Телепередача
Мустафа НАЙЕМ: «Финансового компромата на меня нет — есть съемки интимного характера в моей квартире. Думаю, это видео имеется у людей, близких к СБУ и Пашинскому»




                                                                                                                                                         
«Я НЕ ПРОСТО ПРИЕХАВШИЙ — Я ЗДЕСЬ ВЫРОС, ЗНАЮ ИСТОРИЮ, КУЛЬТУРУ СТРАНЫ. У МЕНЯ ДАЖЕ МЕНТАЛИТЕТ НЕСКОЛЬКО ИЗМЕНИЛСЯ» 

— Видишь, Мустафа, православные отмечают пасху, а евреи и пуштуны вынуждены в такой день работать. Кстати, легко ли пуштуну говорить по-украински?

— Я украинский учил, поэтому знаю его, пишу на нем и говорю свободно. У меня нет с этим проблем вообще — мне кажется, любому, кто живет в Украине, естественно учить украинский язык и на нем разговаривать.


Фото Ростислава ГОРДОНА

Фото Ростислава ГОРДОНА


— Чужим, человеком второго сорта, ты в Украине себя не чувствуешь?

— Такого никогда не было. Я не просто приехавший — я здесь вырос, знаю историю, культуру страны: у меня даже менталитет несколько именился. Какие-то отличия, безусловно, есть но во многом я все-таки украинец.

— Твой отец был заместителем министра образования Афганистана — что он думает о ситуации в Украине?

— На самом деле, у нас такая кармическая получилась история. Когда в Украине война началась, моему сыну было семь, а мне 34, и примерно столько же было моему отцу, когда он должен был выехать из Афганистана. Мы эти параллели понимаем, тем более мой брат воевал на фронте в промзоне Авдеевки. Снова идет оккупация теми, кого тогда мы называли «шурави», поэтому очень схожие ощущения и у отца, и у меня, и я бы не хотел, чтобы нашему поколению приходилось покидать страну. Мы делаем для этого все.

— Ты окончил факультет космических и авиационных систем Киевского политехнического института, а по какой специальности?

— Информационно-вычислительная техника. Учился неплохо, мне точные науки вообще очень нравятся, и эта специальность структурировала мышление и пригодилась по жизни.

— В космос полететь не хочешь?

— Нет. Многие думают, что авиакосмический факультет — это как раз то место, где готовят космонавтов (смеется). Этим как раз занимались на факультете летательных аппаратов, а мы изучали бортовые измерительные приборы, что непосредственно полетов в космос не касалось.

«КРОВЬ ПОГИБШИХ ЛЕЖИТ НА НАС, МЫ ЗА НЕЕ В ОТВЕТЕ» 

— Ты был одним из первых, кто в конце 2013 года призвал украинцев выходить на Майдан. Я сказал «один из», но для меня ты был первым, потому что я увидел твой пост в Facebook, и именно это стало катализатором. Помню дождливый сумрачный вечер, когда надежд на евроинтеграцию уже не осталось — лишь разочарование было, горечь и тоска, а сегодня, с позиции трех с половиной прожитых после этого лет, ты не жалеешь, что позвал всех на Майдан?

— Жалость — не то слово, я считаю, что это было исторически правильно, к тому же мы видим, что сейчас в Беларуси и в России происходит. Я много раз повторял: это то, что нам готовили. Общество там полностью подавленное, это рабовладельческий строй, в котором даже новое поколение боится власти, это то, чего я не хотел бы для своей страны и поэтому не могу сказать, что жалею.

Конечно, это сильно изменило мою жизнь и это огромная ответственность. Что мой пост был первым, я слышу от многих людей, и каждый раз понимаю — если у многих есть право сказать: «Все, не получилось, ухожу», то я себе позволить такое не могу. Я еще ничего не сделал, чтобы своей жизнью оправдать то, что было завоевано три с половиной года назад.

— Мы можем говорить об этом с пафосом или без, тем не менее после Майдана погибло более 10 тысяч человек, а у них есть матери, жены, дети. Много ребят пришло с войны инвалидами — без рук, без ног, без глаз, с деформированной психикой... Если бы ты знал тогда, что такое с этими людьми и их родными случится, звал бы выходить на Майдан? Только честно!

