренных киевлян. Первый год своей жизни провел вместе с родителями и бабушкой в коммунальной квартире на площади Толстого, где жило еще много семей, а единственный туалет находился во дворе и был постоянно оккупирован крысами. Вскоре мы получили долгожданную двухкомнатную квартиру в борщаговской хрущевке.

К пяти годам я уже не только умел читать, но и наизусть знал все страны мира и их столицы, а любимой моей игрушкой были атласы континентов.

В школу пошел в шесть лет и благополучно окончил ее в пятнадцать, поскольку в шестом классе не учился – из пятого перешел сразу в седьмой, сдав экзамены по ключевым дисциплинам экстерном.

Видимо, какие-то способности у меня были, потому что уже во втором-третьем классе, в случае болезни учительницы, я вел по ее просьбе уроки и ставил своим одноклассникам оценки в журнал. Что интересно, это никого не удивляло и воспринималось как само собой разумеющееся.

В 1983 году поступил (по свидетельству о рождении, так как в пятнадцать лет паспорта у меня еще не было) в Киевский инженерно-строительный институт. Конкурс там был небольшой, к тому же в те годы идти на факультет журналистики университета еврею не было никакого смысла. Все пять лет учебы в КИСИ я откровенно мучился, поскольку занимался не своим делом. Слава Богу, преподаватели входили в мое положение и понимали, что инженер из меня не получится, а друзья и папа делали за меня проекты, при одном только взгляде на которые я покрывался холодным потом.

После третьего курса КИСИ ушел в армию и добросовестно отслужил два года под Ленинградом в ракетных войсках оперативно-тактического назначения. Был сержантом, командиром отделения. После первого года службы мне и еще нескольким ребятам доверили командовать сборами молодых солдат в количестве восьмидесяти человек. Нам предстояло обучить азам военной подготовки двадцать чеченцев, двадцать грузин, двадцать русских, десять латышей и десять азербайджанцев. Тогда я впервые подумал, что с такой "дружбой народов" долго СССР не продержится.

Еще учась на втором курсе КИСИ, начал активно публиковаться в лучших украинских газетах. В результате распределение из КИСИ я получил не на стройку и не в проектный институт, а в... редакцию газеты "Вечерний Киев", которая ходатайствовала об этом перед ректором. Такого беспрецедентного распределения в КИСИ еще не было.

Мой интерес к искусству, театру, кино, эстраде, спорту возник еще в школе. Помню, в пятом классе у меня даже была специальная общая тетрадь, куда я по алфавиту вносил имена и регалии всех известных артистов. В скобках писал, в каких фильмах они снялись, ездил в библиотеки, штудировал книги и журналы, чтобы пополнить информацию. Спросите, зачем ребенку понадобился этот энциклопедический труд? Наверное, наше призвание начинает нас звать с самого детства. Во всяком случае, потом все это органично выплеснулось в журналистике. Идя на разговор с тем или иным человеком, я никогда не готовил вопросов, потому что и так знал о нем все!

Так вот, в пятом классе мне вдруг пришла в голову идея написать любимым артистам письма и попросить их прислать фотографии с дарственными надписями. Я купил ни много ни мало сто конвертов, составил список "любимых" и отослал ровно сотню писем: Шульженко, Райкину, Тихонову, Мордюковой, Лановому, Быстрицкой, Пахмутовой – всем самым известным людям Советского Союза. Конверт подписывал так: "Москва, Вячеславу Тихонову", то есть практически "На деревню дедушке", но тогда мы жили в такой удивительной стране, что можно было не сомневаться: это письмо дойдет до адресата.

Конечно же, реакция моих родителей было однозначной. Они просто покрутили пальцем у виска: "Никто тебе не ответит. Все это занятые люди - кому ты нужен?". Но, видимо, уже в те годы я чувствовал то, что впоследствии стало моим жизненным кредо: "Даже если тысяча человек говорят мне: "Эту дверь открыть невозможно", я все равно попытаюсь туда войти - а вдруг!..".

С детских лет для меня не существовало закрытых дверей. Еще подростком я проходил без билета на все спектакли, концерты, футбольные матчи. С непроницаемым видом говорил билетерам: "Здравствуйте" и шел внутрь. Или молча показывал как важное удостоверение свой студенческий билет, причем не только сам проходил, но и проводил с собой компанию друзей.

...Через две недели я вдруг получил письмо. В нем была фотография молодого Утесова в фетровой шляпе. (Я написал ему, как сейчас помню: "Пришлите мне вашу фотографию в молодые годы"). На обороте уже дрожащей старческой рукой было написано: "Диме Гордону на память. Леонид Утесов". А вскоре подоспело и второе послание - от Иосифа Кобзона. Штемпель на конверте был курский - будучи там на гастролях, Иосиф Давыдович не поленился ответить какому-то безвестному киевскому мальчишке. Из ста человек мне ответили только они двое, и в том, что годы спустя мы с Иосифом Давыдовичем стали друзьями, можно увидеть некую руку судьбы.

- Многие из ваших нынешних друзей были звездами первой величины, когда вы еще учились в младших классах. Вы уже тогда мечтали познакомиться с ними?

- Ну конечно же, не мечтал, но оттого я, видимо, и стал журналистом, что мне всегда хотелось понять этих людей, поговорить с ними, вытянуть у них то, что сейчас принято называть "формулой успеха". С тем же Коротичем я сделал интервью в 89-м, когда, будучи редактором "Огонька", он был признан "Лучшим редактором мира". Я приехал к Виталию Алексеевичу в Москву, он несколько часов (при своей-то тогдашней занятости) подробно отвечал на мои вопросы. Я записал все на диктофон, положил его в "дипломат", а на следующее утро в ресторане одной из московских гостиниц кто-то украл мой чемодан вместе с паспортом и диктофоном. В совершеннейшем отчаянии я снова пришел к Коротичу и, чуть не плача, поведал ему свою печальную историю. Вы не поверите, но он настолько этим проникся, что сказал: "Не расстраивайтесь, я вам новое интервью запишу!". И самостоятельно, дома, специально для меня, повторил всю беседу второй раз. Редкостный, уникальный поступок, характеризующий его как исключительного человека.

Потом он уехал в Соединенные Штаты, преподавал в Бостонском университете, я снова брал у него интервью. Когда Виталий Алексеевич вернулся из Америки в Москву, я пригласил классика в его родной Киев, в котором он прожил первые пятьдесят лет. Он жил у меня в доме, и в ходе каких-то обменов мнениями, рассуждений, дискуссий вызрела идея пригласить его председателем редакционного совета "Бульвара". Это был очень удачный ход, потому что именно Коротич придал газете тонкость, интеллигентность, ироничность, масштабность и класс. Сейчас, по мнению многих общепризнанных авторитетов, "Бульвар" заменил людям "Литературную газету".

«ЗА НЕСКОЛЬКО ЧАСОВ ДО ВЫХОДА ГАЗЕТЫ ОДИН ХОРОШО ИЗВЕСТНЫЙ ВАМ ИЗВЕСТНЫЙ АРТИСТ ПРИШЕЛ КО МНЕ В КАБИНЕТ И ЗАЯВИЛ: «ЕСЛИ ВЫ ОПУБЛИКУЕТЕ ЭТО, Я ПОВЕШУСЬ!»

- Сегодня вы по-прежнему возглавляете газету c полумиллионным тиражом, ведете еженедельную часовую передачу "В гостях у Дмитрия Гордона" на главном канале страны, занимаетесь режиссурой и организацией концертов, но вам и этого показалось мало. Пару лет назад вы начали еще и петь и, насколько известно, выпустили на днях сразу три диска...

- Да, - русскоязычный, украиноязычный и дуэтный. Первый называется "Я улыбаюсь тебе", второй - "Вперше", третий - "А мы удвох".

- Но вы ведь не являетесь профессиональным певцом? Откуда же это неожиданное увлечение?