— Я думаю, что есть вещи, которые не измерить. Любая человеческая жизнь — одна, или сотни, или тысячи — это все равно человеческая жизнь, переступить через которую невозможно. Понятно, я сделал бы все, чтобы избежать жертв, — вопрос в том, насколько исторически это было реально. Могли ли мы в принципе вырваться из того, что нам готовили, без войны?

(Задумался). К сожалению, независимость, которая 25 лет назад нам досталась, не была заработана, просто с неба свалилась, и только сейчас мы ее завоевываем. Теперь, зная уже историю страны (я учусь на юридическом и провожу многие параллели), понимаю, что эти жертвы не дают нам расслабиться, как после 2004 года, когда все сказали: «Ну, все, мы победили» и все осталось по-прежнему.

Конечно, я не хотел, чтобы эти люди погибали, — их кровь лежит на нас, и мы за нее в ответе, мы никогда не сможем это забыть, но опять-таки, чтобы стать свободной страной, нужно приносить жертвы. Впереди нас тоже ждут тяжелые времена, поэтому нельзя эти вещи сравнивать и говорить: если бы не так, что-то не произошло бы. В нашей истории были времена, когда люди погибали именно за независимость сначала от одной империи, потом от другой, а не потому, что кто-то написал пост. Сейчас самый длительный период нашей независимости, и такие жертвы понятны, хотя это никак не умаляет трагедии, которую мы переживаем.

— А ты согласен с тем, что искренние порывы этих людей, их готовность погибнуть ради высоких идеалов, самопожертвование использовали негодяи (я их иначе даже называть не хочу), которые все это время тупо набивают себе карманы и чихать на все жертвы хотели?

— Да, но, знаешь, один момент. Есть те, кто будут греться у этого пламени, но пламя сильнее, и я бы сосредоточился на том, что именно благодаря ему сейчас происходят хорошие вещи. Шаг за шагом мы побеждаем...

— ...а мы побеждаем?

— Конечно, я абсолютно уверен, что движемся вперед, что эти жертвы и люди с такими порывами не дают нам расслабиться. Именно это дает нам возможность думать: «Эти люди смогли, и мы сможем», а то, что появляются негодяи, которые воруют, занимаются мародерством и используют все в корыстных целях, — такое было всегда, во всех странах, где подобные события происходили. Мы же не первыми этот велосипед изобрели...

Сейчас важно находить честных, чистых людей и помогать им вставать по утрам и верить. Нам 25 лет доказывали: ребята, у вас ничего не получится, коррупция — вечна, и вообще стране конец, ничего не будет, поэтому живите так или уезжайте. Нет, надо оставаться и бороться.

— Многие мои известные московские, да и киевские, друзья говорят: «Да что ваш Майдан? Вы все выходили за деньги», и мои попытки объяснить, что ни я, ни мои друзья никаких денег в глаза не видели, тщетны. Скажи, пожалуйста, а специальные западные технологии, о которых тоже много слухов ходит, на Майдане применялись?

— Нет, я такого не видел — дай бог, чтобы не применялись. Тогда мы просыпались каждый день с мыслью: а что дальше?..

— ...это конец или еще нет?..

— До Нового года, после, после смертей, и каждый раз места себе не находили, и готовых решений не было. Может, это одна из причин, почему Майдан не стал ничьим, — никто ведь не может сказать: «Это мой Майдан», «Я стал лидером», «Это я сделал» и так далее... Люди, которые стояли на сцене, популярными не были — вспомни анекдоты об оппозиции, которые тогда рассказывали. Нет, технологии не использовались, и хотя, может, кто-то хотел, это действительно было естественное желание большого количества людей что-то поменять, и технологии там были бессильны.

— «Входной билет в политику, — признался ты, — настолько дорогой, что либо не­совместим с совестью, либо с кошельком», а ты, что пошел в политику, не жалеешь?

— Я был бы неискренен, если бы сказал, что у меня не опускаются руки и не возникает периодически вопрос: «Зачем это все?», но в такие моменты понимаешь, что ты эту цену уже заплатил. Очевидно, три с половиной года назад мне было проще убеждать в чем-то людей, будучи журналистом, — мне верили больше, а с другой стороны — это действительно цена, но ее надо оправдать. Сейчас пока не могу сказать, что мы оправдали, — это очень длинный путь, и у нас нет опыта перехода людей не из политики в политику, мы такого не знали. Сейчас мы, по сути, первопроходцы, а жалею или нет? (Задумался). Скорее, нет. Тогда были возможности, и если бы я ими не воспользовался, жалел бы, что не попробовал и не сделал. Сейчас, мне кажется, двери каждый день открываются — ты выбираешь, идти дальше, бороться, вцепиться или смириться и стать конформистом.

— А выбор постоянный, правда?

— Ежедневный, ежеминутный. Раньше я думал: сделал выбор и все — нет, в политике ты каждый день делаешь выбор ради компромисса. Надо какой-то закон принять — будешь ли договариваться с тем, кто тебе неприятен? Тебе лично, а потом думаешь, что важнее — твои эмоции сейчас или принятие закона. Эти компромиссы закаляют, но очень важно не перейти красную линию, и у меня есть люди, которые этого не позволяют.

«ПОРОШЕНКО ЛУЧШЕ ТЕХ, КОТОРЫЕ БЫЛИ РАНЬШЕ, НО НЕ ТО, ЧТО МЫ ХОТЕЛИ» 

— В свое время ты играл в театре — в Верховной Раде актерские навыки при­годились?

— Не могу сказать, что я был актером или что стал им, но, очевидно, коммуникационные способности, умение говорить с людьми, понимать их и слышать, принимать модели поведения, конечно же, помогают.

— Помню, как ты публично спорил с Януковичем — и на пресс-конференциях, и уже когда Майдан стоял: ты за ним бежал, он пытался сделать вид, что не слышит вопросов, но ты был настойчив. Чувство страха при таких публичных дискуссиях с Януковичем, который был жестким человеком, у тебя возникало?

— Тогда нет. В политике и в любой общественной деятельности может появиться чувство страха, что будут репрессии. Меня тогда со всех телеканалов уволили, поступали угрозы моей семье, велась слежка и так далее, но первичен все-таки страх принять решение и начать что-то делать, и такой страх был всегда. Страшно, что ты мог сделать и не сделал, а на тебя смотрят, еще кто-то доверяет, на тебя ориентируется... Еще момент — нельзя успокоиться, и этот страх присутствовал: а вдруг успокоился, вдруг что-то не так сделал.

— В Верховную Раду ты вошел от Блока Петра Порошенко, тем не менее по ряду вопросов ты занимаешь очень жесткую позицию, не всегда соглашаясь с линией партии. Выяснения отношений с Петром Алексеевичем у тебя бывали?

— Нет, поскольку я очень четко разделяю личностей, процессы и поступки людей. Как с человеком с Петром Алексеевичем я могу спокойно общаться, а как президенту я ему говорил, что компромиссы, на которые он идет (будем это так называть), для меня неприемлемы, и я буду об этом говорить, и это не касается президента лично. Я не хочу оскорблять человека, но как институт, как человек, взявший на себя ответсвенность, который должен был показать некий путь, пример и провести радикальные перемены, которые он обещал, мне кажется, в этом он разочаровал. Конечно, я буду критиковать — все-таки я политик, у меня есть обязательства, я тоже слово давал.

Что касается линии партии, я много раз говорил и повторю: готов пройтись по программе партии и по пунктам с любым — думаю, после такой дискуссии многие должны будут из партии уйти, а мы остаться.

— В чем, на твой взгляд, главный плюс и главный минус Порошенко?

— Плюс — Порошенко очень хороший коммуникатор, переговорщик, человек колоссальной работоспособности, блестящей памяти, и...

— ...общающийся с западными партнерами без переводчиков...

— Да, в общем, это человек с видением горизонта. Главный же минус его в том, что он (но это не человеческое качество) не осознал ту роль, которую мог сыграть. Мне кажется, это будет самое большое его сожаление к закату карьеры, когда он обернется назад и посмотрит, что у него было и как он этим распорядился.