- Наверное, из ностальгии по той эстраде, которую я помню с детства. По песням Шульженко, Магомаева, Трошина, Кристалинской, по нежности и душевности. Сейчас ведь ничего подобного нет. Неудивительно, что первый раз это идея пришла мне под Новый год, а мой первый клип на песню Александра Розенбаума "Зима" был снят в стилистике старых советских фильмов. В нем снимались Лев Дуров, Михаил Светин, Валентина Талызина, Нина Русланова...

С моей стороны это был, скорее, эксперимент, но, видно, зритель так истосковался по "старым и добрым", что "Зиму" продолжали крутить по радио даже летом, пели в ресторанах на всех крымских курортах. Она моментально стала хитом, ну а потом пошло-поехало... Я, конечно, понимаю, что по своим вокальным данным ближе к Бернесу, чем к Зурабу Соткилаве, но людям нравится. После "Зимы" я снял клип "Скрипка" с Тамарой Гвердцители, "Клетчатый" с Александром Розенбаумом, клип "С Новым годом!", в котором снялись Ада Роговцева, Роман Виктюк, Михаил Светин, Леонид Буряк, Ян Табачник, Павел Глоба, баскетболист Александр Волков... Ну а этим летом мы сняли клип на украинском языке с Валерием Леонтьевым. Называется он "А мы удвох".

Когда зрители России и Украины увидели на экране Валерия Яковлевича в роли разбитного украинского парубка, они просто глазам своим не поверили. А меня в образе нового русского многие вообще не узнали. Но наша шутка удалась и уже заняла первое место во всех хит-парадах.

- Интересно, а что вы почувствовали, узнав, что вскоре встретитесь с большинством своих выдающихся друзей в центральном зале Киевского музея восковых фигур?

- Почувствовал себя частью истории. (Шутка!). Но, безусловно, был не только польщен, но и поражен. Чтобы в Музее восковых фигур ставили журналистов, пусть даже редакторов, - случай вообще небывалый! Я спросил: "Почему я?", и мне ответили, что это решение принято в результате социологического опроса, в ходе которого большинство людей назвало мою фамилию.

Меня спросили, с кем бы из знаменитых девушек я хотел оказаться на одном диване. Я подумал и выбрал знаменитую пловчиху Яну Клочкову. Тогда она была двукратной олимпийской чемпионкой, сейчас стала уже четырехкратной. Я очень горжусь своим выбором.

- Ваше издание считается единственной по-настоящему независимой газетой Украины, поскольку не финансируется никем из политиков или власть имущих, но за право всегда и во всем высказывать собственное мнение иногда приходится платить дорогую цену. На вас никогда не оказывали давления, требуя снять тот или иной материал? Многие ведь из них достаточно острые и слишком правдивые...

- Ну что ж, именно поэтому наше издание стало действительно народным и массовым. Люди верят "Бульвару" и ценят независимость публикуемых в нем мнений. На предыдущих президентских выборах в Украине нас вовлекли в провокацию. В Интернете появилось сообщение о том, что лидер украинских коммунистов, кандидат в президенты Петр Симоненко – гомосексуалист и будто об этом собирается написать "Бульвар". Мы на голубом глазу дали опровержение: дескать, ни о чем таком писать не собираемся, и вообще, "Бульвар" принципиально не пишет о политике.

Тем не менее Симоненко тут же подал на нас в суд и выиграл семьдесят тысяч гривен. На тот момент это составляло приблизительно тысяч тридцать долларов.

Была и другая история. Мы готовили материал о суперзвезде эстрады первой величины. Я не стану называть имени, скажу только, что этого артиста хорошо знают не только в России, но и у вас. Информация была жуткая, разоблачительная, после ее публикации карьера этого человека точно была бы закончена. И все же я собирался напечатать ее, зная: это – правда. Но за несколько часов до выхода газеты этот человек пришел ко мне в кабинет и сказал: "Если вы это опубликуете, я повешусь". Он сказал это так, что я понял: повесится! Он не врал, не блефовал, не бил на жалость. И я снял этот материал.

Было слишком мало времени, и "Бульвар" - случай единственный в его истории - вышел с чистой страницей. Но я пошел на это, потому что считал и до сих пор считаю: никакая правда не стоит человеческой жизни. Какой бы святой и неподдельной она ни была.