— Вернемся на три с половиной года назад. Кто, если не Порошенко, мог тогда стать президентом Украины и еще лучшим, чем он?

— Не знаю. Честно.

— То есть этот выбор был лучшим?

— Отрицать этого не буду . Очевидно, Порошенко лучший президент, лучше, чем предыдущие, — это факт. Вопрос в другом — хотим ли мы его с ними сравнивать?

— Лучше даже Кравчука и Кучмы?

— Думаю, да — в том времени, в котором он оказался, да. Я бы не хотел сравнивать Порошенко с Ляшко, например, или с Януковичем — хочу сравнивать с тем президентом, которого мы хотели и требовали. В этой градации он, безусловно, проигрывает: лучше тех, которые были раньше, но не то, что мы хотели.

— Во фракции БПП ты белая ворона или нет?

— Знаешь, фракция БПП очень странную имеет конфигурацию — там нет единой генеральной линии, и это тоже ошибка Петра Алексеевича. Это плохо, это не консолидирует, но это отдельная история — это неумение Петра Алексеевича делегировать полномочия конкретным людям, которые могут принимать решения. Он использует ручное управление, микроменеджмент — так через каких-то конкретных людей ему легче создавать и проводить генеральную линию, которую все понимают.

Я не могу сказать, что я белая ворона, потому что есть другие люди, которые имеют такое же мнение, как и я, — вопрос в поступках и в публичном выражении. Возможно, я отличаюсь тем, что высказываю свое мнение публично, вступаю порой с партией в большую дискуссию.

«ЛУЦЕНКО ЕДИНСТВЕННЫЙ ИЗ ОКРУЖЕНИЯ ПРЕЗИДЕНТА, КТО МОГ БЫ ЕМУ СКАЗАТЬ «НЕТ». ПОЧЕМУ ОН ЭТО НЕ ДЕЛАЕТ? ВИДИМО, ИЗ КАКИХ-ТО СВОИХ ПОЛИТИЧЕСКИХ СООБРАЖЕНИЙ» 

— Ты сказал: «Должность генерального прокурора для Луценко — политический эшафот» — почему?

— Потому что эта должность предполагает конфронтацию с властью. Если все делать по закону и по совести, он должен был вступить с Порошенко в прямой конфликт — я считаю, это было бы правильно —исторически и институционально...

— Это невозможно...

— Возможно, но он не захотел. Луценко как раз единственный из окружения президента, кто мог бы ему сказать «нет». Почему он это не делает? Видимо, из каких-то своих политических соображений.

Почему «эшафот»? После такого использовать должность как трамплин будет очень тяжело. Луценко имеет поддержку в партии, в окружении президента, но это временно. Мы знаем Петра Алексеевича — у него с Луценко очень длительные отношения, которые не всегда были доверительными. Вспомни, как он ему обещал пост мэра Киева, главы президентской администрации, затем главы Киевской администрации и, в конце концов, генерального прокурора. Думаю, что Луценко еще покажет свое лицо. Как к человеку я к нему достаточно хорошо отношусь, но как генпрокурор, мне кажется, он не оправдал ожиданий.

— Хорошо относясь к Луценко как к человеку, ты, насколько я знаю, на него кричал. Почему?

— У нас было несколько дискуссий во время заседаний фракции — это касалось... (Задумался). Мне кажется, если бы Юрий Витальевич перенесся на 10 лет назад, увидел бы во мне и многих людях, которые с ним сейчас спорят, себя.

— Мировой парень был, да?

— Ему неловко иногда... Нам говорят: «Вы делаете свои рейтинги, критикуя власть», а что делал Юрий Витальевич в 2005 году, когда был главой МВД и вступал в спор с президентом Виктором Ющенко? И они почему-то тогда не считали, что это некомандное поведение. Он так считал и так делал, строя свою карьеру, а сейчас звучат упреки, мол, если ты выступаешь против президента, строишь свою карьеру. Это политика — ничего страшного в этом нет.

У нас была дискуссия по такому поводу: я стою на том, что если фракция не высказывает свое отношение к фактам коррупционных действий конкретных ее членов, она вся становится ответственной за то, что происходит. В этом был спор, и он решился — Юрий Витальевич из фракции ушел.

— Что ты думаешь о Саакашвили?

— Как историческую личность я его очень уважаю — за решительность, которую он проявил в Грузии, и за принятые решения. Более того, уважаю, что политику он ведет принципиально и последовательно. В Украине, мне кажется, Михеил Николозович не рассчитал масштабы страны и не сумел построить свою команду. Пока еще, но очевидно, что с точки зрения ценностей, которые он отстаивает, он — наш союзник. Вопрос, будет ли он им следовать, если вдруг придет к власти.

— Олег Ляшко — что за фигура?

— Мне сложно об этом человеке говорить, и я бы не очень хотел его комментировать. Мне кажется, это такая квинтэссенция того, как у нас в политике бывает. Олег Валерьевич, как и я, тоже был журналистом, а сейчас он достаточно богатый человек, ни дня не проработавший в бизнесе.

— Ты это с завистью говоришь?

— Нет, как факт. Я просто знаю, какое внимание общества ко мне, и точно знаю, что со мной так не будет. Олег Валерьевич прошел другой путь, он лучший ученик Юлии Тимошенко, с которой и воюет: в этом смысле Ляшко — удобное оружие в руках тех, кто будет воевать против Тимошенко, Саакашвили и других. При этом надо отметить, что Олег Валерьевич тоже отстаивает иногда правильную точку зрения, каким бы странным это многим ни казалось. Например, мы продвигали закон, чтобы дети из районов на линии столкновения получили льготы. Ляшко поддержал — более того, настоял, и закон проголосован. Я знаю, что он точно не получил за это ни денег (потому что закон инициировал я), ни преференций, при этом депутаты из восточной Украины этот закон не поддержали. Тут вот опять: его личность — это его личность, но в какой-то момент интересы совпали.

— Сегодня как раз день рождения Александра Зинченко — к сожалению, покойного: блестящего политика и замечательного человека, которого я могу назвать честным. Скажи, пожалуйста, в нынешней украинской политике есть люди, которых ты можешь назвать честными?

— Виктор Михайлович Пинзеник — пожалуйста. В принципе, людей на таком уровне — Зинченко был госсекретарем, а фактически главой Администрации президента...

— ...и руководителем предвыборного штаба Ющенко...

— Мне кажется, сейчас таких нет. Возможно, через время мы обернемся и таких увидим.

«УГРОЖАЛИ МОИМ БЛИЗКИМ, УГРОЖАЛИ И МНЕ — КАРЬЕРОЙ, БЫЛИ ПОПЫТКИ ЖЕЛТОГО ХАРАКТЕРА, НО НЕ БЫЛО ТАКОГО, ЧТОБЫ УГРОЗЫ ДОСТИГАЛИ ЦЕЛИ» 

— Как складываются твои отношения с олигархами? Они вообще есть?

— К счастью, уже нет. Почему к счастью? Потому что как журналист я был обязан с ними общаться и с ними общался (а это не всегда людям нравилось). Чтобы получать информацию, ты должен общаться, и эти разговоры могли быть в разных тональностях, но я никогда не имел с ними финансовых отношений, точно никому из них не обязан, и никто из них ничего не сделал для того, чтобы я состоялся как журналист или как политик. В данный момент я с ними не пересекаюсь, но процессы, которые происходят в стране, связанные с ними, и их самих критикую. И Рината Леонидовича Ахметова, и Игоря Валерьевича Коломойского, и Дмитрия Фирташа, и господина Григоришина, и остальных.

— Чем запомнилось тебе общение с Коломойским?

— Я неплохо всех этих людей знаю лично — и Рината Леонидовича, и Игоря Валерьевича. Коломойский достаточно эрудированный человек, с очень живым воображением и умом: мне кажется, его красные линии настолько далеки и размыты...

— ...что их нет...

— Да, а так, в принципе, это циничный бизнесмен, который зарабатывает деньги, при этом его вклад в то, что сделано после войны, нужно оценивать. Был ли это вклад его личный, или его команды — другой вопрос, потому что Корбан тоже много сделал...

— Что за видео Коломойский тебе прислал?

— Это очень смешная история. Игорю Валерьевичу скинули видео (возможно, это была попытка меня шантажировать), как мы с друзьями были в одном из заведений...

— Каком?

— В клубе. Ничего особенного на видео нет, и вели мы себя прилично — это их очень тешило. Понимаешь, я прожил очень разную жизнь, ангелом прикидываться не собираюсь...

— Ну и ангелов нет — разве что Ангела Меркель. Есть компромат, которым тебя можно пугать?

— Такого, который касался бы моей политической или финансовой деятельности, или коррупции, нет. Точно знаю, что есть съемки в моей квартире, — это было во времена Януковича, знаю, что съемки были после его ухода, и знаю, что это съемки интимного характера. Меня об этом предупреждали — более того, об этом писал в интернете в комментариях конкретный журналист (если надо будет, я это опубликую). Думаю, такое видео есть, и думаю, оно имеется у людей, близких, например, к СБУ, к господину Пашинскому. Будут ли попытки это видео опубликовать? Наверное, будут, но я это внутренне понимаю и страха по этому поводу не испытываю.

— Ты хоть на этих съемках хорош?

— (Смеется). Вопрос в другом: как правило, такие вещи срабатывают один раз, и самое главное — я рад, что, кроме этого, ничего нет.

— Тебе когда-нибудь угрожали?

— Каждому человеку можно угрожать тем, что причиняет ему боль. Угрожали моим близким, угрожали и мне — карьерой, были попытки желтого характера, но не было такого, чтобы угрозы достигали цели.

— Сейчас тебя прослушивают?

— Да. Знаю, что конкретные вытяжки из разговоров передаются в Администрацию президента, — я их видел. Слушают ли конкретно меня, или тех, с кем я разговариваю, — сложный вопрос, но, думаю, в этой стране можно слушать кого угодно: это процесс неконтролируемый.

— Следят за тобой по-прежнему?

— Не уверен. Я себе столько значения, чтобы прямо за мной следили, не придаю — думаю, еще рано...

— Святослав Пискун мне сказал: «Бы­­вает, за мной следят, бывает — я за кем-то»...

— Тут я могу ему только позавидовать (улыбается).

— Как жить, когда знаешь, что тебя слушают, что ты в поле зрения чужих людей находишься, что могут даже у тебя дома в спальне снимать что угодно?

— Я так давно в этой сфере... Уже 12 лет, и в какой-то момент понял, что отвлекаться на это все время невозможно. Я знаю мои убеждения, цели, знаю средства, которыми пользуюсь, — вот тут стараюсь сдерживаться и не делать глупостей, которые могут интерпретироваться неоднозначно. Во всем остальном я кристально чист — в финансовой истории, например, и что касается последних трех лет, даже с вызовом могу сказать: «Проверяйте все, и организации, в которых я состоял, тоже». Так, как мы прозрачно отчеты делаем, никто в Украине не делает: я за этим слежу. Как с этим жить? Делать свое дело — если ты делаешь свое дело и достигаешь каких-то целей, ни у кого не будет возможности за что-то тебя взять.

«ПОЧЕМУ ТЫ НЕ УХОДИШЬ ИЗ ПАРЛАМЕНТА?» — САМЫЙ РАСПРОСТРАНЕННЫЙ ВОПРОС. «ВЫ ВСЕ РАВНО СКУРВИТЕСЬ», — ЭТИ СЛОВА МЫ СЛЫШИМ ПОСТОЯННО» 

— Скажи, Мустафа, реформа МВД на сегодняшний день провалена?

— Я так не считаю. Когда говорим «провалена», мы ставим крест, но это процесс. То, что мы хотели, что ожидали, очевидно, не получилось, но давай посмотрим, что было сделано в МВД за 25 лет и за последние два года. Налицо большой прогресс во многих сферах — более того, сейчас самый большой и больной клубок, который касается уголовных расследований, будет разматываться, поскольку новый глава полиции — человек, который сам был оперативником. Надеюсь, структура будет улучшаться, будут реализованы специальные проекты, но опять-таки это не означает, что нам можно расслабиться. Какой бы успешной реформа любого правоохранительного органа ни была, правозащитники должны за нее воевать, и все мы должны сражаться за свои права.

— Ты хотел возглавить Национальную полицию — зачем?

— Ну, потому что Национальная полиция — это нерв страны, и человек, который сможет ей управлять, имеет большое будущее, и ему воздастся сторицей. МВД и Нацполиция — это такой интерфейс общения государства с гражданином: мы ни с одним госорганом так часто не соприкасаемся. Уверен: у меня хватило бы сил ее менять, но получилось так, как получилось. Новый глава Нацполиции достаточно опытный человек, который понимает, какую ношу на себя взвалил.

— Почти уже 26 лет нашей независимости я себе задаю вопрос: почему у нас ничего не получается?

— Я не считаю, что ничего не получается, — могу назвать причины, по которым не получается так хорошо, как мы хотели бы. Первая и самая основная — доверие: кризис доверия, который у нас существует, — основной бич. Посмотри, как сложно у нас выстраиваются команды: налицо огромная зависть друг к другу, и это вопросы менталитета, а не просто политики. Никакой уверенности нет в том, что тот, с кем ты договорился, завтра тебя не кинет, не предаст, и переступить через это очень сложно, хотя и можно, если действительно есть цель, когда понимаешь: есть чистые намерения — давайте делать вместе! Видеть в людях хорошее — вот чего нам не хватает.

Второе — неверие в себя. Глубоко убеж­ден: самое страшное, что сделано в отношении Украины как страны и людей как нации, — им всю жизнь доказывали: «Вы ничего не можете, вы провинциалы, у вас все будет плохо»...

— Комплекс неполноценности...

— Да, и мы в этом живем. Когда любой процесс начинаем, первое, что говорим: «Ничего не получится» — даже сейчас, после Майдана, когда в политику новые люди пошли. Вместо того чтобы им помогать, мы сосредотачиваемся на том, чтобы их вытолкнуть. «Почему ты из парламента не уходишь?» — самый распространенный вопрос. «Вы все равно скурвитесь», — эти слова мы слышим постоянно.

— Чье влияние на украинскую политику сегодня больше: США или России?

— Сложно сказать. Российская Федерация влияет на нас танками и оружием...

— ...и агентурой...

— Да, но и Соединенные Штаты тоже влияют и тоже открыто — политически. Воз­вращаясь к комплексу неполноценности... Я очень хотел бы в свои 50-60 лет, обернувшись, сказать: «Все, ни одна из этих стран на нас не влияет, а наш президент слушает своих граждан и может этим странам возразить: «Я не буду это и то делать, потому что мои граждане так не хотят». К сожалению, пока такой силы у нас нет.

— Американцы хорошо осведомлены об украинских событиях?

— Думаю, да — у них достаточно большая информационная сеть, и процессы в Украине очень открыты, но я всегда смеюсь над теми, кто пытается им жаловаться. У этих ребят свои интересы — где-то они нас будут поддерживать, где-то нет. Важно понять: что наши интересы могут совпадать с интересами США и мы можем делать что-то вместе, но это не означает, что они не могут не совпадать. Минский процесс — самый яркий пример. Там, где коррупция, — все ясно, но, извините, не будет на Донбассе выборов, пока оттуда не уйдут танки, как бы этого США ни хотели.

«ГРАНТЫ — САМАЯ НЕБЛАГОДАРНАЯ ИСТОРИЯ, ОТЧЕТНОСТЬ ЗА ГРАНТ СТРАШНЕЕ ЛЮБОЙ ДЕКЛАРАЦИИ» 

— Четыре года ты работал у Савика Шустера. Сегодня Шустера в украинском телеэфире нет — это хорошо или плохо?

— Я с большим уважением отношусь к Савику Шустеру как к человеку — понимая все его слабости и перипетии, через которые он прошел... Савик был символом свободы слова и выходом — сейчас, мне кажется, в Украине с этим проблем нет. Посмотри, какое огромное количество разговорных студий! — раньше такого у нас не было...

— ...но лучше Савика никого нет по-прежнему...

— Это другой вопрос — профессионалов у нас мало, и, к сожалению, и из студии Савика Шустера много специалистов не вышло. Савик ведь мог учить других, то есть мы не получили когорту новых журналистов, обученных на студии Савика Шустера. Что же касается свободы слова в целом... Сейчас, посмотрев несколько каналов, можно составить общую картину того, что происходит в стране, — это большое достижение после Майдана.

— Интернет-издание «Українська правда» и «Громадське Телебачення» — это грантовые проекты?

— «Українська правда» — не знаю, я не вникаю в то, что там происходит, да и был там всего лишь внештатным автором, а что касается «Громадського», являюсь его учредителем. Да, мы начинали с того, что получили первые 45 тысяч долларов от посольства Голландии, если не ошибаюсь.

— А кто вообще гранты дает?

— Международные организации и правительства. Я вот сейчас участвую в проекте Global Office, который занимается обучением детей английскому, — 70 тысяч детей пройдет в этом году через нашу программу, и я скажу, что гранты — самая неблагодарная история, отчетность за грант страшнее любой декларации. Второй момент — я, например, считаю (это мое личное мнение, никого не хочу обидеть), что образование должен финансировать украинский бизнес. Мы сейчас делаем все, чтобы быть независимыми и чтобы получать все-таки внутреннее финансирование.

— Я много насмотрелся на активистов, которые бегают по Киеву с зачастую проплаченными кем-то протестами и непонятно, на какие деньги живут, так вот, я за то, чтобы все активисты и так называемые грантоеды декларировали свои доходы так же, как это делают депутаты. Ты выступаешь против — почему?

— Сейчас мы всех этих людей открыли...

— ...и хорошо...

— ...но вопрос в другом: насколько мы извращенно относимся к процессу, когда внимание общества приковано не к тем, кто воруют, а к тем, кто ловят за руку тех, кто воруют здесь и сейчас, когда идет война.

— Я с большим пониманием отношусь к тому, что США и другие западные страны дают гранты, чтобы здесь ловили воров, — я этому аплодирую. Это дает независимость тем, кто ловит, но пусть перед обществом отчитаются!

— Так они и отчитываются — в рамках декларации, которую получает налоговая каждый месяц.

— Сколько денег приходит тебе в месяц всего?

— Сейчас, наверное, 25-26 тысяч.

— И ты на 25 тысяч живешь?

— Я очень много езжу, и мне действительно катастрофически тяжело — более того, буду менять квартиру, поскольку аренду этой не вытягиваю. Говорю открыто, как есть: наверняка надо искать какие-то возможности зарабатывать деньги легально, но пока вот так.

— Изменилось ли твое отношение к Сергею Лещенко после истории с его квартирой?

— Я Сергея знаю очень давно, поэтому нет, но для всех нас был большой урок, как коммуницировать с обществом, какую колоссальную важность имеет внимание общества к тебе и каким образом в такой ситуации себя вести.

— Будут ли осенью парламентские и президентские выборы?

— Многие об этом говорят...

— ...многие даже мечтают...

— Зная природу Петра Алексеевича и то, что я думаю, это крайний случай, провести сначала парламентские, а потом президентские выборы — сложно. Одно­временно их провести? Ну, надо смотреть, насколько общество к этому готово...

— То есть однозначного ответа у тебя нет?

— Я пока в это не верю.

— Каков предел твоих личных амбиций?

— Я бы хотел стать частью тех изменений, которые произойдут в стране через 20-30 лет.

— А президентом стать хочешь?

— Было бы глупо ответить «нет», но самонадеянно сказать «да». Сейчас я хотел бы создать свою команду, и мы над этим работаем. Чтобы была команда, чтобы не идти к кому-то как единица, которой или репутацией которой пользуются, а создавать структуры, которые сами могут влиять на процессы, а не просто за ними наблюдать. 





06.05.2017



Полный адрес материала :
http://gordon.com.ua/tv/590db03505bec/